ПЕРВОЕ ОТДЕЛЕНИЕ

Странная субстанция – свет свечей. Разный он бывает. В городской квартире, если, к примеру, на Новый год или, скажем, в процессе охмурения дамы, – одно восприятие, в церкви – совсем другое, в деревенском доме – третье… А под землёй совсем четвёртое, совсем отдельное. Роль разная. Ведь другого света нету. Ни единого фотона. Это тот свет, который – не декорация. И не ритуальная атрибутика. Здесь свеча не притворяется, она действительно отделяет свет от тьмы. Там, куда не падает её отблеск, как бы и нету ничего, а оставшееся в темноте как бы и несущественно. К примеру, в квартире имеет значение сам запах горящих свечей. Под землёй – нет. Важен только сам свет. И колыхание пламени. Оно под землёй тоже другое. Пока воздух неподвижен, пламя не шелохнётся. Не шелохнётся до тех пор, пока что-либо вокруг не изменится. Чувствительная штука – пламя свечи. Пальцем пошевелить, и то уже по стенам метнутся тени. Живой это свет, отзывающийся на шевеление, на дыхание, на голос… Участвующий в неторопливой пещерной беседе. Умеющий в нужный момент беседы пригаснуть, а в иной вспыхнуть. И привлечь метнувшимися тенями внимание остальных к чему-то важному, к тому, что изменит течение разговора, тему разговора, а возможно – и жизнь сидящих вокруг. Которая, как оно ни удивительно, умеет столь же тонко отозваться на малейшее изменение обстановки, как пламя свечи. И с этого незаметного дуновения – медленно начнёт расти целая лавина мыслей, событий, мощная, ревущая, сокрушающая планы, надежды, судьбы…

* * *

Я и сам не до конца понимаю, почему я выбрал именно этот эпизод в качестве начальной точки нашего повествования. Да и кто бы знал, что именно является той пресловутой начальной точкой. В те времена приблизительно раз в полгода моя жизнь менялась радикально. Но умудрялась делать это так, что сам я этого не замечал. Вокруг происходило одно, другое, третье, всё важное и всё определяющее… С непонятным ни для меня, ни для окружающих смыслом. Этого я тоже не замечал. Впрочем, сам состав окружающих тоже менялся ничуть не менее стремительно. Потом помаленьку всё успокоилось, началась странная, непривычная, но всё же как бы полноценная жизнь, которую можно принять, к которой можно привыкнуть. А спустя годы – вдруг пришло понимание, что каждое из тех промежуточных состояний запустило отдельную линию жизни, которая с тех пор никуда не делась, а возвращается раз, другой, третий… Каждое. Из – ну очень многих. И линии те начинают пересекаться, путаться… А потом – вдруг возникает момент, когда приходит следующее понимание. Понимание того, что все эти линии начались приблизительно в одно время, что все они преисполнены глубинных взаимосвязей, которые вот только прорисовываются, но существовали с самого начала… Что все они вдруг стали сходиться обратно в одну точку. И вот в этой узловой точке – опять изменится всё.

Именно в этот момент и следует в очередной раз браться за перо. Потому что предыдущие несколько лет заключают в себе целую жизнь, переполненную мыслями, эмоциями и событиями. А уже через несколько месяцев – будет достигнута очередная узловая точка, и всё, что было, потеряет остроту восприятия, потеряет эмоциональную наполненность, перестанет быть важным. Рассыплются взаимосвязи жизненных линий. Как только все они сойдутся в одну точку, будет достигнута критическая масса и мало что в том взрыве имеет шанс уцелеть. А жизнь, она ведь штука такая. Умеет подбрасывать сюжеты куда как круче и куда как изобильнее и плотнее, чем в любой беллетристике. Вот и надо эти несколько последних месяцев потратить на осмысление и описание. Пусть читатель гадает, фантазия оно или реальная жизнь. Иная фотография ведь по сюрреалистичности любую живопись за пояс заткнуть может. А я всё же – фотограф далеко не из последних. Хе-хе, и не помру ведь от скромности-то…

* * *

Так вот, если возвратиться к достославному вопросу, с чего начать – раздрай получается полнейший. Десяток запустившихся за полгода сюжетных линий, каждая из которых ключевая. Каждая – начинается с события, которым можно задать сюжету ритм, темп и азарт. И важность каждой станет ясна гораздо позже. Наверное, такая вот ассоциация выходит. Театр. Премьера. Зрители уже в зале. Оркестр уже в яме, но музыканты пока разыгрываются и настраиваются. Актёры – тоже на сцене и тоже пока распеваются. С трудом. Сказывается и новизна оперы, в которую подмешаны и мелодии племени мумбо-юмбо, исполняемые на соответствующих инструментах, и горловое пение тунгусов всяких, уж не говоря о включённой в состав оркестра дворовой рок-группе, имеющей о нотах и о языке дирижёрской палочки ничуть не большее представление, чем также присутствующие в оркестре аборигены упомянутого племени мумбо-юмбо. Сказывается и дремучее похмелье после вчерашней генеральной репетиции. Сказывается и техническая проблема. Занавес, то есть, ну никак не хочет подниматься, и техники лихорадочно чинят его механизм с помощью лома и какой-то там матери. В общем, фон понятен. Только вот в немелодичном винегрете звуков – спонтанно возникает и опять гаснет музыка. Вторая скрипка пробует ещё раз прогнать непривычный пассаж – и вдруг один за другим к ней подключаются все прочие инструменты, да и певцы поддерживают. Звучит двухминутный фрагмент одной из ведущих арий оперы. Разъярённый дирижёр гасит всё это безобразие, используя кроме взмахов палочкой все известные ему неприличные жесты. А через минуту – точно так же вспыхивает другой фрагмент… Третий… К моменту, когда занавес поехал, дирижёр в ужасе понимает, что слишком многое уже сыграно и спето, увертюра будет уже точно лишней, она сыграна раз пять в самых разных версиях и вариациях, да и вступительный хор первого акта тоже уже не покатит… Да и перерыв не объявить, а то зрители на последний поезд метро не успеют.

Дирижёр – умница. Он и не думает дать отмашку на паузу и полный рестарт. Он притворяется, что всё так и задумано, постепенно переводя витающую в воздухе какофонию с элементами музыки – сначала в музыку с примесью какофонии, потом в чистую музыку… Дикими усилиями на лету перекомпоновывая всю начальную часть оперы и сумасшедшими жестами показывая музыкантам и певцам, какой будет следующий фрагмент. Его усилия поддерживает светоинженер, в точности так же постепенно переводя свет с общего на сценический. И зрители только к середине первого акта вдруг осознают, что уже минут двадцать как распевка закончилась, а идёт само действие оперы.

А кому тут труднее всего? Правильно… Театральному критику. Которому обязательно нужно описать начало спектакля. А где тут начало? М-да. Вот-вот. Понять бы ещё, кто здесь автор, кто дирижёр, кто критик, а кто зрители… А кому тут легче всего? Опять правильно! Опять критику! У того хотя бы понятно, кто здесь читатели.

В общем, единственной точкой отсчёта в спектакле, которую можно объявить началом, становится одна из пауз между пятью версиями увертюры, а ещё лучше – внутри одной из версий. А совсем хорошо, если это будет не совсем пауза, а звучащая в тишине спокойная, философичная тема мумбоюмбовской дудки, исполнитель на которой не понял очередной пантомимы дирижёра, требующего очередного прекращения игры, и продолжает в тишине вести свою партию. А партия та – таки является не основной темой пассажа, а самым что ни на есть контрапунктом.

* * *

Итак – пауза с продолжающим звучать контрапунктом. Наступившая спустя несколько минут после взлёта одной из первых тем. С продолжающей звучать мелодией света свечей, но не рвано-идиотическим аллегро, как сама тема, а медленным, меланхоличным и философичным контрапунктом к ней, настраивающим на неторопливое раздумье о прошедшем и о грядущем. Эдакая тема последней паузы перед прыжком в бурный поток.

Светящийся в свечном свете пар. Пар от дыхания, пар от кружек с чаем. Прохладно в Сьянах. Катакомбы это такие в ближнем Подмосковье. Здоровенные, кстати. Москву белокаменную строили из того известняка, что здесь добывался. Своеобразное место. Одна из славных помоек человеческих, она же – кузница и горнило для тех же человеков. Где можно встретить совсем опустившихся алкоголиков и наркоманов, а можно – будущих и уже состоявшихся больших учёных, больших художников… Но почти невозможно встретить «простых людей». Обывателей то есть. В Сьянах практически всегда много народу. Одиночек, малых и замкнутых компаний, больших и открытых компаний… Проводящих под землёй часы, дни, недели, месяцы и годы. Исследующих и вскрывающих новые, то есть хорошо забытые и завалившиеся, районы. Или – обустраивающих себе в гротах постоянные «дачи». Или – проводящих время в оргиях в Большом колонном зале. Или, или, или…

Влажные каменные стены, влажный каменный свод. Капельки конденсата, сверкающие в том же свете свечей, которые как стоят на каменном столе, покрытом настоящей деревянной столешницей, так и вставлены в самую настоящую старинную люстру, подвешенную над столом. Грот Шайтан. Самое удивительное место в Сьянах двухтысячного года. Грот, обустроенный и оборудованный самым невообразимым для подземелий способом. В километре от входа, то пешком, то ползком, то согнувшись, – масса затащенных туда абсолютно не нужных под землёй, но создающих совершенно особую атмосферу, предметов. Раковина со смесителем в углу. Без водопровода, без канализации. Газовая плита – в другом. Настоящая, кухонная. Действующая! Никаких вам примусов! Упомянутый стол. Каменные лавки, любовно выложенные из глыб, вокруг стола. Такая же лежанка за углом. Приподнятая «дверь» в штрек. Лестница к ней. Занавеска в дверном проёме. Высокое, почти под потолком, небольшое «окошко» в соседний штрек. С крашеной деревянной рамой, хоть и без стёкол! Впрочем – стёкла нельзя, вентиляции не будет. Полочки и даже тумбочка с кучей посуды и прочего скарба. Кошмар, словом.

Часы (механические, старые, с гирями, маятником, и ходят!) – на одной стене. Портрет на противоположной. В рамочке и под стеклом. Хозяин грота? Фиг вам. Красивая девушка? Три раза ха-ха. Шиллер! То есть – это когда я впервые удостоил сей портрет своим вниманием, он был Шиллером. У хозяина в тумбочке имелся немалый запас портретов, и он их менял в соответствии со своим настроением. Менял так, что никто и ни разу не заметил процесса замены. Замечали – по подсказке свечей. Поменялся разговор, чуть активней стала жестикуляция, дрогнуло пламя свечей, дёрнулись тени на стене, блеснуло по-новому стекло, притянув внимание… Глядь, а там уже Гёте вместо Шиллера. Или Бетховен… Или Кропоткин… Скрябин опять же… Герцен…

И сразу – в другое русло беседа. Интересное взаимодействие: лёгкий уклон темы, жест рукой, рывок пламени, рывок теней, блеск, взгляд, ответный взгляд нового портрета, и – уклонившаяся тема вдруг сменилась на совсем новую и неожиданную.

А теперь – кто был за столом. Во-первых, ваш покорный слуга, тогда ещё сорокатрёхлетний геолог-недоучка, математик-недоучка, программист-самоучка, фотограф-любитель, турист, путешественник, писатель, меломан и гурман. Месяца три назад начавший муторную процедуру вылезания из того самого кризиса, на котором были потеряны все интересы в жизни и весь круг общения, четыре дня назад расставшийся с девушкой, которая чуть-чуть его за шкирку приподняла и тут же сбросила обратно, словивший с того микроинфаркт, вчера, на попытке добраться до поликлиники, сломавший себе ребро, десять часов назад вдруг собравшийся, наплевав на всё перечисленное, съездить в Сьяны, три часа назад познакомившийся с компанией, которая станет стержнем следующей попытки, и вот час назад впервые в жизни случайно попавший в сей грот и познакомившийся с его хозяином. Во-вторых, мой старый и давно потерявшийся друг Олег, внезапно позвонивший после пятнадцатилетнего отсутствия на горизонте. В-третьих, хозяин грота по кличке Рэй, бывший спасатель приблизительно моего возраста, приезжающий в Сьяны не чаще раза в месяц-два, но тем не менее оборудовавший себе такую вот нору. На удивление никогда обо мне не слышавший, хоть я в подмосковных катакомбах, да и вообще в мире путешественников являюсь фигурой легендарной и даже в чём-то мифологической. В том числе и по линии спасработ – всё же целых пять лет когда-то командовал спасотрядом, специализировавшимся по катакомбам. Забавный товарищ этот Рэй. С исключительно необычным кругом интересов и увлечений и с не менее необычным мировосприятием. Собственно, по комплекту меняющихся портретов оно и так видно. Рэй – один их «хозяев» Сьян, уважаемый человек, без ведома которого в системе не происходит ничего, достойного упоминания. Потому – четвёртая лавка за столом меняла своего «седока» с приблизительно той же периодичностью, что и гвоздик, на котором висит портрет. Люди обоего пола, преимущественно молодые, возрасту от четырнадцати до двадцати пяти лет, приходили, сидели по пять минут, задавали по паре вопросов, выпивали по кружке чаю и – освобождали место следующему. Или же – вообще заглядывали из штрека через окно, пару минут слушали и шли себе дальше по системе бродить.

Примечательно, но ни единого слова из той беседы я не запомнил. Даже тем не помню. Темы были несущественны. Слова были также несущественны. Существенна была атмосфера. Существен был безмолвный разговор со светом. Существенно было само существование этого места. Вдвойне примечательно – что никого из «четвёртых» у меня в памяти тоже не отложилось. И наоборот, никто из них не запомнил меня. Обрывки визуальных образов – подсказывают, что там я видел по крайней мере человек пять, которые спустя месяцы и годы появились и прочно обосновались в моей жизни. Некоторым из них я потом пытался задать вопрос, не там ли впервые виделись, но ни один не признался. Хотя – все до единого признались, что в те годы посещали Шайтан отнюдь не редко.

Позже я ещё дважды заходил в Шайтан. Оба раза на очередных переломах. Оба раза – с Олегом. Оба раза – с Машей, с которой я познакомился за три часа до первого посещения Шайтана. Оба раза Рэй оказывался «дома». И оба раза – была такая же беседа, очень важная и абсолютно не запомнившаяся. А с тех пор, как жизнь вошла в некое осмысленное русло, не заглядывал в Сьяны ни разу. Говорят, Рэй тоже перестал там бывать, в Шайтане теперь совсем другие люди тусуются. Кстати, с Рэем мы за три встречи так и не удосужились познакомиться. Тоже несущественным казалось. И продолжает казаться. Наверное, правильно, что часть людей, имевших значение в жизни, остаются незнакомцами. Эпизодические роли могут быть важнее главных. Имеется в том некий сакральный смысл.

Часть I. Allegro non troppo maestoso, sforzato

Маленькая избушка в тайге. Ночь. Пламя десятка свечей, как будто в панике мотающееся во все стороны абсолютно несогласованным образом. И странно было бы иначе, когда в маленьком объёме одновременно переодеваются четверо. Четыре спелеолога, из которых трое впервые приехали на Пинегу, четвёртый – уже бывавший. Скинувших рюкзаки немедленно по приезде, не тратя ни секунды отправившихся под землю здороваться с пещерами, и только теперь, вернувшись ночью, начавших распаковывать основную часть вещей. Уже расставшихся с миром городов и живущих в мире ледяных кристаллов.

Скрип двери. Можно даже не думать о том, что за человек стоит в проёме, не вспоминать Шуриковых описаний и характеристик. Ну кем ещё может быть основательно заиндевелый товарищ с берданкой за плечами, не вполне уверенно стоящий на ногах по причине нетрезвости, как не егерем заповедника Ромой? Где ж вы видели егерей в ином состоянии? Только вот непонятно, с чего бы у него из глаз слёзы в три ручья…

– Рома, что с тобой?

– Здорово, Шурик! Привет, ребята. Да вот – в тайге я был, на обходе…

– Видим. И что?

– Как что? Вы приехали… У Тараса сын дома был, побежал, нашёл меня, я и вернулся.

– Так... А плачешь почему?

– Да знаете, ребята, я же подумал вас рябчиками на ужин угостить. Бегал-бегал, но всего двух смог добыть. Мало на четверых-то будет. Ой. А я ведь и тебя знаю!

– Откуда?

– Книжку твою читал, там на задней обложке фотография есть.

– Так она же пятнадцатилетней давности! И – откуда достал, только что ведь вышла?

– Друг дал почитать. Он поваром работает в сумасшедшем доме на Красной Горке. У него это настольная книга.

Вот так вот. То, что не удалось вволю угостить рябчиками привезённых кордон незнакомцев, – у сурового мужика может стать причиной для слёз. Да и то, что повар из сумасшедшего дома смог достать только что вышедшую и малоизвестную пока книгу о путешествиях, написанную совсем уж неизвестным автором, и теперь всяко её рекламирует, – пожалуй, того же плана сущность.

И ситуации с той же «не от мира сего» логикой далее возникали чуть ли не ежедневно. К примеру, как-то раз мы искали в практически вымершем огромном селе, в котором на улицах можно встретить лишь редких, еле передвигающихся стариков и старух, избу, купленную под стационарную базу Архангельскгеологией. И все шестеро опрошенных аборигенов – потом подошли осведомиться, нашли ли мы, оказался ли на месте начальник базы, а то, может, нас на ночь разместить да накормить нужно? Километра два пройдя, между прочим. Пешком и под дождём.

Неделю, наверное, я тогда пытался понять, откуда мне вся эта логика знакома, откуда прёт столь мощное deja vu. Абсолютно нереальная эмоциональность и открытость поведения людей, нереальный уровень интереса к вещам, находящимся далеко за пределами предполагаемого круга… И вдруг – объяснение нашлось. Смешное. И показательное. Вот как думаете, с чего бы это в литературе эталоном фантазии считаются книги чуть ли не документальные? Вот-вот. Много лет я не мог понять, откуда в прозе Грина возникает волшебство. А всего-то оказывается, что достаточно посидеть в ссылке в Пинеге, а потом мысленно населить нечто крымообразное пинежскими людьми. С характерами, узнаваемыми и сегодня на каждом углу. Вплоть до возникновения того самого пронзительно-щемящего deja vu.

