А когда мой отец умирал, - он тогда воевал...
А когда мой отец умирал, - он тогда воевал
И форсировал реку по-новой его батальон,
И до берега было немного, да, видно, устал,
Не допрыгнул до берега ночью, упал на бок он.
За окном иссякают дневные людские ручьи,
Как медаль на груди, за окном неподвижна луна.
Все слышней сапоги, по асфальту подковка стучит, -
Это память его, это прошлое, это война.
Из далекого издалека прилетает снегирь,
Он садится на ветку, дрожащую в утреннем сне.
Взмах крыла - и вокруг все становится странно другим:
Черно-белое нечто становится чем-то красней.
Он в жестокий мороз на карельской лежит, на ничьей,
Прижимаясь к помвзводу, пока не успел тот остыть,
И кукушкин ответ, разрывными слетая с ветвей,
Чертит крест на снегу, отмеряя кому сколько жить.
Мой тогда уцелел, не коснулась "косая" крылом,
Не взорвался снаряд у его обмороженных ног,
И еще сорок лет не гадал и не ведал о том,
Что уже не живет, - отбывает военный свой срок.
- Товарищ комбриг, разрешите представиться,
Политрук батальона прибыл для прохождения службы.
- Сдается мне, парень, что где-то встречались мы?
- На Девятое Мая, товарищ комбриг, в Парке Дружбы!
- А вы, политрук, из какого к нам прибыли года?
- Из 1984, товарищ комбриг.
- Ну, как, обживаетесь с нашим народом?
- Да, честно сказать, еще не привык.
По тропинке, назначенной всем, да не ведомой многим,
Возвращается прошлое к нам беспокойными снами.
Загорается день, появляется тень на дороге
И идет за спиной, оставаясь моими следами.
Я не вижу ее, повернусь, а она исчезает,
И опять за спиной, и опять я шагаю куда-то.
Красногрудый снегирь черной птицей на солнце взлетает,
Распрямляются крылья, горящие крылья заката.