Арик Крупп
Начало весны Володя проспал, а когда проснулся, весна была уже в разгаре: пятна почерневшего снега в тени сосен и елей убегали на север, провожаемые телеграфными столбами, и с каждым часом их становилось все меньше. Поезд уже часа четыре катился по весне.
Ребята еще спали. Слишком уютно было спать в тёплом вагоне, на постелях чтобы просто так рано проснуться, когда позади месяц ночевок в палатке, а кругом горы и тундра и еще постоянное чувство - холодно. Уже который год вот так же Володя убегал с товарищами от весны на север, вдогонку уходящей зиме, чтобы потом, спустя месяц, увидеть из окна вагона приход весны, увидеть за два дня то, что обычно увидишь в течение полутора месяцев, если сидишь на месте.
Вот и кончилась зима, да и от весны осталось немного.
Скоро к нему придут воспоминания, когда все события похода станут днём вчерашним, и тогда будут проситься в мир песни, и они будут чуть грустными, эти песни, потому что - он знал это - ничто никогда дважды не повторяется.
Еще несколько дней и он будет в Минске. Наташа уже, наверное, там. Сколько они не виделись? Месяца три, нет, пожалуй, больше - три с половиной. Ещё в январе обсерватория откомандировала ее на юг, навстречу весне. Там, в Армении, есть такая гора, где люди ловят звёздных пришельцев - космические частица, следы давно прошедших звёздных катастроф. У Наташи была звёздная работа, а у Володи очень земная: он строил тракторы, те самые, знаменитые белорусские тракторы.
Когда Наташа уехала, стали приходить письма, а потом ей некуда было писать, а ему - неоткуда отвечать...
Вагон постепенно просыпался, пассажиры с полотенцами тянулись по коридору.
- Эй, геологи, чай пить будете? - толстая проводница с подносом в руках появилась в проходе. - Так всё на свете проспите.
Володя засмеялся: "Какие мы геологи?" - и стал будить ребят. Просыпались нехотя, не совсем понимая, где находятся.
Миша Басов - руководитель их группы, заросший за поход до глаз великолепной рыжей бородой, начал медленно натягивать тяжелые башмаки, потом долго рассматривал в зеркало свою бороду.
- Отощали. Несчастные мы люди - так мало едим: ужинали в феврале, завтракаем в марте, а обедать придется не раньше апреля.
На столе появился чай и Митенька - завхоз группы - положил на стол остатки походных припасов: сухари, тушенку, сыр.
- Братцы, а помните на перевале сидели - и не верилось, что где-то уже весна, и что люди спят в тепле, и вообще, что где-то люди живут.
- Да, засели мы там накрепко...
На самом гребне перевала их прихватила пурга. Оставалось ждать, а сколько ждать? Гудел ветер.
Володе одолевали воспоминания, такие яркие: Новый год в лесу, холодное шампанское в эмалированных кружках. Губы у Наташки совсем холодные...
"Это самый счастливый Новый год!"
А потом Наташа улетела в Ереван.
"Я не ревную тебя к северу, мне просто страшно. Вы же в прошлом походе еле выбрались, а сейчас уходите еще дальше, зачем тебе это?"
Действительно, зачем? Володя часто объяснял это "зачем", и всегда чувствовал, что слова не выражают того, что надо сказать.
Экзотика? Трудности? проверка своих сил? Все это так, но не это главное. Просто иначе нельзя, а как это объяснишь словами...
А потом были письма...
"А звёзды говорят так много, и нам так трудно поникать их язык, но мы учимся это делать. Порой становится жутко, ведь их сигналы летят к нам десятки тысяч лет. За это время столько произошло, мы разговариваем с призраками.
...Ты скоро уедешь на Север. Если с тобой случится беда, я даже не буду знать об этом".
А пурга не хотела утихать, и стенки палатки совсем просели под тяжестью снега.
"Я вернусь к тебе, Наташка, только думай обо мне, думай, сейчас думай, и пурга утихнет к утру!"
К утру четвёртого дня пурга утихла, и солнце золотило горные хребты, а последняя лавина прошуршала незадолго до того, как были уложены рюкзаки,
- О чем думаешь, Володя!
- Знаешь, Рыжий, я вспоминаю, как после пурги мы спустились с перевала. Я даже не знаю, было ли страшно там наверху, но когда спустились, было чувство, что теперь всем нам ещё по сотне лет прожить.
- А ты напиши об этом песню.
- Я еще не знаю, о чём её напишу.
- А вообще, мы стали мудрее за этот поход, и, пожалуй, самое яркое воспоминание за этот поход - это Хадата...
Хадата-Юган-Лор - озеро, похожее на карте на крылья птицы. Единственная встреча с людьми за весь поход. Это было сразу после пурги...
Володя достал свою записную книжку - дневник похода. Даты, температура воздуха, направление и сила ветра, облачность, азимут, пройдено за день... А разве напишешь больше, чем необходимо, когда пальцы немеют от мороза, а в палатке вечером хватает сил только на то, чтобы после еды забраться в спальный мешок, застегнуть его - и тут же проваливаешься в небытие.