* * *

Подобные коллизии были единственным украшением двух моих первых поездок на Пинегу, года за полтора до начала событий, которым посвящён наш роман. Впрочем, так часто бывает, когда вместо того, чтобы вести команду, сам цепляешься к кому-то на буксир. Поездки получились в чём-то интересные. Волнительные. Но бестолковые. Не принёсшие ничего, кроме смутного ворошения в душе. Надо было что-то менять.

Всё сходилось к тому, что на Пинеге обязательно нужно добраться до Железных Ворот – лога с группой пещер, резко отличающихся от всех прочих как масштабами пещер, так и настроением вернувшихся. Ребята, с которыми я на Пинегу ездил, там бывали, но так ни разу и не сложилось составить им компанию. Зато вдруг сложилось рвануть туда с остатками компании, с которой я много лет ездил в пещеры Туркмении. Примерно за полгода до наступления двухтысячного года. Начало которого, кстати, и станет у нас точкой отсчёта.

* * *

– Ребята, а вы нашли пещеру Ломоносовскую?

– Нет пока, а что?

– Да ведь мы же люди местные, нам ведь интересно. В нашей избушке лежит журнал посещений, а в нём страницах на двадцати описывается, как десять экспедиций подряд искали в неё вход, но так и не нашли.

– Слыхали, слыхали. Водку они пили, а не искали. Найдём, наверное. Пока что мы Музейную ищем, но похоже, что входы в неё просто ледяными пробками заросли. Разберёмся – примемся за Ломоносовскую, а там и до Олимпийской руки дойдут.

– Ребята, только вы правильно поймите. У нас завтра выходной. Мы бы с удовольствием вместо того, чтобы поехать домой, помогли бы вам Ломоносовскую искать. А вы бы нам по ней маленькую экскурсию устроили. Мы же живём здесь, нам же хочется знать, что тут интересного под землёй!

Это – расположившиеся в соседней избушке лесорубы, проводящие санитарную рубку в буферной зоне заповедника. До упора выкладывающиеся на работе, истребляющие бидонами самогон после работы и тоскующие по дому, куда они так редко попадают.

* * *

Хрен там найдём. То есть нашли, конечно, но только тремя днями позже, да и то совершенно случайно. Нижний вход был затоплен мощнейшим паводком после недавних ливней, а верхний – ну кому может прийти в голову мысль искать вход в пещеру точно на верхушке самого высокого холма в окрестности? Да ещё учитывая тамошний рельеф? Шелопник – это, знаете ли… Каждые три метра в земле щель, провал, уходящие метров на пять, на десять вниз. Заплетённые и прикрытые мхом и предательски трухлявым валежником. Искать в этом винегрете пещеру, имея скорость передвижения двести метров в час, – то ещё занятие. В особенности если уже сложилось видение, что пинежские пещеры имеют входы в обрывах, где гипс монолитен, причём входы – здоровенные. Плохая штука лень. Нет бы сесть да подумать, с чего бы это вход в Ломоносовскую был впервые найден с вертолёта, а не наземным поиском? Так нет же, раз где-то здесь, так бегать, искать надо, а не думать!

В общем – абсолютно бессмысленный и непродуктивный четырёхдневный прочёс местности был прерван тем, что я, забравшись на соседний останец для того, чтобы сфотографировать пейзаж, вдруг увидел вон на том холме нечто, что могло бы быть частью стены входного провала. И уже через пару часов – мы разматывали лестницу, обдумывая, как продуктивнее спланироваться на оставшиеся дни, раз уж прячущиеся от нас пещеры стали наконец открываться.

* * *

– Таня, около колодца надёжно складывать некуда, так что ты подносишь сепульки, сначала лодки, потом фото, потом остальное, я их спускаю. Володя, тебе пять минут внизу на разведку местности и организацию площадки для приёма груза. Гидрокостюмы будем надевать уже когда спустимся. Всем ясно? Действуем.

– Я на осыпи. Внизу река. Есть площадка. Готово, можно груз спускать!

– Первая сепулька пошла.

– Принял. Ах ты, пять лет тебя через семь гробов!

– Что такое?

– Упустил!

– Потом разберёмся, принимай остальное.

Быстро спускаем все мешки и сваливаемся вниз. Лестница и верёвка приходят на крутую осыпь, внизу бурный поток. Паводок, однако, изрядный, на поверхности в речке Насонихе метра два лишней воды, переправлялись на лодке, так как мост обоими концами торчал посередине реки. Здесь же, в узкой галерее, не меньше трёх метров подъём должен быть, а скорость, скорость…

Володя сложил все мешки в очень стрёмной нише под стенкой на самом верху осыпи.

– Что случилось-то?

– Отцеплял от карабина мешок с красной лодкой и упустил.

– Куда?

– Туда… – показывает на поток внизу.

Значит, отстёгивал мешок не на площадке, а прямо на осыпи. И на кой только чёрт площадка тогда? Отцепил, значит, покатился мешочек, плюхнулся в речку да и уплыл к такой-то матери. А ведь осыпь-то – вовсе не крутая, догнать как нефиг делать было. Значит, и не разведал ни фига. Плохеют люди, десять лет не ездючи в пещеры, теряют навыки… Ой, мама! Лодок-то у нас две, надувных китайских пластиковых пляжных. Красная двухместная и жёлтая одноместная. Если красная ушла, то по высокой воде ловить нечего! Можно собираться и домой сваливать.

– А может быть?..

– Не страшно?

– Страшно…

– Тогда быстро надо. Там сифоны впереди, если в сифон затянет – фиг догоним. Но ведь если вдруг проколемся – обратно не выплывем в гидрах против такого-то течения?

– Без гидр – быстрее соберёмся.

– А без гидр – пять минут в такой воде, и переохлаждение, заказывай ящик… Да и берегов там небось нету, это только здесь осыпь из провала даёт подобие берега.

– Давай времени не терять.

– Тань, ты правда уверена?

– Если ты идёшь, то – да.

* * *

Наверное, этот сплав был самой большой авантюрой в моей жизни. Надув на скорую руку игрушечную одноместку, не проверив даже, держит ли она давление, загрузившись в неё вдвоём без гидрокостюмов, только полминуты прикинув, можем ли мы у самой «пристани» выгребать против течения, – мы развернули лодку и рванулись навстречу тьме. По вздутой чуть ли не до самого свода, бурной и стылой подземной реке. Не зная пещеры и даже не взяв с собой карты, всё равно смотреть некогда будет. Твёрдо зная, что впереди – сифоны, то есть места, где свод опускается в воду. Твёрдо зная, что случись что – вернуться мы не сможем. Начхав на почти уверенность, что уплывший мешок уже протянуло в сифон. Начхав на то, что и нас перед сифоном может вклинить так, что и веслом не грябнуть. Начхав на острые каменные «перья». Зная одно – что нам необходимо побывать в дальней части Ломоносовской и в дальней части Олимпийской, а это невозможно без уплывшей лодки. Значит – должны. Должны догнать, поймать и вернуться.

Над водой стелился туман. Вплывая в залы, мы не видели дальних стен. В галереях – подчас приходилось нагибаться, чтобы головы помещались под стремительно мчащимся потолком. Со всех сторон – гул, журчание, хлюпанье, чавканье… Никакой привычной подземной тишины, прерываемой лишь звоном капели. Никакого берега нигде. Вода – стенка, вода – стенка. Местами – струи воды из щелей и дыр в потолке. Никаких провальных теней. Мягкое свечение тумана, наполняемого светом фонарей, звуковое сопровождение из какого-то космического фильма, и – скорость, скорость, скорость…

Вон он. Повезло. Первый сифон оказался в зале, где течение не очень сильно. Не засосало мешок. И даже свод опускается в воду достаточно круто, до мешка можно дотянуться если не рукой, так веслом. Теперь отдохнуть – и назад.

Сколько вниз летели? Пять минут? Восемь? Никто ведь не догадался засечь… А вот назад – засекли. Сорок. Не подумали, что вёсла у двоих на такой скорлупке – идея дурная. Цепляются друг за друга. Простору нет для размаха. Но ничего, в залах течение слабое, и одним гребцом можно, а там, где галерея с сильным течением, – потолок рядом: пока один веслом машет, второй может просто руками по потолку перебирать.

Ф-ф-ух! Хоть в чем-то Володя молодец. Примус завёл, чаю сварил… Сидит вон на камушке, думает, что ему делать, когда мы не вернёмся. Теперь попить, погреться, надеть гидры, надуть большую лодку – и вперёд. В смысле – вверх по реке.

И – ничего. Ну да, пещера. Ну да, вода. Много воды. Местами даже приходилось с усилием втискивать лодки под совсем низкий свод, проводя головы по трещине в том своде. Ну да, пара-тройка кусочков берега, в одном месте даже посуху метров пятьдесят можно пройти. Ну да, деранули лодку разок о гипсовые перья. Двухместку. Сидели, клеились. Не работает клей при одном градусе тепла, нет у него липкости. Сидят трое на берегу, один греет за пазухой угол спущенной лодки, другой – заплатки, третья – тюбик клея. По счёту «раз-два-три» все компоненты вытаскиваются и соединяются воедино. Вот бы со стороны посмотреть на эдакий цирк!

* * *

Ну вот не было в пещере ничего, оправдывающего наши рвение и усилия. Как мы туда тянулись, как расчищали свободное время, как за уплывшей лодкой гнались… Не бывает так. Если тянет как магнитом, а препятствия вызывают не сомнения, а только азарт, причём азарт, полностью гасящий любую осмотрительность, – обязательно должно быть. А нам не открывается, например, по той причине, что мы в неправильном составе, в неправильном месте, в неправильное время. Рыба, знаете ли, тоже лучше всего берёт вчера, завтра, на противоположном берегу и на другую наживку. Ну и чего теперь ждать – весь остаток экспедиции то же самое будет? Или – всё же Олимпийская что-либо выдаст?

Вечером побежал искать. Саму Олимпийскую не нашёл, но на карте, в пятнышке диаметром сто метров, было нарисовано три примечательных объекта: сам вход, поглощение реки, точнее – Белой речки, и ещё одна пещера, с большим озером. Вот эту-то пещеру я и нашёл именно там, где нарисовано, на чём и порешил, что дело сделано, завтра можно брать рюкзаки и идти, найдём без проблем. Разметил, впрочем, дорогу десятком ярких фантиков на кустах.

Володя усомнился. И заявил, что раз уж всё равно раньше нас просыпается – перед завтраком сбегает да проверит, точно ли там вход. А то вон и Музейная льдом закрылась, и Хрустальную не нашли, и Ломоносовская четыре дня нервы выкручивала… Молодец, правильно, пусть идёт.

И пошёл. К завтраку, правда, не вернулся. К обеду тоже. Да и к ужину весьма условно. То есть, трижды тот ужин разогревали, пока, наконец, Володя появился. И тут же начал выпендриваться в духе сказок народных: напои, мол, накорми, мол, а уж потом допрашивай. Скотина. Два человека целый день на приготовленных сепульках сидят, груши околачивают, а ему сперва ужин, видите ли, чаёв погонять да в зубах всласть поковыряться.

* * *

– Значит, так, народ. Не нашёл я ни фига эту Олимпийскую.

– То есть как?

– Да вот так. Нашёл я по твоим фантикам пещеру с озером, сразу и легко, а потом обшарил каждую щель в радиусе полукилометра. И нету там ничего похожего на вход.

– Обалдеть.

– Вы дальше слушайте. Как только понял, что входа нет, – пораскинул мозгами, что один чорт в пещеру сегодня не светит, да и пошёл дальше по логу, посмотреть, куда главная тропа идёт.

– И куда же?

– Да хрен её знает. Километров пять всего прошёл, тропа не кончилась, останец там слева любопытный торчал, вот я на него и полез осмотреться.

– Тэ-э-эк-с. И что нашёл?

– Да так, мелочи всякие. Три воронки треугольником. В двух первых реки текут. Разные. Одна в одну сторону, другая в другую, одна прозрачная, другая мутная. И расхода разного.

– А в третьей?

– А в третьей – галерея вниз валит. Размером как эскалаторный тоннель на метро «Таганская»!

– И ты, собака страшная, нам тут целый час мозги компостируешь? Что в пещере-то?

– Да не знаю я, что там в пещере. Наледь там на спуске. То есть спуститься можно, подняться, наверное, тоже, но одному страшновато. Вдруг по льду не полезется, нечем ступеньки-то рубить будет, а вы фиг найдёте.

Ладно, хрен с ним. Пойдём утром. День, правда, завтра последний, ну уж не попадём, так не попадём. Что с собой брать-то? Для Олимпийской понятно было, там пять метров ледяная катушка, туда можно съехать на жопственной сопе, а обратно нарубить ступенек, а здесь – шибко расплывчато поступившее описание выглядит. Лестницу, наверное, незачем, верёвку, кажется, тоже. Шнурок титроновый четырёхмиллиметровый вот есть, метров двадцать пять конец, наверное, в самый раз будет. Остальное – стандартно.

* * *

Всякого ожидали. Но такого… Проведя нас шестикилометровым кругалём по шелопнику – Володя вышел точно ко входу в Олимпийскую, которая оказалась именно там, где ей и надлежало быть. Сусанин, едрёна пассатижа. Путешественник, блин, с тридцатилетним стажем. И сам ведь, сказали – не поверил, пока за ручку не сводили до той пещеры с озером.

А вот тут-то оно и началось. Какой там склон, по которому спуститься запросто, а подняться тоже можно, но одному страшновато! Какая там пятиметровая ледяная катушка! Через три метра после того места, где в галерее появился лёд, – путь преградил вполне настоящий обрыв. Метров семь-восемь. Даже не вертикальный, а с нависанием. И с нашим шнурком – ну абсолютно нечего тут делать. А за лестницей бежать в избушку – часа три займёт, жалко в последний день-то тратить.

Та-а-ак… В верхней части обрыва галерею пересекает наклонная полочка. Метра на два спускается. Пройти, если подрубить пару ступенек, вполне можно. А там – в стене ниша, а в нише – колодец. Так как прямо под нами, судя по схеме, река, дно колодца должно быть на одном уровне с подножьем главного обрыва. Значит, метров пять-шесть тот колодец. Отлично. Лес наверху есть. Колодец узкий, поставить туда дерево – лазить вполне можно будет.

Срубили мы быстренько пихточку метров на восемь, чтобы уж наверняка, освободили от веток, да и потащили к колодцу. Володя, конечно, перед операцией проноса ёлки по полке честно заявил, что разучился узлы вязать, так что пусть я ему расскажу малость, как свой конец привязывать… Но кто ж поверит, что человек, умеющий любой из морских узлов вслепую вязать, взял да разучился? Да и стоял я уже на трети полки, держа свой конец палки, возвратиться физически нет никакой возможности. Так ведь не врал Володя. Привязал-таки он соплю к ёлке бельевым узлом, который возьми да и развяжись прямо посередине полки. Ох, какие антраша нам пришлось выделывать на той ледяной полке с бревном в обнимку, чтобы не улететь! И вниз его бросить нельзя – остатками веток да верёвочками всякими хоть одного, да зацепит так, что улетит следом.

Фигня, справились. Вот и конец полки. Вот и ниша с колодцем. Ну-с, государи мои, раз-два, взяли, раскачали… И – метнули. Велико же было наше удивление, когда тщательно вымеренное и с запасом срубленное дерево, свистнув по начальной катушке, простучало по стенкам, скрылось за поворотом колодца, смачно плюхнулось в воду и уплыло к чортовой бабушке.

* * *

Так. Отлично. Повторить означенную акробатику с большим бревном не выйдет, да ежели и выйдет, то надувать лодки, вися на бревне, – занятие в высшей степени неординарное. Времени бежать за лестницей уже совсем нет. Придётся методом последовательных приближений. Итак, в малом колодце метров десять глубины получается. Под главным обрывом, учитывая осыпь на дне вместо реки и разницу высот концов полки, – те же десять. Откуда? В описании – чёрным по белому пять указано. Глазомер – семь-восемь показывает. Ладно, фиг с ним, пусть десять. Тринадцать метров, значит, надо брать? И потолще чуток, так как лезть придётся по самому стволу, не касаясь стены? Допустим…

Ближайшее дерево нужных габаритов оказалось за пределами входной воронки, метрах в сорока от входа. К тому же – лиственница. Твёрдая и тяжёлая. Как мы её рубили, за неимением топора, своим мачете – песня отдельная. Минут сорок мучились. Свалили. Поряпали ветви да сучья, взялись… Какой там… Мы её и за один конец втроём приподнять не смогли. Походили, посмотрели… А повезло. Легла листвяшка наша – прямо в русло ложбинки, ко входу ведущей. На вагах можно и провести.

И провели. И кинули. Куда хотелось, туда и кинули. Прямо в расчётную точку, с точностью необычайной, сантиметр в сантиметр попали. Только вот, когда затихло громыхание дерева по льду и чуток осела поднятая пыль, – оказалось, что вершина расположилась полутора метрами ниже среза обрыва. Опять та же петрушка, словом. Вот впервые в жизни видел, чтобы одновременно у троих – и так врал глазомер. Да ещё и противоречия с описанием нехилые такие…

В общем – не захотела Олимпийская нас впускать. Даже подстраховалась, как выяснилось несколько позже. Несмотря на существенный спад воды, во входной ветви Олимпийской стояло штук пять сифонов, так что даже если спустились бы – всего сто метров, и задний ход. А несколько дней назад вода была настолько высока, что Олимпийская, за исключением приблизительно десяти первых метров за тем спущенным в малый колодец деревом, была затоплена вся. Под потолок. С таким напором течения в галереях, что вся глина покрылась свежей пятисантиметровой рябью. Если пещера пускать не хочет, оборона может быть очень глубоко эшелонирована. Вот как специально всё один к одному.

