Песня о неспетой песне
Не знаю сам, что буду петь,
Но только песня зреет.
Александр Фет
Как песни петь легко было Орфею,
ведь вдохновения всегда прилив...
И я почувствовал: сейчас созрею, -
сжимаю судорожно чёрный гриф.
Я пропою сейчас вот, прямо сразу, -
горю, как от Амура острых стрел, -
такую поэтическую фразу,
такой ужасно краснобайский перл.
Чего бы выдать этакое, право,
что бы строка врезалась, как алмаз?
И я почувствовал: нужна оправа -
не огранить тот камешек на глаз.
Но, Боже мой, тут возразить я вправе,
чтобы вразнос меня не повлекло,
ведь тот алмаз в шикарнейшей оправе
не пожелает резать и стекло.
Кто подбодрит вас, лучше кто согреет?
Кто подберёт к вам нужные ключи?
И видит Бог, что песня всё же зреет,
и слышит Бог, ведь песня не молчит.
Её зачал я ночью ненарочно
под "Беломор" и струнный перебор.
Она достигла спелости молочной -
только фальшивит "фа диез минор".
Но, может быть, солгать я не посмею
в угоду всем, презревшим небеса?
И буду, как эстрадные лакеи,
стонать про тёмно-карие глаза?
И не взирая на чины и лица,
под скомороха музу обрядив,
вас окроплю подслащенной водицей,
как гнус навязчивый твердя мотив?
Рассвет забрезжил, и упали росы.
Допил я водку, скушал огурец.
И вдруг почувствовал, что песня просит
пропеть её, дать волю наконец.
Шагну под дождь поэзии я смело -
то настоящий душ с живой водой,
чтобы душа в стихах не окривела,
не заросла ахейской бородой.
Я спел бы борзо и я спел бы зело,
чтобы смысел был и смак, и колорит.
Но я почувствовал, что песня перезрела
и что у песни не товарный вид.
Смирю галоп, и пусть пустует стремя.
Пегаса в хлев отправлю до поры.
Я в ваши души брошу песен семя -
пусть зреют там, а у меня - пары.
1984