Володя перечитывал короткие записи и чувствовал, что уже знает о чём песня, она уже просилась на бумагу. Он написал первую строку.
"Затерялась Хадата где-то там, в горах..." Впрочем, она не затерялась, они отлично знали, где она находится, эта Хадата: на карте было отмечено место, домики приютились на берегу озера, а вокруг горы и ледники: ледник Обручева, ледник МГУ, ледник Института географии...
"За снегами в горах Хадата приютилась.
В чёрных нитях антенн бьются флаги пурги.
Нас недавно на гребне пурга прихватила.
И смеялась она: "Посиди, не беги!"
Но ведь выбрались и пришли к людям, а они в это время были заняты откапыванием домиков и двух тракторов. Они, эти видавшие виды полярники, были ужасно удивлены, увидев шестерку усталых ребят, двигавшихся к ним по льду озера. Наверное, так же смотрят на привидение.
- Откуда вы, ребята?
- С перевала.
- А в пургу где сидели?
- Там.
- Понятно. Все выбрались?
- Все.
А потом был чай, сколько угодно - теперь не надо было экономить каждую каплю бензина для примуса, и впервые за весь поход было по-настоящему тепло. Вечером Дима Потанин, радист, затащил их к себе. Опять чай со свежим хлебом, от которого они успели отвыкнуть. Как это было вкусно - свежий хлеб, вкуснее ранних огурцов весной. А Дима щедро угощал курильщиков "Беломором", и шли бесконечные разговоры, и Володя пел песни. Он не жалел в ту ночь ни пальцев, ни струн, ни голоса.
"А сегодня в тепле у радиста сидим мы,
Для согрева чаек, для души разговор.
Отстучал на ключе, что положено, Дима.
И течет разговор, и чадит "Беломор".
А небо в ту ночь было безоблачным над всем Заполярьем, и самолёты готовились к рейсам, и спокоен был эфир.
"Тих пока что эфир, ещё время осталось.
- Хочешь чаю?
- Налей.
- Что грустишь ты?
- Да так,
Это просто в тепле разморила усталость,
Да сквозь окна мне в душу глядит Хадата."
Действительно, почему иногда маленькая точка на карте вдруг за несколько часов становится местом на земле, которое тебе по-настоящему дорого, и потом долгие годы будешь чувствовать, что кусочек души остался там? На Хадате они нашли тепло, человеческое тепло, и после перевала они оттаивали гам, отогревались телом и душой...
"Что нас ждало вчера - я забыл половину.
Память прячет минувших событий куски.
Пьём чаёк у людей, и при чём тут лавины,
А что было вчера - белой ниткой в виски."
Да, стоит ли теперь думать о том, как было трудно на гребне, особенно трудно оттого, что нечего было делать, только ждать, а это самая тяжелая из всех работ.
А Дима-то оказался земляком, когда-то он жил в Белоруссии, давно, лет десять назад, а потом уехал на Север, да так и застрял там. И как ему было интересно: "Какой он сейчас, Минск?"
Рассказывали про Минск, ЦУМ, Дворец спорта, Парковую магистраль... Потом опять песни... А гитара рассказывала больше, чем Володя бы смог рассказать: и о Севере, и о городах, и о Наташе.
"- Дать гитару?
- Давай.
Я забыл про усталость,
Пел полярникам песни до новой зари.
А гитара чуть-чуть про тебя проболталась,
Ты прости, я б не стал о тебе говорить..."
"Прости, Наташа, я как-то сам не заметил, как спел песню, написанную только для тебя. Помнишь о звёздах?
"Я ревную тебя к твоим звёздам,
Только это совсем не всерьёз.
Юг и север менять уже поздно..."
Но ведь я пел это на Севере, а там все выглядит не так, и человеку, с которым провёл несколько часов, раскроешь душу как самому старому другу, с которым не виделся много лет".
"Ты прости и гони прочь тревожные слухи,
О живых и здоровых у нас не скорбят.
ДО весны мне всего лишь неделя разлуки,
И всего лишь неделя зимы до тебя."
Так вот в чём дело! Ведь эти слова вертелись в голове Володи весь день после выхода из Хадаты...
Когда Володя кончил писать, был уже поздний вечер, многие спали, стук вагонных колёс действовал убаюкивающе, и он уснул. Потом были Вологда, Ярославль, Ростов, Москва.
И опять Володя дома. Он очень любил эти первые часы после возвращения, когда привычные предметы кажутся чуточку чужими, и нужно снова их обживать и это даже приятно.
Телеграмма от Наташи: "Вылетаю 25. Встречай".
Самолет из Еревана опаздывал на четыре часа. Володя ходил по аэровокзалу, ждал: "Это же пустяки, четыре лишних часа, я ждал больше".
Он знал: потом, когда кончатся все расспросы, разговоры, будет обо всём рассказано, он ей скажет: "Знаешь, Наташа, я написал песню".
| Страница взята с сервера
Все
о Геологии. Оригинальная версия находится на
www.bards.ru
|