* * *

Значит – команда не та. Другую надо искать. Вот я, спустя всего месяц после возвращения домой, и сколотил альтернативную команду. А ещё через два месяца – вторую. И ни с той, ни с другой не удалось даже из Москвы тронуться. По причинам, удивления достойным.

Была у меня когда-то жена. И жили мы с ней тогда в квартире моего отца. А у жены была подружка, чтоб им, подружкам этим, пусто было. Странная субстанция женская дружба. Как правило, на взаимной зависти замешанная, до ненависти доходящей. Поссорилась тогда подружка с женой, напрочь поссорилась, лет пять они даже не созванивались. А тут – подготовил я команду да и уехал на недельку в славный город Улан-Удэ, деньжат на экспедицию заработать, запасы подсчитать на одном месторождении. Тут-то эта подружка и выскочила, как тот чорт из табакерки. Одержимая идеей запоздалой мести.

Не зная, что мы развелись, не зная, что мы переехали, зато прослышав откуда-то, что меня нет в Москве, она подбила своего паренька позвонить на квартиру к моему отцу. И объяснить, что вот, мол, информация для Натальи, сам он, мол, тот-то и такой-то, был со мной только что в спелеологической экспедиции на хребте Алек на Кавказе, там пару дней назад угробился, а ещё через три дня привезут тело. Возвращаюсь я, стало быть, спокойненько из командировки, а среди всех родственников форменная паника по означенному поводу. Ну и как, мог я ещё через три дня на Пинегу ехать или всё же отложить? И команду поменять, раз уж и с этой не вышло?

И поменял. И опять за пару недель до отъезда пришлось в командировку съездить. На этот раз – в Челябинск. Компания, в которой я семинар проводил, располагалась в здании Теплотехнического института, на первом этаже. Старое такое здание. С интересной деталью: часть одной стены на всю высоту сложена из стеклянных кирпичей, таких же, из каких раньше в Москве автобусные остановки строили. Перерыв в занятиях. Выходим покурить к лестнице, которая как раз вдоль той стены построена, но не встык, а с метровым проёмом. Вдруг – меня что-то как будто пихает, и я абсолютно немотивированно делаю шаг вперёд. И тут вдоль моей спины пролетает здоровенный, где-то на полкило, изрядно острый обломок стеклянного кирпича. Распоров всю одежду от плеча почти до копчика и прочертив на спине основательную царапину.

Тут же проверили. Над нами на лестнице никого не было. Нашли, откуда выпал этот кусок. Четвёртый этаж. Конфигурация дырки в стене такова, что даже при наличии готовых трещин – самопроизвольное выпадение весьма маловероятно. Разговоров потом на полдня было. Пока мне медицинскую помощь оказывали да пивом с рыбкою ублажали. Несмотря на пиво и медицину, царапина через пару дней воспалилась и загноилась, так что экспедицию снова пришлось отменять.

На чём я и сдался. Не совсем сдался, конечно. Просто принял правила, которые вдруг начали просматриваться. Не суйся, мол, пока не позовут. Хорошая штука – суеверия. Удобная. Необходимость думать и действовать напрочь вышибает, да и комфорту прибавляет. В общем, принял я решение ждать до тех пор, пока не дёрнет – вот, мол, твоя новая команда, так что теперь и с этими – можно. И ведь самое интересное – что дождался. Но речь об этом пока изрядно впереди.

* * *

Прочитал написанное – и преисполнился. Отвращением. Собирался ведь честно всё писать. А получился сплошной такой недотриллер с великим оптимистом в главной роли. Чушь. На самом деле я был готов громко выть и об стены головой стучаться. Что, впрочем, периодически и делал. Хреновая была затея – окружить себя со всех сторон бастионами из созданного. Каждая вещь, получившая признание, – кирпич в стену между собой и людьми. Налепил тех кирпичей – и готово. Для друзей превратился в икону, в тех кругах, откуда умел новых друзей брать, – тоже в икону. А человеком быть перестал. Фигню поёт Уотерс про то, что стены строят исключительно страх и комплексы. Сотворённое добро умеет строить стены не хуже. В общем, чуть я не повесился, потом разогнал всех, начал новых собирать, из тех кругов, где меня не знают… В общем, сами понимаете, какой шёл фон, когда проект за проектом рушились, а вместе с ними – исчезали и люди, на поиск которых было потрачено столько сил. То есть, силы были почти на нуле, терпение тоже, нервов уже не оставалось совсем… Да и здоровье гавкнулось, довела меня означенная ситуация до прободения язвы, штопать пришлось… Так что остался я и без друзей, и без женщин, а те немногие, кто пытались со мной контакт наладить, нарывались на моё нытьё и абсолютно разумно давали задний ход.

А вообще жизненный кризис у человека вполне подобен метаморфозу у насекомых: сформировавшееся, казалось бы, существо вдруг на неопределённое время окукливается, и одному Аллаху ведомо, что потом из этой куколки вылезет – шмель, бабочка, жук-говноед или же скорпион; впрочем, не исключено, что существо несколько преждевременно осознает свою новую сущность и, обмозговав идею явить её миру, предпочтёт так и сдохнуть, не вылупляясь. От омерзения. Вот примерно в ожидании метаморфоза я тогда и пребывал.

Наступил декабрь, и вдруг… Впрочем – не буду, пожалуй, сейчас продолжать в дневниковом стиле. Вставлю небольшой рассказ, написанный тогда же по свежим следам, планировавшийся впоследствии к включению в так и не дописанную книгу о валдайских странствиях, а уже потом несколько раз вернусь к тем нескольким частностям, которые оказались вовсе не частностями, а самым главным, но их значение откристаллизовалось существенно позже. Дурацкий рассказ, розово-сопливый такой. Но почему-то чуется обязательность его появления здесь и сейчас. Сравнения ради. К тому же у нас всё-таки роман, и лирические отступления хоть изредка, да нужны.

Элегия июльского безвременья

Первый укол, ещё мягкий, ещё нежный, да, собственно, и смысл которого проявился годы спустя… И кто бы знал, какие в жизни могут быть странные повороты, в чем глубинная идея, казалось бы, совершенно ерундового эпизода и чем он чреват впоследствии? И что поманит невероятной, фантастической возможностью, а что окажется неодолимым препятствием…

Июль на Реке – всегда сказочен, всегда преподносит сюрпризы, но иногда – в особенности. И тот июль, когда жара чередуется с плотными до твёрдости стенами тёплых гроз, береговые травы перерастают человека, а вода в Реке остаётся хрустальной, – июль особый. А ещё – такой июль обладает удивительным умением взять и просто так вычеркнуть из жизни несколько лет, столкнув лбами существенно разные периоды в жизни человека.

Я не случайно решил взяться за этот отрывок именно сейчас, когда третий день подряд лежу с сердечным приступом, порождённым дальними последствиями того самого июля, вдруг наступившими спустя четыре года. Это можно либо написать именно сейчас, пока ещё боль не превратилась в нечто иное, либо – никогда, вычеркнув тем самым из жизни одну из важнейших её глав. Но наиболее важно здесь то, что нечто, вылитое на бумагу, вроде бы и продолжает жить, но уже отдельной жизнью, не влияя на дальнейшие события и не вступая ни с чем в конфликт. Своего рода обособление маленького, хоть и важного кусочка жизни, разрушение его взаимосвязей со всем остальным. Психологическое самолечение, и леший с ним, интересно будет кому-либо читать, нет ли… Фотография души в момент перелома, в чём-то занудная, в чём-то жестокая, но в чём-то – чистая и светлая. Которую можно будет ещё и ещё раз взять в руки, а окунувшись и пережив все по эн плюс первому разу – отложить. В данный момент я пока не знаю, будет ли эта глава вставлена в книгу или убрана в стол, но чувствую, что если будет вставлена – то станет кодой. Наверное, зависит от того, завершится ли на данном переломе тот ломоть жизни, который связан с валдайскими странствиями, или продолжится. Появится ли взамен ушедшего новый блок тех отношений с людьми, сквозь призму которого только и может гармонично восприниматься средне-северорусская природа, или не появится.

На стене висит фотография из того июля. Называется «Летняя пристань». Физически чувствуется, и даже сейчас, в феврале, разливается по комнате июльское марево. Мягко сверкает вода. Раздвигая высокие стены трав, в берег воткнулась лодка, а вокруг – четверо. Застенчивый Антошка на переднем плане – всё ещё, бедняга, не привык, что его фотографируют. Но – улыбающийся до ушей, хоть и с закушенной губой. Тянущий лодку к берегу Костя, непривычно весёлый, ещё с шевелюрой и окладистой иссиня-чёрной бородой. Загадочно улыбающаяся Инна… А на заднем плане – брызжущая радостью и непосредственным весельем девушка поразительной красоты. Да, именно так. Кристина вдруг превратилась в девушку. Девушку, к которой не то чтобы так уж сразу тянуло, но при взгляде на которую немедленно возникало сожаление, что во времена собственной юности девушек вокруг было вроде бы и много, и всяких, но вот такой – не было. Тот самый первый, ничего ещё не значащий, почти неощутимый, а всё же – укол.

Июль обладает способностью переводить на «вдруг» очень многие вещи, которые вроде бы внезапными являться не могут и не должны. Точно так же для всех пятерых вдруг оказалось открытием, что привычные июльские посвисты из береговых трав вовсе не имеют никакого отношения к птицам, а исполняют их исключительно норки. Которых, тоже вдруг, в Реке оказалось немерено. И не акклиматизированных американок, а редчайших европейских, маленьких и с белой манишкой. У которых как раз в июле время первых выводов потомства в свет, а свист – им мамаши управляют своими выводками.

И когда стоишь с удочкой, мягко поругиваясь на жару, слишком прозрачную и слишком тёплую воду, обилие стрекоз и другие, по отдельности приятные вещи, приводящие в сумме к тотальному бесклёвью, – вот они, хариусы, стоят, но сытые, подваренные и трусливые, и где только выудить того самого традиционно крупного, который к завтрашнему дню рождения просто необходим, – вдруг происходит очередной июльский сюрприз: раздвигаются на берегу травяные джунгли, и на берегу появляются Кристина с Антошкой. И на руках у Кристины змеёй вьётся и шёлком отливает крошечная норочка. Оба совершенно не понимают, что это может быть за очаровательное существо. Да, в книжках читали, фотографии видели. Но осознать, что вот этот очаровательный гибрид кошки с мышкой имеет хоть какое-то отношение к хищникам, трудно. Равно как и понять, что его мамашей может быть вот этот змееподобный зверёк, выглядывающий из травы то здесь, то там, выпрыгивающий вверх выше роста, укоризненно поглядывающий и посвистывающий, но ни разу не щёлкнувший зубами. И что это грациозное, полное энергии, изящества и эмоций создание – опять та же самая туповатая и флегматичная норка, которыми изобилует Птичий рынок и которые, в отличие от, скажем, кошек, никаких особых эмоций не возбуждают. Впрочем – выглядывала она минут десять назад. Теперь уже ушла.

А впереди – битва на целый вечер. С Костей и Инной – что раз уж норка-мать ушла, придётся разрешать девице взять зверёныша домой. С Антошкой – ему тоже такую хочется, и немедленно. Со всеми сразу – что компромиссный вариант, в смысле разрешить девице поиграться, а потом заставить отдать Антошке, был бы просто жесток. Перемежающаяся игрой со зверьком и подбором подручных средств для его размещения, ухода там всякого, кормления…

В июле резкие события, когда вдруг происходит нечто ну совсем неожиданное, компенсируются тем, что в остальное время совсем ничего не происходит – марево, жара, звенящая река, комары. Час, два, три… Год, другой, третий… И вдруг – заходят в гости Костя с Кристиной, которую я не видел с того самого июля, – и здесь, несмотря на ноябрь, уже какой там укол намёком! То есть, после предыдущих десяти абсолютно безрадостных лет незадолго до того прекратившегося последнего брака, когда если какие женщины и появлялись, то так, для чистой физиологии, и вдруг, как будто самому те же девятнадцать, по уши, до умопомрачения и без оглядки влюбиться… Не просто в юную красивую женщину. В женщину, чьё мироощущение до тонкостей совпадает с собственным, чей художественный вкус в точности отвечает собственному, только немножко сильнее и тоньше. Которая смотрит слайды – и ахает не на тех сюжетах, где вся остальная публика, а на тех, которые дороги мне самому. Которую позвал – и она пришла, ещё не зная, что я уже почти год как развёлся. Которая понимает с полуслова любой тончайший намёк, касающийся даже не нас – природы и красоты. С которой с четверти слова появляется полная взаимная откровенность во всём.

Безвременье. Примерно так. На дворе – декабрь, январь, февраль… Приблизительно период от католического Рождества до китайского Нового года. Смена столетий, смена тысячелетий – то ли в этот сезон, то ли в следующий... То ли были предыдущие четыре года, то ли нет. Всё равно сейчас июль непонятного года, непонятного века, непонятного тысячелетия, которые по одному календарю уже закончились, по другому ещё не начинались… Единственный ориентир – Река. Начинает вспоминать о поездках на Реку, на торфяники… Десять зарисовок – просто пейзажи, ничем особым не выделяющиеся, просто эпизоды, непонятно почему застрявшие в памяти, некоторые пятилетней давности, некоторые – десяти... Лезу в компьютер, открываю готовые главы этой книги. И все десять пейзажей и эпизодов – в своих главах центральны. Предлагаю прошерстить её архив негативов, выбрать какой-либо портрет и довести до ума на компьютере – сидит рядом, что делается технически – понимает не вполне, но все главные идеи – по композиции, по цветности, по сюжетной насыщенности тех или иных деталей, предлагает ровно на пять секунд раньше меня, причём – те же самые, которые я уже начал исподволь готовить…

Напротив «Летней пристани», на другой стене, висит портрет, получившийся в итоге. Уже не брызжущая весельем девушка, а юная женщина со светлой и загадочной улыбкой, держащая на руках целую охапку зверья – кошку, кролика и крысу. Собственно, уже не вполне фотография: цифровые технологии позволяют многое, и портрет выполнен в мягкой перекрёстной штриховке тонким цветным карандашом. Впрочем, как и «Летняя пристань». Главное в портрете – даже не улыбка, а руки. Немножко крупноватые (снималось широкоугольной «мыльницей»), немножко грубо отрисованные, но очень живые, заботливые, выразительные… В отличие от «Летней пристани», в портрете июль лишь чуть-чуть угадывается, зато весь портрет пропитан безвременьем. Нельзя сказать, снято это сегодня, вчера, год назад, два, три… Собственно, никто и не помнит, когда. Единственно – у Кристины на глаза навернулись слезы, когда она вдруг сообразила, что никого из этих трёх животных уже нет среди живых. Но – заведомо в июле.

Портрет глубоко символичен. Наверное, трижды за период нашего, даже трудно сказать, романа ли, нет ли (создавшиеся отношения, пожалуй, ни в какой однозначный термин не вписываются), он снимался со стены и убирался в шкаф. Как напоминание, на которое нет сил смотреть, если всё не так, а перспективы безрадостны. Как намёк, который она может достать из шкафа и повесить обратно, если всё налаживается. Как одно из тех страшных оскорблений, которые я ей нанёс при расставании – заменив портрет созданным в её же присутствии портретом другой женщины, из далёкого прошлого.

Как символичны и норки. В том самом июле мне всё же удалось отстоять право Кристины взять норочку домой, а на следующий день – вторая в точности такая же норочка поймалась сама. Для Антошки. Прицепилась к Кристининой лодке за обводной канат и была обнаружена уже многими километрами ниже того места, где напуганный лодкой выводок бросился врассыпную. Выпускать некуда. Разумеется, впоследствии обоих зверьков всё же выпустили. Собственно, не выпустили – их сразу поселили на вольном выпасе во дворе на дачах. Не приручились. То есть – еду из рук берут, погладить можно, но чуть что – цап за палец! Всё понимающие, невероятно чистоплотные – берёшь на ночь в спальник, хоть и всего месяц от роду, будет со всеми делами терпеть до утра, хоть поймана сегодня – не укусит. Но подросли, охотиться на лягушек научились – и поминай как звали. Впрочем, Антошкина ещё года два жила в пруду посередине дачного посёлка, практически не боясь людей, водя дружбу со всеми котами и собаками… Потом тоже исчезла. Типичный июльский эпизод: стремительно ворвавшийся в жизнь и столь же стремительно ушедший очаровательный маленький зверёк. И вдруг, спустя год, вынырнувший рядом из прудовой воды и попросивший перекусить, да ещё чтобы за ухом почесали. Как жаль, что в той охапке зверья на портрете нет той самой норочки, а лучше – обеих! В тон длинным, вьющимся, медного отлива волосам, в тон общей грациозности, в тон характеру. Как великолепный символ, в конце концов.

Река и июль. Они людей сводят, создают им некую высшую общность, они же их и разлучают. И – вполне в духе июльского безвременья разлучают в тот же самый момент, в который сводят, хоть и произойдёт и то и другое спустя годы. Именно об это и сломалась столь яркая вспышка любви. У Кристины за время валдайских странствий не произошло укола, подобного моему, и потому мы так и не смогли преодолеть противоречия между её тягой ко мне и всплывающими воспоминаниями, в которых во всех определяющих мироощущение пейзажах фигурировал соответствующий добрый дядя. Каждый раз, когда мы оставались вдвоём, рано или поздно оно всплывало. Иногда через пять минут, иногда через пять часов. Каждый раз она начинала дёргаться и говорить вещи, приносящие боль, подчас – нестерпимую. Каждый раз, договорившись после этого о полной разлуке, мы расходились с тяжестью в душе. И каждый раз она звонила, когда через два часа, когда на следующее утро, с теми единственными словами, которые только и могли всё вернуть, заодно растворив всю оставшуюся боль.

Портрет – правильный символ момента своего создания. Мало июля, но много безвременья. Был бы чуть ближе следующий настоящий июль – всё бы наладилось. Достаточно было бы опять съездить на Реку и предъявиться там друг другу в тех же пейзажах, но в новом качестве. К сожалению – следующий настоящий июль оказался бесконечно далёк, гораздо дальше того, трёхлетней давности, июля. И мы – не дождались. Может быть, просто из-за безвременья, а может быть – потому, что Река обиделась. На Кристину – за трёхлетнее отсутствие. На меня – за то, что появлялся уже скорее ностальгически, вдвоём-втроём, без той восторженно-чистой компании с изумительным разнообразием интересов. Без ярких людей. Например – Кристины.

Собственно, дело, наверное, даже не в том, а в элементарной доброте. Такие ливни, как были в том июле, да и не только в том, обладают удивительной способностью отстирывать человеку душу. До полного исчезновения последних пятнышек злобы. Особенно когда ливень внезапно настигает на лодке посреди реки, а накрыть вещи и накрыться самим – нечем. Поблизости оказывается один зонтик на двоих. Антошку – под него, самому под него же засунуть что уместится, лишь бы карман со спичками и сигаретами приспособить, под Антошку – хоть один спальник, весла – на фиг, пусть несёт хоть куда. Крутя на стремнинах, шкрябая о камни. А вокруг – дождь. Густой, светлый. С грозой. Капли – с орех, пузыри, плывущие вокруг лодки, – с кулак. Кусты трав, уложенные ливнем в воду. И когда уже на горизонте появляется пристань следующей стоянки – луч солнца сквозь хрусталь висящих в воздухе последних капель. И час до подхода второй отставшей лодки – чтобы к появлению Кристины с родителями и костёр горел, и палатка стояла, и талисманный чайник висел бы над огнём…

Четыре года без Реки и без очистительных июльских дождей – не есть правильно для тех, кто воспитан Рекой. Жизнь и так штука весьма жестокая, в наше время – особенно. И люди, вступающие в самостоятельную жизнь, подчас замыкаются и даже могут накопить под замкнутостью злобу. Разумеется, у Кристины свои проблемы за четыре года возникали, в том числе крупные, в том числе породившие некоторые комплексы. Молодость романтична, но в то же время и цинична. Противоречие, порождающее замыкание. Казалось бы, какая ерунда – при том установившемся с первого поцелуя невероятном уровне взаимопонимания и взаимной откровенности, какого у меня до того не возникало ни разу в жизни ни с одной женщиной, снять эти комплексы – мелочь. Да только, когда они снялись, изнутри хлынула такая злоба и ненависть к миру, к людям… И тоже всё бы ничего – одиночный взрыв выдержать можно. Но маятник разлук и примирений взвинтил до предела нервы обоих, а злоба и сама по себе штука заразная и прилипчивая – и взрыв породил ответный взрыв. Со словами, каждое из которых в принципе непростительно говорить любой женщине, в особенности – любимой. За каждое из которых сто лет назад упаковывали в деревянный ящик, что и было вполне справедливо. За каждое из которых мне стыдно и сейчас, даже учитывая, что через четверть часа после их произнесения я свалился с упомянутым сердечным приступом.

Наверное, не было бы всего этого двойного взрыва, если бы я в течение последнего десятилетия не строил бы себе мир и круг общения, в котором нет места ни злобе, ни ненависти. Ни полграмму их. Или – если бы Кристина не прекратила вылазки на Реку. Июль уничтожил четыре года между двумя нашими последними встречами, уничтожил двадцать три года разницы в возрасте, но – сохранил и достал из рукава, как шулер пятого туза, вот это крошечное расхождение жизненных позиций. Сломавшее всё, что можно. Собственно, и так существовал как минимум один путь – если бы обоим с самого начала, без оглядки и сожалений, полностью оставив за спиной всё, что мешало… Не хватило решительности. Хотелось осмотреть, что остаётся позади, подёргать за разные ниточки в прошлое, сравнить, оценить. Поиграть. Помучить друг друга. Словом – та самая слабина, на которой и всплывают противоречия и комплексы. И – маятник, пошедший вразнос и сорвавшийся в конце концов с подвески, порушив столь красивую сказку…

Возможно, влюбляясь в женщину, обязательно нужно предложить сразу, дуэтом, глядя друг другу в глаза, дабы в зародыше извести любую возможность фальши, произнести старые, как мир, слова:

– Я люблю человека, к которому иду.

– Я люблю людей, с которыми общаюсь.

– Я люблю мир, в котором живу.

– Во мне нет места злобе и ненависти.

Эти слова – то главное, чему учит Река. И та гирька, по которой она взвешивает посетителей. И если Река в своё время не отринула Кристину, значит, в душе у неё всё правильно, а то, что сейчас выплеснулось, – наносное и неглубокое. Людей, исходно злых в душе, Река не принимает сразу – не буду перечислять, кого из знакомых она не приняла, но такие были. Людей, озлобившихся по жизни, Река отвергает. Так, моя вторая жена Наталья перестала появляться на Реке с того самого момента, как семейные проблемы стали переходить в накопление злобы.

Наверное, потому последние несколько поездок на Реку и были слегка незаконченны, дискомфортны, неправильны. Я долго слушал журчание воды на перекатах, шёпот ветра в камышах, свист куличков и норок из кустов, пытаясь разобрать, в чём дело, что же Река пытается мне объяснить? Или спросить? Попросить? Указать? И только теперь понял. Она спрашивала: «Где Кристина? Когда ты её опять привезёшь? У меня для неё найдётся всё: и омут со специально подогретой для купания водой, и самые красивые стрекозы, и почти ручная выдра вон под тем деревом, и раки под вот этим обрывом, и крупный хариус на вон том перекате, не говоря уж про рыжики вон под теми ёлочками… Не привезёшь Кристину, самого пускать перестану…» Не только спрашивала. Действовала. Ну как иначе объяснить то, что в последнем июле я поймал всего трёх хариусов, двух помельче съели, а одного, самого крупного и красивого, привёз домой, засолил, положил в морозильник, и – потерял. Один друг заходит, другой… Одна девушка, другая… Каждого и каждую хочется угостить эдакой по московским меркам экзотикой, перерываю все холодильники и морозильники – нету. Как сквозь землю провалился. Уже после Нового года заходит опять Кристина, впервые соглашается познакомиться с частью моих родственников, лезу в холодильник, уж не помню зачем, – а вот он и хариус нашёлся. Персональный подарок Реки, зов и намёк одновременно.

Символы – на то и символы, чтобы смысл, который в них заложен, доходил до каждого. Хотя бы отчасти, хотя бы намёками. К сожалению, символы обладают странной способностью открываться тем, для кого, собственно, и предназначены, гораздо позже, чем другим. Наталья, хоть тогда наш брак уже даже не шатался, а неумолимо летел с обрыва, умудрилась прочувствовать тайный символизм привезённой норки – и немедленно её невзлюбила. До меня смысл символа дошёл годы спустя. До Кристины – кажется, не дошёл и по сию пору. Возможно – из-за взаимосвязи символов. Из-за нехватки того дополнительного символа, без которого июльское безвременье очень трудно ощутить во всей целостности. Маленький такой пробел в музыкальных вкусах и музыкальном образовании. Или чуть-чуть недостаточное знание английского. Даже Антошка – интуитивно смог связать символику вместе. Меня вначале поразило, что он, после моего развода старательно избегавший общения со всеми появлявшимися на моем горизонте женщинами, вдруг принял намечавшийся роман с Кристиной даже не просто как должное, но с явным удовольствием. А для понимания, почему так, оказалось достаточным подойти к нему через полчаса после разговора, когда он лежал на диване и слушал музыку, содрать с него наушники и приложиться самому. В наушниках гремели чистые и мощные аккорды «Июльского утра» Юрайя Хип. Культовой песни, во многом определившей мировосприятие в моем поколении. Песни, звучащей в моей душе очень и очень часто. Песни, которую я так и не смог заставить понять и полюбить ни первую свою жену, ни вторую. Песни, которую Кристина просто не слышала. Песни того самого июля, растянувшегося на годы.

Четыре года, сжавшиеся в ноль и за которые, по отзывам друзей, я постарел на десяток лет. Два месяца, вместившие в себя количество событий и эмоций, приличествующее десятилетию, за которые я, по отзывам тех же друзей, помолодел на полтора десятка лет. Не приведшие ни к каким конкретным событиям, которые смогли бы повлиять на дальнейшую жизнь – но круто переложившие её на другой курс. Интересно только, на какой… Это нечто вроде переката, который постепенно, плавно, но мощно подхватывает лодку, сначала журча вокруг, потом – шумя, дальше – гремя, и продолжает набирать силу до того самого поворота реки, на котором буруны стоят огромные и за которым абсолютно равновероятны водопад и плавный выкат. А скорее всего – устье, которым река впадёт в другую реку, существенно большую, существенно более бурную и совсем-совсем непохожую. В которой, к сожалению, не будет места затянувшемуся июлю. Кто знает?

* * *

Трудно поверить, но этот рассказ был написано ровно за день до нашей с Олегом вылазки в Сьяны, с которой началась эта книга и которая действительно переложила мою жизнь на другой курс. Ещё труднее поверить, но тоже придётся, что самая первая наша ссора с Кристиной, возникшая всего спустя неделю после нашего первого поцелуя, заложила фундамент для истории, которая станет в этой книге ключевой. Мы тогда умудрились поссориться тридцать первого декабря, причём – была почти уверенность, что насовсем. Вот я в расстроенных чувствах и решил, что ни к кому в гости праздновать не пойду, у себя дома тоже ничего не устрою, а набью карманы взрывчаткой пополам с бутылками, да и пойду слоняться по Красной площади. Взяв карантин на новые знакомства, так как дважды в сходной ситуации очень скоро оказывался женатым на совсем не тех женщинах и желания в третий раз наступать на те же грабли – отнюдь не наблюдалось. Редкостный дурак. Девушка, с которой я там так и не познакомился, нашла меня три года спустя. Вот она-то как раз была самой правильной, и если бы мы познакомились тогда – имелся хороший шанс избежать того кошмара, который получился в итоге.

И совсем уж трудно поверить, что тот роман с Кристиной прямо или косвенно породил ещё несколько жизненных линий, имевших значение. Пожалуй, один маленький пример есть смысл привести сразу, остальные – по мере.

Итак – январь, третье число. Первая ссора только-только погашена. Вполне дурным образом. То есть, Кристина с подружкой и кавалером той подружки заявились в гости к нашему общему знакомому, там подружка, уж не знаю, по делу или просто так, возревновала, в некоторой панике позвонила мне, через пару часов привезла Кристину, посидела часок с нами да и отбыла восвояси. Сидим мы, пьём чай, миримся… Звонок в дверь. Появляется мой давний друг и однокурсник Андрей. Он уже много лет живёт в одном сибирском городе и, приезжая в Москву раз в несколько лет в очередную командировку, непременно заходит в гости. Со всеми вытекающими последствиями.

Разумеется, чай с печеньем тут же сменился водкой с огромным количеством жареного мяса. Юная леди, пребывающая в середине процесса примирения и не имеющая возможности в присутствии посторонних закончить сей процесс предполагавшимся способом, меняет стиль действий.

* * *

– Дядя Андрей, а как с вашей кочки зрения всё это выглядит?

– Что именно, Тин?

– То, что мы с Володей как бы вместе, причём вполне возможно, что с серьёзными намерениями…

– Гм. Тин, а ты не возражаешь, если я тебе не комментировать буду, а иллюстрировать?

Всегда знал, что с чувством юмора у Андрея порядок, более того – оно у него своеобразное, блестящее и весьма неожиданное. Но эдакого…

– Так вот, понимаешь, Тин, Вова у нас – фигура легендарная. Вот месяца два назад и до нашего славного сибирского города дошёл слух, что Вова в очередной раз развёлся.

– Ну и что с того?

– А вот именно то. Как только моя жена Таня услышала – она сей же минут вызвала на ковёр нашу старшую дочку Аллу, которой даже не девятнадцать, как тебе, а вовсе пятнадцать. И повелела той помаленьку готовиться, так как, мол, Вова в Москве опять развёлся, и когда она дорастёт до восемнадцати – мы её за Вову будем замуж выдавать.

Пожалуй, то, что я весьма эффектно, можно даже сказать – картинно, подавился водкой, раза в три увеличило продолжительность всеобщего смеха. Здесь возникает обратная связь: чем больше давлюсь, тем заразительнее ржут эти двое, тем смешнее становится самому, тем сильнее давлюсь, круг замыкается, и нет из него выхода, пока всё содержимое той злосчастной рюмки водки не размажется, наконец, тонким слоем по окрестным предметам. Понятно, что, как только процесс продления жизни методом издавания всякоразных звуков завершился, процесс примирения также оказался успешно завершившимся.

Впрочем – Кристине показалось, что игра идёт несколько слишком в одни ворота, и она тут же внесла свою лепту. Рассказала, как год назад за ней волочился мой старший сын, но успеха не добился. Впрочем, по позже поступившим сведениям, кто там за кем волочился и кто не добился успеха, оказалось вполне себе неоднозначно и мутно, возможно, оно и наоборот всё было, но это уже потом. Сейчас же – мы слушали версию Кристины и весело ржали.

Отсмеялись, допили водку, доели мясо, отбыл Андрей в свой славный сибирский город, прилетел, добрался до дому, лёг на диван, вспомнил сей пассаж и вдруг решил, что столь достойный водевиль непременно следует продолжить. Вот и вызвал, не теряя времени, на ковёр жену Таню и дочку Аллу, благо обе дома были.

– Знаешь, Тань, ты немножко опоздала со своей инициативой. Вова там уже с Костиной дочкой крутит. Но ты, Алла, не торопись расстраиваться. До тебя очередь тоже дойдёт.

Вот так. Забыл Андрей, наверное, древнюю мудрость, что во всякой шутке есть доля шутки, а сюжеты всех хороших водевилей, даже самых идиотских – взяты из жизни. Слишком хороший сюжет закрутил. Накаркал. Таки дошла очередь. Не сразу, конечно, всему своё время. И для рассказа о том – тоже будет своё время.

* * *

Звонок по телефону. Олег, с которым мы в своё время не один десяток пещер излазили, кино вместе снимали, фотографировали… А последние пятнадцать лет – как-то растворились кто где и даже ни разу не созванивались. Проезжал мимо моего дома – и позвонил вдруг. Уж не знаю, откуда телефон-то добыл, я раза четыре переезжал с тех пор. А через десяток минут и зашёл.

– Слушай, Володь, что-то ты как-то не очень здоровым выглядишь. Что у тебя стряслось-то?

– Да знаешь, глупость всякая. Короче, с девушкой расстался.

– И что, расставание с девушкой – для тебя что-то непривычное?

– Да понимаешь, Олег, странный у нас роман был. Она – дочка моего друга и однокурсника, ты его не знаешь, влюбился я как цуцик, а я вообще по жизни остолоп, перво-наперво спросил разрешения у её родителей…

– Ни хрена не понимаю. Налей-ка какого-нибудь растворителя глупости. Что – они против?

– Да нет, наоборот, как раз только «за» были. Костя, как услышал, сказал примерно так: «Если охмурять будешь без запрещённых приёмов – действуй. Но трахаться трахайтесь, а вот всерьёз не советую. Потому как стервь».

– Ну, так и что тебе не нравится?

– Да то и не нравится, что, с одной стороны, замечательная девчонка, а с другой – Костя-то прав был. И как ему теперь объяснять, почему разбежались, ума не приложу.

– Так а почему разбежались-то?

– А чорт его знает. Мы раз пятьдесят за два месяца поссорились и помирились, должен же был этот маятник с нарезки слететь? Вот он и слетел. Вдруг пошла мадемуазель в конюшню, которую держит на паях с одной из лучших подружек, прямо у неё на глазах свела ейного паренька, учинила с ним разврат прямо там же в сарайчике… Потом поехала к своей второй лучшей подружке. Та как раз замуж собиралась, беременна была. Уговорила её, что рано той, сама свезла в больницу на аборт, не заходя домой – поехала в Калугу к ейному жениху, рассказала про аборт, воздержавшись от указания своей роли, на чём легко соблазнила и его. Опять же не заходя домой, ко мне приехала, а посередь ночи – взяла да и выложила всё вышеперечисленное. И немало прочего всякого.

– Выгнал?

– Разумеется. Правда, перед этим речь ей сказал. На полчаса. С детальным описанием всего, что я об этом думаю. Знаешь, Олег, я и не представлял, что могу красивую девушку поливать такими изощрёнными матюгами. Впрочем, матюги ерунда, матюги далеко не самое обидное, что я там толковал, к матюгам многоэтажным она и в своей конюшне привыкла. А я всё ж таки немного словом владею, и тут, вероятно, поставил свой личный рекорд в придумывании гнусных оскорблений.

– Ну, я бы тоже, наверное, не сдержался. И всё же – с чего столь жалкий вид?

– Можешь смеяться, но, высказав ей всё перечисленное и выгнав, я словил микроинфаркт. Не потому, что жалко терять было, а потому, что нельзя говорить было подобного.

– Не объясняет.

– Это не всё. Вчера она прислала с подружкой осевшее у неё моё барахло – книжки, компакты и прочие мелочи. А пока подружка была у меня – слонялась вокруг дома с парой кирпичей в руках, дабы, если та не выйдет через пять минут, начать крушить стёкла.

– Сильно!

– А то. Вот я нынче утром и подумал, что возможно продолжение. А раз так – надо на всякий случай добрести до поликлиники и полюбопытствовать насчёт кардиограммы, а заодно по дороге купить пожрать.

– Резонно.

– Ты видел, какая наледь на ступеньках подъезда?

– Ага, классная.

– Вот на ней я и навернулся. Ребро сломал, а может быть, и два. Вполз назад, лёг и взвыл. Наверное, отломки кривовато стоят. И так больно, и эдак больно. Как ни крутись. Часа четыре выл. До твоего прихода, в общем. Теперь можешь ржать, мне тоже смешно.

– Не хочу. Зато могу диагноз поставить.

– Ставь.

– Знаешь, Володь, по-моему, всё это оттого, что ты давно не лазил по подмосковным катакомбам!

* * *

Мысль была свежей. До невозможности свежей. До умопомрачения. Ведь и правда – идиотизм ситуации превзошёл все мыслимые и немыслимые пределы, а противопоставить идиотизму можно только другой идиотизм. Против лома – нет приёма, кроме как клин клином вышибить.

В общем собрали мы рюкзачки, да не отходя от кассы и рванули во Сьяны. Благо Олег с машиной был, а снаряжа в моём чулане и на пятерых найдётся. Цель экспедиции сформулировали так: оба мы действительно в катакомбах не бывали ну очень давно, потому надо выяснить, кто там нынче живёт и чем дышит. Сплошная этнография, то есть. На арапа. Без карт, практически не зная системы (Сьяны в те времена, когда мы активно лазили, стояли закрытыми)… И без каких бы то ни было конкретных идей, зато с некоторым количеством водки и закуски, газовым примусом для вскипятить чаю, пенками для поваляться, если устанем, да экземплярчиком моей книжки, буде откупаться от кого придётся.

* * *

Уже во входе, стоило лечь в грязь и склизануть вниз головой через так называемый «кошачий лаз», – ребро щёлкнуло, отломки встали на место как родные и впредь не беспокоили. Ох, как прав оказался Олег.

Небольшой грот, развилка. Подлезает Олег. Пара минут в попытках вспомнить, что здесь где, ещё пара – в поисках достославного камня, на котором богатырям надлежит прочитать, что их на какой дороге ждёт, и двигаем. Куда глаза глядят и ноги сами несут.

Разумеется, глаза глядели и ноги несли – в сторону Зелёных штреков, самой неинтересной части Сьян, без высоких сводов, без колонных залов, без каких бы то ни было достопримечательностей, кроме лабиринта одинаковых проходов, пригодных для передвижения в позах от «пригнувшись» до «гусиным шагом», да крошечных тупиковых гротиков. Абсолютно безнадёжную в смысле возможности встретить в ней группы катакомбистов, повадившихся называть себя спелестологами, пастырей стад заблудших в московской канализации журналистов, называющих себя диггерами, или прочих формальных и неформальных компаний и личностей. Однако – не прошло и десяти минут, как мы увидели свет.

На входе в грот мы остановились. Открывающиеся панорама с мизансценой уже несли в себе оттенок необычного и достойного и требовали осмысления. Лагерь. Компания человек десять, преимущественно молодняк. Основная часть народу – на лежбище в спальниках. Помойка у стены аккуратная, хоть и здоровенная, явно не только их. Свежих бутылок умеренно, а рюкзачки, сепульки, сидушки, фонари, запас свечей, способ разворота базы – намекают, что не совсем чайники. Необычным же в пейзаже – было происходящее за столом.

За столом, каменной плитой, положенной на каменные же «ножки», на каменных «табуретках», замерев друг напротив друга, сидели двое с сигаретами в зубах. Судя по открытым жестянкам с кофием и сахаром, а также здоровущей кастрюле с водой, они пытались сварить стратегическую порцию кофе. Только вот кастрюлю они грели на одной-единственной таблетке сухого горючего, оно же гекса в просторечии. Максимум, что на одной таблетке вскипает, – кружка. С тем расчётом таблетка и прессуется. «Конфорка» для кастрюли – также впечатляла. Не специальная горелка и даже не три импровизированных камешка. Кастрюлю они держали в руках!

Разумеется, быстрая пробежка теней от наших фонарей, когда мы подходили к гроту, не осталась незамеченной, под землёй оно автоматически происходит. Даже при том что фонари мы сразу выключили. Но поступившая реакция…

* * *

– Господа, а вам чего налить, самогону или коньяку? – спросил, не оборачиваясь, один из кофеварщиков, мгновенно задав тон происходящему. Следующие десять секунд я смотрел в потолок. Лихорадочно пытаясь сообразить, как, не сбив столь изумительную по красоте вводную, пояснить, что ни того ни другого не пью, ибо язвенник, а хорошая водка с собой имеется. Олег столь же сосредоточенно смотрел в пол, пытаясь сообразить приблизительно то же самое, только имея в виду иную причину, а какую именно, я у него спросить и позабыл.

Наверное, мы бы в итоге облажались. Булгаковские диалоги требуют как минимум элементарной подготовки и несколько иного состояния души. Для того чтобы на лету изготовить ответ на реплику, сделавшую бы честь Бегемоту, надо быть Воландом. А Воландов среди нас таки не наблюдалось. Коровьевых тоже. Но нас спасли. Разрядив обстановку ещё более изящным способом. Куча тряпья на лежбище зашевелилась, из неё выглянула заспанная физиономия в меру симпатичной и не в меру растрёпанной девицы, впрочем, возможно, что и наоборот – в меру растрёпанной и не в меру симпатичной. Девица сосредоточенно посмотрела на нас, на ребят за столом, опять на нас, после чего вылезла, подошла к той монументальной помойке у стены и начала её методично раскапывать, периодически поглядывая в нашу сторону. Приговаривая, что, мол, помнится, вчера сюда кто-то неискуренный косяк выбросил.

* * *

Предохранительный клапан котла, в котором копился, бродил и постепенно доходил до точки кипения идиотизм, – наконец сработал. Количество перешло в качество. Вся хрень последних месяцев, с неудачными поездками, с дурацкой влюблённостью, с сумасшедшей идеей поехать в Сьяны в таком вот состоянии, наконец упёрлась в стену идиотизма куда как более продвинутого, виртуозного, сюрреалистичного… Осознать себя персонажем булгаковских сюжетов, и не специально сыгранных, а возникших самопроизвольно, – преисполняет. Ощущением неземного блаженства. Ощущением собственной силы и одновременно собственного бессилия. Собственной мудрости и одновременно – собственной глупости. Мыслями и идеями, сразу начавшими ворошиться где-то глубоко внутри и уже помаленьку поднимающимися, совсем как лава к кратеру вулкана.

Мы молча сели за стол. Вытащили примус. Поставили на него злополучную кастрюлю. Достали бутылку. Вчетвером выпили по стопке. По второй. Также молча. По кружке подоспевшего кофе. По второй. Всё ещё молча.

– Ребята, а вы здесь кто?

– Да мы здесь новенькие. С ними вон пришли, да и они сюда всего в третий или четвёртый раз.

– А вообще в походах?

– Алексей – ходил куда-то, а мы с Машей впервые.

– Тебя, кстати, как самого звать?

– Макс…

– Окей. А теперь, ребята, – вопрос в лоб. Как насчёт через две недели рвануть в настоящие пещеры, в Архангельскую область? Дней на десять…

– ???

– Поясняю. Я такой-то, кто не знает – можно почитать там-то и там-то. У меня обломалось три экспедиции подряд с разными, но опытными, подготовленными и даже известными командами. По абсолютно невразумительным причинам. Чую, что запредельно идиотский вариант подбора команды, причём команды скорее всего чайниковой и скорее всего случайной, – единственный, при котором всё получится. Происшедший обмен репликами и вообще атмосфера, которую я здесь узрел, позволяют с уверенностью предположить, что более дурного варианта в природе не существует. Итак – пять минут на обсуждение промеж собой. Я на вопросы не отвечаю, Олег – просто ничего не знает. Потом – либо да, либо нет. И если да, начинаем обсуждать всерьёз.

– А поехали!

– Лёша?

– Да.

– Маша?

– Если меня не возьмёте – глаза выцарапаю!

– Договорились. Наливай для скрепления.

* * *

Самое смешное – мысль таки стала словом, а слово делом. Через две недели мы стартовали. Ребята, разумеется, оказались совсем чайниками, и на то, что они с собой набрали вместо нормального снаряжа и нормальных продуктов, смотреть без смеху было совсем невозможно, но это всё в порядке вещей. Поезд долго едет, времени на выправление подобных приколо-проколов хватает. Немного забавнее был расклад с Машкой, которую, собственно говоря, дома не отпустили. Девице семнадцать, мать у неё за границей живёт, сама она в Первопрестольной у деда с бабкой, те упёрлись прочно, так Машка им с вокзала позвонила, что всё равно уехала. Вот и думай – будет нас встречать милиция на вокзале в Архангельске или обойдётся?

Пришлось, конечно, на первую неделю, для разгону, адаптации, акклиматизации и прочей тренировки, осесть в Голубино, на простеньких пещерах и в относительно населённых местах. Свойства команды на том определились: Максим – дёрганый и ленивый, но если нажать, толк от него есть; Алексей – уравновешенный, инициативный и вполне пригодный для походных условий; Маша – вполне послушная, спокойная, к тому же – первоклассная ассистентка и натурщица. Вопреки некоторым опасениям, никакой дури пока не прорисовывалось. Хотя, конечно, перед выездом и было поставлено жёсткое условие, что всю дурь оставляют дома, но дурь – это такая штука, что никогда нельзя верить до конца.

* * *

Более или менее принято, в особенности у всяких там американцев, предварять литературное произведение указанием, что повествование построено на реальных событиях. Или же – наоборот, на целиком и полностью вымышленных. Общая постановка нашей книжки в этом смысле понятна – гадать Вам, читатель, не перегадать… А вот про сюжет, к которому мы сейчас подходим, уточню.

Итак, нижеприведённая хроника событий на Железных Воротах приблизительно на девяносто процентов описывает события абсолютно реальные, на остальные десять – вымышленные. Имеются в виду так называемые «необъяснимые» события, всё прочее строго документально. Сам я – убеждённый материалист. Даже не очень суеверный, в чём, впрочем, уже начинаю сомневаться. Но никаких способов разумно проинтерпретировать то, что происходило во время нашей экспедиции на Железные Ворота, не вижу. Заниматься же метафизической интерпретацией не только сам не хочу, но и другим повода давать желания не имею. Посему и добавляю некоторое дозированное количество вранья: дабы и общее впечатление с настроением передать чуток поконтрастнее и воображение читателю порастормозить… А заодно не позволить всяким аномальщикам ссылаться на элементы данного текста как на достоверные факты. Есть такая хорошая технология совмещения одного и другого, что фиг кто вычислит, где хроника, а где приправы к ней. Принимается некоторая полушуточная интерпретация событий (какая именно – напоследок расскажу, понятности с того не прибавится), додумывается её логика, добавляются вещи, данную логику дополняющие и усиливающие. Договорились?

Тогда вперёд. Место действия – Архангельская область, бассейн Кулоя, урочище Железные Ворота. Там располагается весьма интересная группа крупных многокилометровых пещер: Ломоносовская, Олимпийская, Музейная, Хрустальная и др. Все они нанизаны на одну и ту же речку, то выныривающую на поверхность, то опять уходящую под землю. Разумеется, с притоками. Рельеф местности – шелопник. Это странное слово означает уникальную штуку – предельно развитый открытый карст. Буквально на каждом метре – воронка, провал, трещина, ров… Глубиной метр, два, десять… Местами – лога со скалистыми стенами в полсотни метров, протягивающиеся на многие километры. Тайга. Видимость – ноль без палочки. Вдобавок бурелом, опять же летом – мхи и лишайники, скрывающие половину трещин, а зимой – двухметровые сугробы, выполняющие ту же функцию. Словом, даже в идеальных условиях скорость передвижения типа полукилометра в час, да и то не без риска членовредительства. Олимпийская, которая по всяким странным соображениям вызывает особый интерес, – практически самая дальняя в цепочке.

* * *

Начали с Хрустальной, которая на этот раз нашлась сразу. Хорошая пещера для разгону. Маленькая, красивая. Промороженное насквозь озеро со стеклянной прозрачности льдом. Можно лечь и часами всматриваться в пейзажи из трещин и вмороженных в лёд пузырей… Гигантские сосульки и драпировки, свисающие со свода в озеро. Кружево льда на полу в тех местах, где во время осеннего промораживания пещеры со свода продолжалась сильная капель и брызги от разбившихся капель при повторном падении мгновенно намертво примерзали. «Облака» из «снежинок» размером с ладонь по всей привходовой части, и покрытые образовавшейся при испарении льда гипсовой «мукой» сталагмиты – в дальней. А посередине, на главной развилке – пенка расстеленная, на которой стоят бутылка коньяка и закуска всякая по мелочи. Согреваться чтобы. Холодные пещеры – места такие. Если не бегать, как те зайцы или японские туристы, а обстоятельно всё рассматривать или даже фотографировать – от малой подвижности холод пробирает до костей. Можно, конечно, намотать на себя кучу одежды. Но тогда ни в узость не пролезть, ни в кадре появиться. Так что, как оно ни противоречит всем правилам, ходовой запас спиртного – вещь жизненно необходимая. Не пьянства ради, а сугреву для. Кстати, интересно. В тёплых пещерах, где пять, десять и даже пятнадцать градусов тепла, всегда есть пар от дыхания. Стопроцентная влажность воздуха – очень тонко сбалансированная среда. А вот в промороженных до минус десяти или пятнадцати – пара практически нет, и это добавляет происходящему нереальности. В общем – сработала Хрустальная. Всё, что успели посмотреть в Голубино – и Провал, и Китеж, и ещё несколько пещер, – померкло. Теперь, наконец – разлился кайф пополам с умиротворением. То самое пещерное настроение, которое всегда появляется перед дверью в Новое. Начиналось именно то, ради чего приехали, на этот раз – вне всяких сомнений.

На следующий день, скорее для очистки совести, мы попытались найти нижний вход в Ломоносовскую – тот, который много экспедиций подряд искали и так и не нашли. Удивительно, но вход нашёлся мгновенно. На участке реки между Ломоносовской и пятьдесят второй, той, где утонул в сифоне Володя Киселёв, – река проходит не в массиве холмов, а под ложбиной, а потому вскрывается десятком воронок и провалов. Так вот, в самом верхнем провале и оказался искомый вход. Дырка – и сразу незамерзшее озеро. Надувай себе лодку и спокойно плыви, если хочется и лодка есть.

Нам не хотелось. Верхний вход как бы прикольнее, а кроме того, я и не ожидал, что эти воронки и провалы окажутся чуть ли не самым красивым местом во всех Железных Воротах. Коротенькие туннели между провалами, по которым проходит река, выглядели невероятно. Осенью, при становлении льда, уровень подземной реки швыряет то туда, то сюда. На самых разных высотах на стене растут приросшие куски ледяных покровов, с них висят охапки чего-то, что было сосульками, но поднявшаяся и опять опустившаяся рука выточила и выплавила из них совсем другие формы, скорее напоминающие бред пьяных токаря и сварщика шестого разряда, которым вдруг приблажилось сочинить монументальную новогоднюю инсталляцию. А над всем этим ледяным великолепием – грациозно перекинутые через полуподземную реку каменные мосты, на которых свечками расставлены высокие и тонкие пихты.

* * *

Кайф и предчувствие необычного – нарастали. На очереди была Ломоносовская. Удивительно, но самые острые ощущения в Ломоносовской возникли не осенью, когда мы, будто свихнувшись, догоняли по вздутой реке уплывшую лодку, а именно сейчас. Когда мы неторопливо шли по огромным галереям, имея над головой где три метра, а где и все шесть. Посуху шли – речка вообще течёт параллельными ходами правее главной галереи и ниже уровнем. Осенью, при паводке – не было времени думать. Сейчас – появилось. Тогда – не был виден масштаб разыгравшейся стихии, не с чем было сравнивать. Теперь – я поминутно смотрел на потолок и вспоминал. Как вон в ту щель в потолке совали головы, которые иначе над водой не помещались. Как вон в тот боковой проход утягивало Володю, он не мог выгрести, и ему метали верёвку, а ведь дальше был сифон… За какие выступы потолка держались мои ассистенты при фотографировании, чтобы течением не сносило… Как вот здесь пропороли одну лодку, еле догребли до верхушки вон той косы, чудом высовывавшейся из воды, и обнаружили, что при двух градусах тепла хвалёный уретановый клей не только ни черта не клеит, но лишён даже элементарной липкости. И поднималась мощная волна странного такого ощущения. Какими же надо было быть ослами, раздолбаями и так далее, слов на сотню и этажа на четыре с половиной, чтобы в принципе по такой чудовищной воде в пещеру соваться! Тут же нечто типа Москва-реки текло!

Ощущение полёта к необычному – подогревалось и еженощными полярными сияниями, начавшимися ещё в Голубино, но теперь набравшими мощь, для меня невиданную. Вероятно, был год активного солнца. Нет, цветных сияний – не было, только монохромные. Но яркость… Вылезаем вечером из пещеры – а на небе звёзды в кулак, и сполохи по всему небу гуляют такие, что в тайге просто светло. Фонарь можно свободно гасить. Можно, впрочем, и не гасить, это уж по желанию. Фонарь здесь – он не для того, чтобы дорогу видеть, а для того, чтобы заставить сверкать иней на ближних ветках, а также кружащиеся в воздухе крошечные кристаллы льда.

Жалко только, что взятая с собой плёнка к этому моменту всегда заканчивается. Пещера – такое место, что сколько плёнки с собой ни взять, вся отснята будет, ни единого кадра на обратный путь не останется. Потому и брать с собой на выход нужно строго один-два ролика, иначе в первый же день весь запас можно высадить. А обратный путь – всегда удивителен, достоин он кадра. Ночная тайга, особенно Пинежская тайга, – совсем не то, с чем можно каждый день встретиться. Подлесок весь под двухметровым снегом, а над подлеском – два этажа. Нижний пушистый, из некрупной пихты, ели и сосны, а верхний – корявый, из огромных голых лиственниц, раскинувших свои ветви далеко вширь. Всё это растёт на гребнях между воронками и провалами, щедро украшенными сугробами и надувами. При этом рисунок лиственниц как бы взаимодействует с прохладными струями и лентами сияния, а иней на хвое нижнего этажа – с пронзительно-жёстким промороженным светом луны, звёзд и фонарей.

Крошечная зарисовка. У Машки, понятное дело, вечные проблемы с креплениями. Её снабдили самыми лучшими лыжами, которые только нашлись у моих друзей, и всё равно. Индивидуальная несовместимость отдельно взятого человека с отдельно взятыми креплениями. Вот попытайтесь представить картину. Описанная в предыдущем абзаце тайга. На небе горит ярчайшее сияние, читать можно. Звёзды – с чайное блюдце. Каждая снежинка бриллиантом играет. А по лыжне ползёт на брюхе красивая девушка. Лыжи держит в руках, во лбу фонарь горит, сепульку тянет волоком… Матерится, как ломовой извозчик… М-да. Как будто сборку из рассказов Джека Лондона поставил Театр на Таганке.

* * *

Наконец – наступило утро выхода в Олимпийскую. На этот раз оно пришлось не на последний день экспедиции, а на предпоследний. Бродила где-то подспудно мыслишка, что маловато будет одного дня. Раз уж такие препоны были, наверное, много интересного ожидается. Глупо. Если уж кому захочется показать многое, так одного дня на то всегда хватит. Вне зависимости от. Итак, для любителей астрономии – шестое апреля двухтысячного года. Как мы узнали существенно позже – день новолуния, день пресловутого парада планет… И ещё одного астрономического события, о котором несколько позже.

Утро началось с весьма нахального заявления Маши, которая уже прочно заявила о себе как фотоассистентка, фотомодель, повариха, уборщица, и прочая, и прочая – словом, самый полезный член экспедиции, да и только. Насмотревшись накануне ярчайшего и красивейшего, хоть и монохромного, полярного сияния, причём второго подряд, а сейчас проснувшись, выскочив умыться и заценив пронзительную ясность утренней звенящей погоды, Маша объявила: «Вы, мужики, как хотите, а я с этих Железных Ворот никуда не уеду, пока мне на небе не нарисуют такого же сияния, как вчера, но только цветного!» Произошло и второе чудо: Максим впервые за экспедицию изготовил завтрак. И даже печку сам растопил! И никого, кроме меня, не пришлось в такую рань поднимать пинками.

* * *

Сворот с буранки, пробитой вдоль главного лога. Дальше по целине. Зима чем ещё хороша – видимостью. Летом опознать место сворота трудно, а сейчас – вон, в полукилометре, та скала парусом, к которой нам нужно выйти, потом придётся метров двести прокорячиться по крупноглыбовому навалу, осложнённому воронками, подняться на двадцатиметровую стеночку, и – вот она, пещера. Лепота…

Метров сто проходим, и вдруг – лыжня. Свежая! Сегодняшняя! Нашу вчерашнюю, по которой ходили в Ломоносовскую, ночным снегопадом изрядно замело, пока шли, даже не видели сворота на неё, а здесь каждая царапинка на каждой лыже пропечатана. Сколько потом ни пытались вспомнить – никто ведь не заметил, откуда лыжня взялась. Шли себе по целине, потом вдруг осознали, что по лыжне идём, назад обернулись – давно уже идём, откуда лыжня подошла, не видно. Один человек в одну сторону. И никаких в том сомнений: рельеф изрядно пересечённый, воронки, каждый пяток метров повороты переступом, на которых всё читается. Без палок и без заменяющего их таёжникам шеста. Собачка вот сбоку бежала, метрах в двух-трёх. Что странно – строго с одной стороны и как бы целеустремлённо. Физики, выведшие уравнение кривой, которую так и назвали «кривая, по которой собака бежит за хозяином», могут отдыхать. Прямо бежала, ни разу не перечеркнув хозяйский след. Впрочем – фиг их знает, этих охотничьих собак, как они зимой себя ведут да на глубоком снегу. Может, силы экономят… Лыжи тоже не вполне обычные. Ширина сантиметров двенадцать, длина сто пятьдесят, носы закруглённые. Я подобные знаю только вологодского производства, «Рыбак» называются, на Пинеге они большая редкость, да и в Москве видел лишь одну пару таких, мы её даже напрокат взяли, вон на Маше сейчас, только покороче будут. Идёт себе лыжня, да прямо туда и идёт, куда нам нужно. Метров сто идём по ней, двести… А потом – спускается себе лыжня в вороночку, диаметром метров эдак пятьдесят и глубиной десять, там ещё летом болотистая лужа стояла, доходит до центра. И – пропадает. То есть напрочь. Была и нету. Вот последний отпечаток последней лыжи, каждая царапинка пропечатана, а вот тот хрен, который дальше. Как будто вертолётом подняли, да и то вряд ли – лиственницы над головой корявые такие, разлапистые, снежок вон на лапах нетронутый лежит… Собачка же – не отреагировала никак. Ни одного сбоя в стёжке следов. Исчез хозяин, а собачка побежала себе дальше. Спокойно так, неторопливо, мелкой рысью, если я правильно сей аллюр называю.

Ладно. В конце концов, как определил ситуацию хирург из незабвенного анекдота, шлёпнулся разок поп с колокольни, так ну и что. Случайность, бывает. Посмотрели мы, поудивлялись. Посидели на пригорке под ёлкой, чайку сварили – шесть километров всё же намотали, пора бы и отдохнуть. С того борта воронки посмотрели, с другого… Чаю выпили, опять посмотрели… Так ни хрена и не поняли. Допили чай да и пошли себе дальше по сугробам. Пещера ждёт. К тому же идётся просто здорово. Три дня, считай, обсуждали, как по навалу будем пробираться, как на скалу со снежными надувами лезть, где лыжи будем оставлять да сколько времени займёт дальнейший путь по уши в сугробах… Так ни фига подобного! До того сугроб нынче оказался хорош, к скале прочно приклеен, настом как следует схвачен, свежим нескользким снегом припорошён… Прямо до входа в лыжах прошли! По всей пересечёнке, а заодно и по скальному отвесу! Не все, конечно, – у Маши опять перед скалой крепления посыпались, опять, бедная, ползком добиралась. Но – удивительно. Остроугольные глыбы величиной с двухэтажный дом, а между ними – с вершины на вершину снежные мосты перекинуты. Стенка – а на ней косой надув примерзший метра полтора шириной. Степень невозможности и нереальности дороги – примерно такая же, как по радуге прогуляться. И ощущения сходные. Нельзя ведь по таким мостам ходить, провалишься – костей не соберёшь. Нельзя по таким надувам лазить! Нет страха! Кайф есть. Азарт есть. Уверенность есть в том, что это – правильно. Зов пещеры, усиленный мягкими пинками ветра в зад.

А исчезнувшая лыжня – ну и что? С материализацией духов сталкиваться и раньше доводилось неоднократно, правда дух до сих пор материализовывался всё время один и тот же: дух меткого народного слова. Например, в девяносто первом в одном из спортивных магазинов Вены, где я впервые в жизни увидел пластмассовую конструкцию для спуска с ледяных горок, которую как только теперь ни называют: ледянкой, яблочком… Каким было шоком обнаружить, что крылатое выражение «жопа с ручкой» может иметь и вполне материальное воплощение! Или, как уже сильно позже зашёл ко мне в гости Костя под мухой, сел за стол, гордо посмотрел вокруг и заявил: «Ура, товарищи. Я его нашёл!» – «Кого?» – «Квадратного трёхчлена!» – «Это как?» И Костя гордо вытащил из-за пазухи ржавую-ржавую хреновину. Такую всю из себя квадратную железяку с приваренными к ней тремя трубками. Раньше к стенкам домов такие привинчивали, флаги на Первомай втыкать. Интересно, какую крылатую поговорку может символизировать исчезнувшая лыжня?

* * *

Вот и пещера. Лёд… Ну-ну… Льда-то нет! Ни одной сосульки, ни одного кристалла. Даже ледник под входной осыпью, которому четыре сотни лет и в котором я собственноручно в августе рубил ступени на той наклонной полке, и тот за зиму растаял. Не полностью, конечно, но процентов на восемьдесят. Так что лестницу, которую взяли с собой, повесили больше из принципа и для тренировки: спуститься и подняться можно и пешком. Привираю, конечно, – немножко льда есть: останки ледника и замерзший ручеёк метров двадцать длиной. Прощай вся намеченная исследовательская программа и половина фотографической! А всё равно удивительно. В Ломоносовской, Хрустальной, других пещерах, сидящих на этих же подземных речках, льда хватает. В Ломоносовской на верхнем входе наблюдались совершенно поразительные листовые кристаллы льда размером с обеденную тарелку, так я, идиот, даже не стал их фотографировать. Рассудил, что в самом верхнем входе системы, в котором мы сейчас и сидим, они должны быть ещё эффектнее, а на плёнку коммунизма нынче не наблюдается. Пара роликов всего осталась… То есть – совсем ерунда какая-то. Зимой ветер в пещерах дует от нижнего входа к верхнему, к верхнему входу влажным подходит и, вступая в зону, где вниз стекает холодный воздух с поверхности, отдаёт все свои запасы воды. Намораживая колоссальные количества льда. А здесь как будто пещеру заливали кипятком, растопили всё, что можно. Всё, что за сотни лет намораживалось, – не просто растаяло, но растаяло ЗИМОЙ! Офигеть.

Ничего, впереди вторая половина программы. На реках и водопадах. Дальняя часть пещеры, говорят, и безо всякого льда весьма красива и эффектна. Сейчас нужно проползти метров тридцать узостями, потом спуститься полкилометра по Белой речке, подняться километр по Берёзовому ручью, и – на месте. Не так уж быстро – сложностей хватает. Например, полузакрытый сифон на середине Белой речки, у которого есть, правда, два «сухих» обхода: справа сорокаметровый в рост и слева двухсотметровый ползком по жидкой глине. Или – большие озёра без берегов на Берёзовом ручье, для которых мы тащим лодки.

Вот и сифон. Разумеется, правый обход не находится, как ни ищем (на обратном пути он находится без проблем и в самом очевидном месте, но это так и должно быть), так что ползём левым. Широко, луч фонаря до стен почти не пробивает, и низко, мало где на четвереньки-то встать можно. Совершенно непонятно, в какую сторону ползти по этой бесконечной щели. Приходится изрядно шарахаться вокруг, разведывая путь. Мерзость. Холодно, грязно, жидко. Приблизительно на середине всего безобразия, судя по карте, клизмотрон сей выходит краешком на ещё один ручей, длиной метров сто – сто пятьдесят, с тупиками с двух сторон. Это место пропускать не надо, лишние сотни метров такой гадости отнимут много сил, которых и так понадобится изрядно. Чем ближе к предполагаемому повороту, тем чаще устраиваем разведки. Одним человеком. Остальные, уже уставшие, тем временем «отдыхают», лежа вповалку на сепульках.

– Володь, тут странное, пойдём, посмотришь, – возвращается из разведки Алексей.

– Ручей?

– Ручей. Только – это видеть надо.

– Всем идти?

– Нет, Машку можно оставить, пусть отдыхает.

Щель сужается. Узкий лаз в стенке. Сюрприз – оказывается, по ручью вовсе не такая щель, а вполне вразумительная галерея. Свод высокий, идти можно, над головой метр пространства. Ширина галереи – метров шесть, четыре из них занимает тот ручей. Лёшин след кончается прямо здесь же, в метре от очка, сквозь которое мы влезли в галерею. Ручей выходит из непроходимо-узкого сифона и уходит в такой же. Возможно, кошка и пролезла бы, но только если свободным нырянием, без акваланга. И даже, наверное, только без гидрокостюма. Словом – чуть ниже уровня воды дырка с кулак, вот и весь «сифон». Глубина в ручье между сифонами по щиколотку, течение еле-еле заметно. Топкая глина – как в русле, так и на берегу. Крупной рябью покрытая. От паводка. Жуткий напор был, видимо. А прямо по руслу, от сифона к сифону – стёжка следов. Человеческих. Чётких и свежих. Из ниоткуда в никуда. Сюжетец – прямо по Честертону. Ладно, сыграем и мы в патера Брауна. В шеренгу по трое параллельно следу – шагом арш! Замеряем, интерполируем… Итак, след оставлен кем-то высотой около ста шестидесяти и весом около пятидесяти. Между прочим, вполне соответствует размеру тех лыж… Сапоги сорокового размера. Тоже соответствует, по такому холоду на два носка и с тремя размерами в запасе. А перед обоими сифонами, там, где свод опускается до метра с небольшим, – картина строго та же, что и с лыжнёй. Вот последний чёткий отпечаток, а вот тот хрен, который дальше. И на колено никто не становился, и баллонов рядом никто не клал. Да и вертолёт не пролетит, и подводная лодка не пролезет. Как гласил вердикт хирурга из того же анекдота, вынесенный по поводу вторичного падения того же попа с той же колокольни, второй раз – это, наверное, тенденция. Во всяком случае, если эпизод с лыжнёй выглядел забавным приколом, то эта стёжка уже таких ассоциаций не вызывала. Возникло было желание сбегать за фотоаппаратом да пощёлкать, но природная лень взяла своё. Вкупе с соображением, что то, что может быть зафиксировано аппаратом, никогда ничего и никому не докажет. Стёжку следов в грязи можно в любом московском дворе изобразить и отснять. В точности такую же.

* * *

Сидим мы на берегу и таращимся на следы как последние дураки, а в головах – странноватые мысли бродят. У ребят – шуточки, а у меня – даже не знаю. Адреналин в голову шибанул. Ну не бывает такого. А какое бывает? Что там Чарли рассказывал?

Чарли – мой старый английский друг, много ездивший со мной по южным пещерам и пару раз ездивший без меня сюда. С той самой командой, которая никак Ломоносовскую найти не могла. Недавно он заезжал в Москву. Рассказывал я ему и то, что трижды не мог попасть в вожделенную Олимпийскую.

– Знаешь, Владимир, Железные Ворота – самое необычное из мест, в которых я бывал. Раз у тебя там такие вещи происходят – смотрел бы ты повнимательнее, что вокруг деется.

– В чём необычное-то?

– Там кто-то есть. Или что-то.

– В смысле?

– Я там дважды бывал. И всякий раз меня не отпускало совершенно твёрдое ощущение, что кроме нас там есть кто-то ещё.

– Так неудивительно, вы же туда в основном водку пить ездили да в бане париться? С такого что хочешь померещится.

– Да нет, это ребята много пили. Я, когда начинаю что-то такое чувствовать, пить перестаю.

– Знаешь, Чарли, всё это какая-то ерундистика. Хоть что-то предметное – было?

– Было. Возвращались мы вечером в избушку. В Хрустальную ходили. Пятнадцать человек нас там было. Рельеф ты знаешь – лес, воронки, лес, воронки. Лыжня то спускается в воронку, то прячется за скалу, то за деревья. Мы растянулись. Идёшь вот так один, а впереди фонари то исчезают, то опять появляются. И сзади кто-то идёт, тоже фонарик то прячется, то сверкает. Близко идёт, ярко сверкает. Шагов не слышно, или забиваются скрипом моих лыж, но мою тень на снег луч этого фонарика вполне читаемую отбрасывает.

– Ну и что?

– Да так… Добираюсь до базы, захожу в избушку, а все уже там. Сидят, уже разделись, водку пьют. Понимаешь – все! Все четырнадцать! Пересчитывал несколько раз и по именам перебирал. Я шёл последним, не было за мной никого!

– Точно не пил?

– Да пошёл ты… Да, вот… Первый раз я заметил сзади фонарь, когда лыжня острый угол вокруг скалы давала; тех, кто сзади, – само собой, на этом месте видишь. Так это – та скала, которая над дальней стороной входа в пятьдесят вторую нависает, ну ты знаешь, это где Володя Киселёв несколько лет назад погиб. Я всё с тех пор думаю, не его ли дух там остался?

* * *

М-да. Разумеется, мэтр Киселёв тут совсем уж ни при чём. Габариты не те, знаете ли. А кто? Не было больше жмуриков на Железных Воротах, были бы – я бы знал. Да и чушь собачья все эти сказки про привидения. Материалист я. Могу поверить про совсем неведомое, всё ж таки не бесконечно знание наше… Но не в такую чушь, на скорую руку сляпанную из повседневно знакомого, сдобренного сосанными из пальца предположениями.

И всё же – это оно? То, ради чего меня тащило в эту пещеру, но не пускало в трёх предыдущих попытках? А тогда где установление контакта? Просто попугать? Так не из пугливых… Ну да, мозги чуток закипать начинают, но ведь не со страху, а просто на упихивание в них подобных приколов да на согласование их с имеющимися знаниями – мно-о-о-го энергии надо, перегрев-с. Логики не видно. Или это знак, чтобы готовился, а ОНО – дальше будет? Ай-яй-яй. Суеверными становимся?

А ведь в Олимпийской – за последнюю пару лет не появлялся вообще никто, а после нашей августовской вылазки так и ко входу никто не подходил. Десятью способами доказуемо. На Пинеге всегда все знают, если кто в какую пещеру собрался. А на входе в лог Железных Ворот, там, где единственная осмысленная дорога подходит, – стоит кордон карстового отряда, на котором мы и живём. Четыре избушки с банькой. На кордоне всю зиму непрерывно кто-то находился, причём все – знакомы, доступны, ну и так далее. Мы сами, к примеру, забрасываясь, столкнулись с предыдущей группой. Посторонних не было, маршруты передвижения «своих» известны. В журнале, в конце концов, расписаны. А со всех других сторон, где нет кордона на входе, – многие километры, даже десятки километров по шелопнику, что, в особенности зимой, совсем уж невероятно. Непроходимы по шелопнику большие расстояния. Да и нафиг кому к Олимпийской по шелопнику ноги квасить, если дорога есть?

Гм. А ведь верхний сифон на ручье, если карте верить, – в точности под той воронкой, где лыжня-то пропала. Трам-пам-пам. Приехали. Хватит. Дальше думать не надо, чорт знает куда ведь заведёт. Как сказал тот прапорщик из анекдота, в котором его заставили состязаться в интеллекте с шимпанзе, а чего тут думать, когда трясти надо?

– Эй, ребята, хватит отдыхать. Двигаться пора. Теперь мы знаем, где мы, дальше без проблем. Просьба одна есть. Давайте Машке про следы пока ни слова. Напугается – съёмка сорвётся. Вечером, на базе, и обсудим, и похохмим. Договорились?

– Ты – начальник. Как скажешь.

* * *

Какое-то время шли со свистом. Обратно на Белую речку вывалились ходом, без единой разведки, на слиянии надули лодки, чайку сварганили, погрузились… Даже полкилометра проплыли без единой проблемы – глубина есть, течение слабое, лодка под веслом с приличной скоростью идёт… А вот дальше, как только объёмы галерей прибавились, так оно и началось.

Неправильно мы снаряжение рассчитали. Нужно было брать не как сейчас – один гидрокостюм и три лодки, а строго наоборот. Берёзовый ручей в верхнем течении, оказывается, по зимней малой воде пребывает в самом паскудном состоянии из возможных. Воды ровно столько, чтобы в сапогах практически нигде нельзя было пройти, особенно имея в виду топкую глину на дне, и при этом достаточно мало, чтобы лодки прочно на мели сидели. Настолько прочно, чтобы наш единственный огидрокостюмленный бурлак (разумеется, Маша) гружёную лодку не мог даже сдвинуть с места без риска подрать в клочья. Вот если бы всех в гидрокостюмы, а лодки только для транспортировки аппаратуры, перекуса, ну и на антураж… А так – где по берегу, где по воде, где несколько метров проплыть, где Маша протянет. Трудно и медленно. Джентльмены фиговы. Трое мужиков каждый в своей лодке сидят покуривают, а бедная девушка, отдуваясь, тащит весь этот плавучий поезд.

Не доходим мы до водопадов. Полкилометра не доходим. И хоть ты тресни. То есть дойти, конечно, можно, но только похоронив завтрашний выход. По времени и по силам. Да и не факт, что на фото силы останутся. Так что придётся поворачивать назад. Жалко. Одно хорошо – без фотографий остаться не должны. Были красивые пейзажи по дороге, и не один… Сделаем. Аппаратуру можно изготовить сразу, сплав спокойный, просто по лодке разложить… Кадров на шесть-семь постановка практически готова, каждый можно за пять минут щёлкнуть. А на кристаллах отыграться толком можно и в Ломоносовской, сделаем завтра второй выход и все дела.

Одно непонятно. Если пещера столько времени не пускала, а теперь пустила, и предчувствие было, и драйв соответствующий был, не говоря уж о приколах со следами всякими, – почему застряли, почему возвращаться приходится, да ещё и в столь невразумительном месте? Не сбивается оно как-то, что-то явно здесь не то…

* * *

Программа съёмок накрывается на первом же кадре самым замечательным образом. Как выразился тот же хирург из того же анекдота по поводу третьего падения того же попа с той же колокольни, третий раз несомненно означает привычку. Останавливаем на присмотренной точке лодки, объясняю всем затею кадра и действия каждого, достаю технику. Идеально вышколенная фотоассистентка Маша (без издёвки, лучшей мне за последний десяток лет не попадалось) внимательно смотрит, как я ей показываю лазером, куда какую вспышку класть и куда целить, снимает варежки, вытирает руки сухим платочком, вооружается парой главных вспышек, а также полиэтиленками, которые под них подстелить (высоковольтные вспышки органически не переваривают даже единственной капли воды), идёт к первой точке, суёт вспышку прямо в жидкую грязь, идёт ко второй точке, опять суёт вспышку прямо в жидкую грязь, и продолжает исполнять то же самое далее по всей схеме! Завершив процедуру убиения работоспособности всех наличных вспышек, не торопясь возвращается. Даже, кажется, мурлыча что-то музыкальное себе под нос.

Абсолютно не в моих правилах воспринять эдакое спокойно. При продвинутом ляпе, хоронящем всю содержательную программу целого выхода, я обычно начинаю по-адмиральски фитилить направо и налево этажей на шесть, да с вывертом. Здесь же – идиотизм ситуёвины был настолько запредельным, что ни сил, ни желания ругаться не было. Ни на секунду не возникло мысли, что Машка могла так ошибиться или свредничать. Явное помрачение. В полном обалдении я вылупил глаза, соскочил с лодки и мягким таким голосом спросил Машу, зачем, собственно, она намочила вспышки и тем самым их погробила? В полном соответствии с логикой событий она ответила, что не знает, после чего стукнула себя по лбу и удивлённо высказалась в смысле, что ведь и впрямь погробила. То ли сила удара по лбу была чрезмерной, то ли помрачение продолжалось… Как бы то ни было, в момент стуканья себя по лбу Маша поскользнулась и начала падать. Ну и упала бы. Ну и хрен бы с ней. На то она и фотомодель, чтобы в гидре ходить и не бояться промокнуть, даже поплавав в речке. Но я-то в сапогах стою. И повисшая на шее Маша добавляет мне ровно столько веса, чтобы я начал медленно, но верно тонуть в жидкой глине. По самое это самое. На этот раз – уже оглашая окрестности фигурными и фигуральными загибами. Мало того. Люди вообще животные отзывчивые и понятливые. Состраданием к ближнему одержимые. В общем, попрыгавшие со своих лодок ребята начинают меня вытаскивать, и – тонут сами. По самое это самое. В итоге имеем скульптурную группу из трёх вцепившихся друг в друга мужиков, торчащих из воды приблизительно от середины бёдер, удерживающих повисшую посередине Машу. Опять потерявших дар речи. Великое, между прочим, искусство – одним движением руки основательно намочить три вспышки и трёх мужиков!

Дальнейший расклад становится предельно ясен. Съёмке капут. Исследованию тем более капут. Все идеи, все неясности, все чудеса пускай идут себе лесом, а нам – пора позаботиться о том, чтобы остаться в живых. В пещере два градуса тепла, на улице было минус пять-шесть, но сейчас ночь, могло и подморозить. Вода, в которую курнулись, – ледяная. Сменной одежды нет. Большой тряпки-самоспаса, которой можно накрыться, завести под ней огня и немного отогреться, тоже нет, а если и был бы, так в примусе газа осталось минут на пять. А переохлаждение штука суровая. Если нет возможности быстро двигаться, то и быстрая. До кордона в лучшем случае часа два ходу по пещере и столько же по поверхности, то есть на том самом пределе, когда шанс не заболеть уже весьма призрачен, но ещё есть. Если торопиться. А если не торопиться, так и ласты склеить запросто. Впрочем, если так вопрос встанет, резерв есть – на поверхности дров много, можно костёр завести. В любом случае – надо рвать когти. Сейчас быстренько упаковать аппаратуру, по мере возможности вылить воду откуда только можно, отжать все мягкое, погрузиться, гнать самым полным до слияния рек, там сдувать лодки, а если почуем надвигающееся переохлаждение, так и не сдувать, оставить там в подарок и во назидание следующей группе, рысью на выход, галопом к избушкам. Такая вот приблизительно стратегия с тактикой. А что ещё делать?

* * *

Долгое, кстати, занятие – сдувать лодки. Всем хороши китайские пляжные пластиковые посудинки, только вот клапана у них абсолютно уродские. Единственный способ за вразумительное время сдуть – это вставить во все три клапана по спичке и разлечься на лодке как на диване, минут через пять сложить её вдвое, опять разлечься… И так до победного. В целом процедура занимает минут пятнадцать-двадцать-двадцать пять.

Вставили. Разлеглись. Лежим, курим, слегка трясясь от холода. Пять минут, десять, пятнадцать… И тут… Из галереи, по которой объединившаяся река уходит к концевому сифону, за которым начинается Ломоносовская, раздаётся громкий и отчётливый женский голос. Или – громкий и отчётливый глюк. А может, и с другой стороны. Обманчивы звуки в пещерах. Несколько слов, которые не расслышал никто. Вообще-то звуковые эффекты, в том числе имитирующие голоса, – штука под землёй отнюдь не редкая. Вода – она на самые разные фокусы способна. Капель с высокого свода, попадающая в дырочки в глиняном полу или в озеро, хлюпанье под медленно погружающимся сводом сифона, бульканье на водопадике… Да сколько угодно вариантов. Усиленных и искажённых своеобразной акустикой. Так что – пока оставляем без внимания.

Именно что пока! Ещё пара минут… Опять! С той же стороны, теперь сомнений нет. На этот раз – голос поёт песню. И сейчас слова слышны и разборчивы. Разборчиво, правда, не всё. Манера пения классическая, почти бельканто, голос – высокое контральто. Сложноватое для восприятия. Улавливается приблизительно одно слово из трёх-четырёх. Забежав вперёд, отмечу, что позже, на кордоне, слова, которые были расслышаны и запомнены, записали. Независимо. На четырёх бумажках. Минимум на моей бумажке – восемь, максимум на Машиной – четырнадцать. И шесть из них – совпадают. Во всех четырёх бумажках. Причём ни одно из слов в отдельности не имеет никакого видимого отношения к делу, а набор в целом не интерпретируется совсем никак. О содержании песни догадаться нельзя даже в первом приближении. Да и мелодия песни удивительна – вроде бы явственная, красивая, незнакомая, но абсолютно незапоминающаяся. При том что у меня музыкальный слух имеется и неплох, Максим с Лёшей меломаны завзятые, а Маша – вообще из музыкальной семьи непоследнего ряда, не пошедшая по той же дорожке исключительно из природной лени. Собственно, потому в её бумажке и четырнадцать слов, что слух абсолютный.

Следующие несколько мгновений выглядят весьма странно. Оба парня пребывают с шарами на лбу, головами крутят на пару оборотов то в одну сторону, то в другую, прямо-таки как два филина, слова всякие разные произносят на зависть любому старой закалки боцману… Если очистить от этажностей и фигуральностей, то с суммарным смыслом – что надо бы немедленно отсюда улепётывать, иначе возможен всеобщий абздец. Кругами не бегают и не вопят дурными голосами, по-видимому, исключительно по той причине, что велено лодки сдувать, так вот каждый на своей лодке разлёгся и тремя руками придерживает спички, в три клапана вставленные, а четвёртой – сигарету, которую ронять на лодку не хочется. Машка держится чуть достойнее. Смотрит с приоткрытым ртом в направлении голоса, в глазах – сложное выражение, преобладает интерес, но и испуг просматривается и озадаченность…

* * *

Забавны собственные ощущения. То есть, винегрет полный. В смысле – это я уже потом, по воспоминаниям свои ощущения анализировал да по полочкам разбирал, а тогда не до того было. Перво-наперво, просто изрядно не по себе. Глюк или нет? Крыша съехала или нет? Ведь невозможно же такое… Кондовое любопытство. Забрезжившее понимание того, что наконец – вот ОНО. То, что назревало, то, что звало, то, что вело всю причинно-следственную цепочку событий. Страх за народ. Свихнуться ведь можно! Досада. Ну вот ещё и это ко всему… За себя немного страху. Ведь если подумать, что из меня сделают, если у кого и впрямь крыша поедет! Особливо у девицы: и несовершеннолетняя, и не вполне понятно, отпустили ли её дома или без спросу поехала, и семейство непоследней руки у неё, всякие там известные композиторы, кинорежиссёры, графья да князья от российских до португальских… Ещё и гражданство канадское. Словом, мало не покажется. Мозги лихорадочно крутятся на предмет, как бы панику пригасить, пока она не началась всерьёз. И всё это ещё и сдобрено совсем дурной мыслью, пульсирующей где-то глубоко внутри: а вдруг не брешут сказки, вдруг это горы Хозяйка надумала показаться – побеседовать ведь есть о чём, и немало…

Я вот тут пишу про мгновения наблюдений за ребятами, про свои мысли… Чушь пишу. Короткие это были мгновения. Как вспышка. Всё осознавалось уже потом. Существенно потом. А сейчас – я бежал. Вот только что я лежу, развалившись на лодке и изумлённо вслушиваясь в песню, и вот – уже успев вскочить, осмотреться, подумать о многом, бегу в ту сторону, откуда донёсся голос. Держа в руке фонарь со свежими батарейками и мощной галогенкой, который планировался для фотоустановки, да не понадобился. Как, когда, кто достал его из сепульки – не помню. То же самое мгновенное переключение. Был фонарь там, а через секунду – он здесь.

На бегу – практически все мысли были уже другими. Окончательно откристаллизовавшаяся мысль, что есть о чём побеседовать, уже не пульсировала внутри, а лупила по голове кувалдой. Вторая мысль, также напряжённая до физической боли, гласила – быстрей! Третья – где? И четвёртая – абзац, приехали. Философичная такая мысль… Без оттенка страха. Констатация факта, не более.

Не помню больше ничего. Ни как звучали собственные шаги, ни шумела ли река… Продолжал ли звучать голос… Не слышал и не видел ничего, всё происходило как бы в мёртвой тишине. Впереди был поворот галереи, из которого послышался тот голос, и я бежал к этому повороту. Метров сорок там, наверное, было.

На повороте включили звук и обзорное зрение. Резко тормознулся. Пейзаж впереди, за поворотом, нарисовался примерно таков: река превратилась в озеро, берегов нет. До тупика с сифоном – метров пятьдесят-шестьдесят. Фонарь пробивает. Стенки почти прямые и почти гладкие. Ни одного угла, за которым можно спрятаться. Тишина практически полная, все звуки, которые есть, идут сзади. Никакой капели. Стены опускаются в воду вертикально, полого ныряющих сводов, под которыми могло бы хлюпать, нету. Есть только стелющийся над водой туман, слегка размывающий очертания стен, да около ног, там, где речка впадает в озеро, имеется распадающееся на мелкие завихрения и быстро затухающее течение. Глубина невелика, в сапогах – можно идти свободно. Бежать уже и нельзя, и не хочется. Здесь надо именно идти, причём неторопливо. Переставляя ноги так, чтобы ни единого всплеска. По возможности – чтобы не единой волны…

Нельзя уходить за поворот, не взглянув назад. Хорошо. Что у нас сзади? Хорошая такая галерея, высокая, свод плитой, пол глиняный, стены монолитные до самой развилки. Река шумит громко, но глухо: идёт по глиняному корыту. Свод опять же нигде в воду не опускается, с потолка нигде не льёт, не капает, водопадов и порогов нет… Неоткуда глюкам быть. А если не глюки – по такому шуму воды предельная слышимость метров двадцать пять, а отчётливая так и вообще десять. От меня ребят уже не слышно, даже если во всю глотку орать будут.

Кстати о ребятах. Что с ними-то? А хреново ведь с ними… Как раз, по-видимому, и вопят что-то, судя по ртам и членодвижениям. Шары на лбу, один сидит на лодке, второй уже кругами бегает… Машка так и вообще на коленки плюхнулась, похоже, молится.

Вот здесь холодный пот и прошибает. Чёткое такое ощущение, материальное. Скроюсь за поворотом хоть на секунду – фиг я их потом по пещере соберу. Та самая грань, за которой следующая капля уже порвёт ниточку, удерживающую у всех связь с реальностью. Нельзя за поворот. А тянет. Наверное, одно из сложнейших решений в жизни, а времени на выбор – секунды.

Чувство ответственности, наконец, перевешивает. Решение возвращаться принято. Поорать вот разве что для очистки совести. Туда, за поворот. Без чего-либо осмысленного. Просто окликнуть. Преимущественно в рассуждении самоуспокоения.

А вот не следовало этого делать. Немедленно раздавшийся звонкий смех, пожалуй, воздействует на психику ещё сильнее. Тут и самому до паники недалеко. Кстати, ребята смех тоже услышали, хотя между нами слышимости не было: ни я не слышал их воплей, ни они моего. Гм. Заглядывание за поворот, впрочем, даёт-таки шанс на ослабление напряга: всё же теперь можно лихо врать о сифоне немедленно за поворотом, медленно погружающемся в воду своде, под которым хлюпает так, что любые звуки могут померещиться, ну и так далее. Пока на базу не вернёмся – пожалуй, лучше врать. И ни в коем случае не заострять внимание на расслышанных словах и прочих звуках. Да и вообще не особо поддерживать тему – а то не приведи Господь, если кто-либо ещё и о следах начнёт вспоминать!

Сколько, кстати, времени-то прошло? Минута, две? Пожалуй, не больше. Ещё минута потребуется на то, чтобы вернуться. Никаких существенных изменений за это время не должно произойти. Теперь главное – трепаться, по возможности сохраняя бравый вид и морду лопатой, не останавливаясь ни на секунду, выдерживая достаточный темп подачи лапши на уши, чтобы заблокировать все остальные информационные каналы. До самого выхода из пещеры. Легко сказать, однако, а что делать, если самому не по себе?

Как на выход скакали! Это же любо-дорого посмотреть! И правильный обход того сифона искать не пришлось, сам нашёлся, и все остальные нетривиальные места как будто вазелином намазали. Единственное – ни одной детали не помню. Необходимость храбриться и трепаться поглощала все ресурсы организма, так что шли на полном автопилоте.

Вот что не вполне понятно, так это почему именно в этот момент вдруг всех разом отпустило. По логике событий – должно было в момент выхода из-под свода. Ан нет. Отпустило после подъёма из колодца, когда до собственно выхода ещё метров тридцать оставалось. И отпустило – дружно. Вдруг стало можно обсуждать всё. И следы припомнить без раскачки страха, и побухтеть с юморком о том, у кого какого размера глаза были и на каком месте, и неторопливо переодеться, по возможности отжимая промокшую одежду. Лестницу аккуратно смотать. Даже чайку сварили. Газа, конечно, в примусе уже не было, зато было дерево, которое мы осенью туда приспособили. По осыпи с исчезнувшим ледником вполне можно было пройтись пешком до его макушки и наломать веток на маленький костерок. Кайф, однако. Хороший такой антракт получился.

* * *

Именно что антракт. Как только вышли, наконец, из пещеры – хохмочки пошли на следующую серию. Менее плотную, по сути менее страшную, но… Начиная с первого же взгляда на нашу лыжню. Помните собачьи следы рядом с «лыжнёй в никуда»? Фиг они собачьи. Одиночный крупный волк, между прочим. Теперь сюда пришёл и густо оплёл следами уже нашу лыжню, совершенно по-собачьи обнюхав каждый отпечаток каждой лыжи. В антураже из ночи, довольно сильного снегопада и штормового ветра. Впрочем, чорт его знает, может, и собака была, но по основным особенностям всё же волк: хвост метёт специфически, трассы ухода-прихода абсолютно прямые… Собака на ходу как минимум слегка виляет.

Как ни странно, народ опять задёргался, хотя, если подумать, восемь лыжных палок против одного волка – оборона более чем надёжная. Да и кого-кого, а меня волчьими следами запугать трудновато. На Памире, помнится, разок вечером у костра сидели, а на соседних холмиках штук пятьдесят волков расселись и наблюдали – тут глаза отблёскивают, там… Тут взвоет, там откликнется… В общем, послушав этот концерт, мы на ночь привязали своего осла поближе к палатке, чтобы успеть выскочить, если его кушать начнут. За что и поплатились – эта падла длинноухая сумела, никого не разбудив, залезть в палатку, сожрать половину всех припасов да и пристроиться между нами спать. А волки – только через три дня дали о себе знать. Ночью загрызли метрах в пятидесяти от палатки корову аборигенскую. Снабдив нас мясом, ибо сами съели мало, а пастух брать мясо не стал, не положено у мусульман кушать такое мясо. Так что волки мне скорее друзья как бы.

А единственный раз в жизни, когда звериный след на меня действительно провоздействовал, был организован поизощрённее. Мы тогда занимались геологической съёмкой, снова в Средней Азии, горы тяжёлые, дорог нет, приходилось кое в чём импровизировать. Например, двоих экипировать ослами и отправить трёхдневным маршрутом вдоль гребня хребта, а остальных двоих перебросить машиной на новую точку, дабы там работали сами, а первой двойке ещё и встречу организовали. В контрольный срок первая двойка на точку рандеву не вышла (да и не могла выйти – ишаки учинили забастовку и в итоге бедняги своим ходом спускались на равнину). Пришлось назавтра с утра пораньше планировать поиск, а так как площадь огромна и маршрут неоднозначен – поодиночке. И вот, просыпаемся утром, вокруг палатки свежий снег, а на нём – аккуратное такое колечко следов. Леопарда. Ох, как не по себе было в тот день одиночными маршрутами бегать! Но бегали. Так что – один волк на четверых совсем погоды не делает… Впрочем, а откуда здесь вообще волк? Медведей в заповеднике немало, а вот последнего волка в этих местах – ну очень много лет назад видели. Ушли они отсюда.

Так что, сложись что не так, – палками отобьёмся. Кстати о палках. А тот странный узел, в который оказались связаны за темляки мои палки? Правда, пока на пути туда мы с Лёшкой вешали лестницу, Максим, не прошедший по полке на лыжах, для вящего удобства лазания по скалам с мешками брал и мой комплект палок, но завязывание темляков в узел отрицает категорически. А узел оч-ч-чень интересный… Прямой «петля в петлю», для изображения которого следовало расстегнуть пряжки на темляках, да ещё и с какой-то косичкой, которая вообще непонятно как сделана. Минут пять, однако, развязывал.

* * *

Снег. Даже немного смешно, что следующий прикол нам выложила именно эта безобидная субстанция. Разумеется, на буранку выходили традиционно, по формуле «два плюс два», то есть двое идут, двое ползут… Ну никак ребята с креплениями не осваивались. Но какая это ерунда по сравнению с дальнейшим! А в дальнейшем – снег начал липнуть. Что само по себе неудивительно. Свежевыпавший снег имеет такую забавную особенность: пока он идёт, он хороший. Перестал идти, что и произошло в момент выхода на буранку, – на ближайшую пару часов начинает липнуть. Липнуть так, что каждая лыжа начинает весить по полпуда. Игнорируя любые попытки отстроиться от сего эффекта какими угодно мазями и парафинами. Роняешь в снег кусок парафина – поднимаешь налипшую на нём заготовку для снеговика.

А примерно за километр до базы снег начал вести себя как-то совсем уж непонятно. Я бы даже сказал – безобразно. Лыжа, поставленная на лыжню, приклеивалась к ней намертво. Как будто это не снег, а твёрдый пол, смазанный контактным клеем типа «Момент». То есть – не многопудовые комья, а просто лыжу нельзя отодрать. Разве что отбить молотком, но не отбивать же на каждом шаге! Ладно, оставлю некоторый простор воображению читателя на предмет, как мы одолели сей последний километр. Скажу только, что дошли, добрели, доползли, доплелись уже совершенно никакие. А чтобы быть до конца честным, признаюсь, что просто сам не очень помню. Ощущение великой гнуси происходящего до сих пор как живое, а вот насчёт применённого способа хождения – полная амнезия.

* * *

Неудивительно, что в том состоянии, в котором мы добрались до кордона, не хотелось уже вообще ничего: ни переодеваться в сухое, ни печку заводить. Сесть вот на крылечке (точнее, на чём попало вокруг того пятачка, который играет роль крылечка) – и десять минут отдохнуть, прийти слегка в себя, ощущения там всякие переварить… Перекурить в тишине. Разбазировать последнюю заначку на триста грамм рябиновки… Торжественно её скушать за здоровье оной особы, кем бы та ни случилась. А уж потом прокричать троекратное «ура», а то и что покрепче – и удалиться спать.

Это всё пока предположения, в том виде, как они виделись в момент подхода к избушке. Действительность, разумеется, свои коррективы внесла, и нехилые. За ту минуту, пока снимались лыжи и рюкзаки, с неба как будто тряпочкой стёрли все тучи и даже отдельные облака. Утихли последние намёки на ветер, вызвездило, как на югах… И вот когда на сцене появилась та самая последняя бутылочка и рябиновка забулькала в кружки – был выполнен и особо нахальный утрешний Машин заказ: на небе зажгли очередное сияние. Цветное! На всё небо! Яркости, цветности и красоты – неописуемой!

Впрочем, последнее-то как раз и не очень удивительно: насколько я понимаю, данное сияние было чуть ли не самым масштабным и ярким в столетии, и когда мы вернулись в Москву – о нём гремели на всех астрономических сайтах. Ещё бы! Когда сияние видно на засвеченном небе городов, в том числе таких южных, как Берлин, Лондон и даже Вена, – это нечто. Собственно, помянутый парад планет, по-видимому, здесь тоже оказался не так уж ни при чём: в том, что из Солнца выдрался здоровый кусок короны, парад планет вполне может быть и повинен, а в том, что этот кусок прямой наводкой шарахнул по Земле, – вполне может быть и вина «присоединившейся» к параду Луны.

Это я вот к чему: само сияние, необычайная там яркость, поразительная цветность, так или иначе объяснимы, а вот несколько менее очевидных фенечек – чорта с два. Я немножко понимаю физику всей этой иллюминации. Так что попробую изложить своё видение расклада. Два главных класса элементов сияний таковы: молочно-белые дуги, протянутые вдоль силовых линий магнитного поля Земли, в которых светится водород, активируемый протонами, а также ленты со столбами, идущие вкрест силовых линий поля и видимые всегда более или менее на Севере, в которых электронами активируются атомарный кислород (серо-зелёный цвет), молекулярный кислород (сине-зелёный цвет) или молекулярный азот (малиново-красный цвет). Остальные элементы могут быть различны по форме и по структуре, но цвета те же, что для лент. Теперь о том, что было нарисовано на небе. Точнее – о том, что видели наши глаза. Речь о том, что и как увидел фотоаппарат, – впереди, и там всё ничуть не менее смешно. Итак, протонных дуг в разные моменты времени было от десяти до двадцати. Начинались они строго в зените и расходились во все стороны. Лента со столбами висела одна, на высоте около пяти градусов. Сплошная. Вокруг всего горизонта. Остальное небо было покрыто круглыми пятнами густо-красного с переходом на фиолетовый цвета. По Лёшиной записке (я опять заставил всех описать наблюдения независимо): «Полное ощущение, что сидишь внутри нераскрывшегося гриба-мухомора, на котором просвечивают и пятна, и пластинки, и даже бахрома по низу шляпки». Прочие записки – в том же духе. Суммируем. Наблюдаемая картина могла возникнуть в одном-единственном случае. При наблюдении непосредственно с магнитного полюса, до которого все ж таки не одна тысяча вёрст. Ха-ха. Ну, или же если один из значимо крупных кусков того протуберанца шарахнул непосредственно над нашими головами, причём оказался столь велик и плотен, что пробил в ионосфере вполне конкретную дыру немалых габаритов. Что ещё забавнее.

Вторая фенька. Как только первичный восторг от столь роскошной иллюминации схлынул, а рябиновка закончилась, вполне естественным было попробовать провести немножко просветительской работы и продемонстрировать молодняку, какие финты и кульбиты выделывает магнитный компас в такие вот моменты. Но – стрелка компаса уверенно показывала на север и даже и не думала шевелиться. Не было никакой магнитной бури, и хоть ты тресни! А значит – и сияния быть не могло… И уж тем более не могло произойти удара плазмы над нашими головами, достаточно мощного, чтобы пробить ионосферу и настолько исказить поле, чтобы образовался «дополнительный полюс»… В общем и целом – чушь собачья.

В общем, посмотрел я на компас да и убрал его подальше, даже не заикнувшись о планировавшейся лекции. А взамен вытащил фотоаппарат и начал снимать. В смысле, портить плёнку. Твердо зная, что выйти не может ничего – плёнка стоит слайдовая, чувствительностью сто единиц, выдержка более двух минут невозможна в принципе, уж очень быстро всё на небе меняется, а с такой выдержкой даже ярчайшие звезды не смогут проработаться. Вот тут-то и началась фенька третья, пожалуй, самая смешная. Конечно, не сразу, а когда плёнку проявили. Хрен там портить. Шесть кадров, как и положено, совершенно черны, зато седьмой – экспонирован идеально. Пожалуй, просто один из лучших моих снимков за все времена. Только вот нарисовано на нём нечто, принципиально отличное от того, что видели наши глаза, и при этом ничуть не менее еретическое с точки зрения физики. Да, эпицентр сияния теперь не в зените, а за горизонтом, как и должно быть. Но не за северным, а за западным! Протонных дуг нет вообще, зато лент – две. Все виденные цвета на месте, но есть ещё несколько: ярко-жёлтый, насыщенно-синий, оранжевый и др. Абсолютно невозможные для сияний. Да, звёзды, кроме нескольких самых ярких, не проработались. Но само сияние, да и его отражение от снега оказались многократно ярче ярчайших звёзд! Тоже ведь не бывает такого. Верхние слои атмосферы всё же не газосветная лампа. Наконец, последнее. Готов поспорить с кем угодно и на что угодно, что ставил на аппарат объектив «рыбий глаз», обсуждая сию операцию со всеми присутствующими. Специально примеривал углы охвата и пришёл к выводу, что нужен максимум. Снимок же очевидно сделан широкоугольником двадцать пять – сорок пять из моего же арсенала, на фокусном расстоянии около тридцати двух, то есть даже не на максимальном для него угле. Это видно не только по геометрии кадра, но и по качеству. В отличие от «рыбьего глаза» этот объектив качеством не блещет, а то карточку можно было бы печатать раза в два больше форматом. Впрочем, именно из-за неправильного объектива кадр и получился художественно хорош: избушка на переднем плане и голые лиственницы на среднем не искажены, а пространство имеет глубину. С «рыбьим глазом» кадр проваливался.

Хотя вот здесь-то как бы и не на что жаловаться. Потому как снимок, сделанный неведомо кем, неведомо как, да ещё и объективом, который лежал себе в сепульке, но почему-то оказавшийся на моей плёнке и в моей камере, – хотя бы по одному признаку таки может считаться моим. Как любил приговаривать один американский писатель-фантаст, он же одновременно анархист и ничуть не менее одновременно пропагандист военной дисциплины в обществе, в общем, Роберт Хайнлайн: «Везение – термин, которым лентяи и неучи обозначают результат упорного труда и тщательной подготовки». Я всегда ну очень хотел отснять красивое сияние, и потому всякий раз, попадая зимой на Север, в первый же день прикидывал, как буду снимать, если вдруг покажут. Надо же проложить тропинку к месту камеры, утоптать там площадку, попросить людей не портить снег там, где будет «наземная часть композиции»… В общем, подготовленная точка у меня была и кадр был сделан с неё, а потому – условно мой. В соавторстве с кем-то. Как только узнаю, с кем, начну указывать, а пока посмеиваюсь, когда мне объясняют, как мне повезло это снять. Тем более – зная, что именно это сияние фотографировали по всему миру многие тысячи. А лучший кадр – мой. Пополам с кем-то.

* * *

Вот, пожалуй, и почти все удивительности, которые произошли во время этой незабываемой вылазки. Разумеется, на следующий день, последний в экспедиции, никакого выхода в пещеру у нас не получилось. Вытащить ребят из избушки было решительно невозможно. То есть, я сам всё же вылез. Более того – надел лыжи и заложил вокруг того останца, в котором расположены Ломоносовская и Олимпийская, кружок. Так, порядка на километр шире, чем все наши приключения. Ни одного следа – не пересёк, кроме мышиных, лисьих и птичьих. Ни той лыжни, ни той волчьей стёжки, ни-че-го. Всё, как должно быть. Тайга как тайга. В которой, кроме нас, – двуногих нету.

Напомню ещё раз, что приблизительно десять процентов из описанного враньё, но враньё, не нарушающее ни логики событий, ни общего восприятия. Остальное правда. Местами доказуемая, местами нет. Никаких доказательств приводить не буду ни на один эпизод. Принципиально. Даже не приведу ни одного сравнения четырёх бумажек. И не потому даже, чтобы не начали пытаться высосать из этого информацию для употребления в шарлатанстве всяком… Главным образом – по причине намёка, поступившего сутки спустя, ранним утром.

А намёк был такой. Мы сбросились с Железных Ворот наиприятнейшим из возможных способом. Наст прихватило так, что мы смогли снять лыжи, превратить их в нарты, уложить рюкзаки и безо всякого напряга, с удовольствием загорая на утреннем солнце, очень быстро дойти до намеченного места встречи с машиной у поворота на вырубку. И в ожидании её – увидеть, как всего через пару часов началось (и не прекратилось ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю) масштабное весеннее таяние, сделавшее тайгу совсем непроходимой. На наших глазах превратившее снег в кисель, а только что пройденный маршрут – в абсолютно невозможный… Это на севере-то Архангельской области в начале апреля! Когда мы уже ехали на машине – навстречу по дороге поднималась следующая группа. Они так и не прошли, так и ждали на том повороте. Услышав наши рассказы – на Железные Ворота дёрнулись ещё люди. И тоже не прошли. А потом, ещё через неделю, таяние сбросило в пещеры паводок, смывающий все следы…

* * *

Ладно, фиг с ним, буду немножко занудой, порассуждаю о происшедшем.

Во-первых, ровно всё, кроме разве что отдельных нюансов с сияниями, теоретически может иметь и вполне материальное объяснение. Типа радиоуправляемого мини-дирижабля с ногой и магнитофоном. Но организация подобных хохмочек стоит таких денег, какие ни один идиот не станет тратить без мобилизации десятка телеоператоров. Так что, если бы сие было представлением с автором-человеком, мы должны были скоро увидеть всё это на экранах телевизоров. Не увидели. Фокусы же с сиянием – не вполне однозначны. По приезде я пообщался с кучей разнообразных астрономов и геофизиков, и кое-какими хоть и спекулятивными и недоказанными, но все же теориями, объясняющими несообразности, меня изобильно снабдили.

Во-вторых. Гипотетически можно себе представить американский шпионский центр по слежению за запусками с космодрома Плесецк, оборудованный автоматическими туристопугалками и следотоптателями. Трасса выведения спутников проходит практически прямо над этим местом, а движки первой ступени так и вовсе падают километрах в ста. Тоже, конечно, дорого, но когда же это подобные ведомства умели считать деньги? Но – какой тогда идиот разместил сей центр в единственном на всё Пинежье интенсивно посещаемом районе? И вообще – какова может быть ценность получаемой информации?

В-третьих. Коллективный глюк. Не похоже, хотя в отдельных частностях почему бы и нет? Магнитная буря в теории имеет право оказывать какое-то влияние на мозги.

В-четвёртых. Никакой спекулятивной метафизики предлагать не хочется. Но кроме псевдонаучных построений бывают ведь и другие нематериалистические. Как правило – используемые в сказках. И в отсутствие чего-либо более разумного – допущение, что у Хозяйки горы случилось что-то типа дня рождения и ей захотелось основательно, но по-доброму оттянуться, оказывается ничуть не хуже других, причём и выдержанность получается в народных традициях. В смысле, то ли в шутку, то ли всерьёз. Пожалуй, даже усилю сию модель парой дополнительных построений. Когда я в Москве рассказал эту историю одному неплохому математику, он долго вертел головой и в итоге заявил, что концы с концами не сходятся. Никакими инопланетянами и снежными людьми здесь, мол, не пахнет, а пахнет самой обычной чертовщиной. А у чертовщины, как и у всех прочих чудес, есть свойство, роднящее их с преступлениями: ни то ни другое не встречается без выраженного мотива. Здесь же никакого мотива в принципе не просматривается, а так, чистое баловство. Вот тут и срабатывает разница между сакральным персонажем и сказочным: сказочному мотив не нужен. Сказочный имеет право на чистое хулиганство. Хе-хе. Пересказал я этот разговор Маше. И чуть было не сел мимо стула. Услышав, что самое большое чудо в этой истории – то, как сидели они с Лёшей и Максимом себе в Сьянах, пили разные там напитки, курили коноплю, чесали языки, как вдруг появился некто я да и увёз их на Пинегу. И тоже безо всякого видимого мотива. Как сказано классиком, каждый человек должен хоть иногда, хоть немного, но побыть волшебником…

И не зря же, между прочим, пока на небе полыхала вся эта иллюминация, главное сожаление было не о том, что мало водки (которой и впрямь было мало), не о том, что с устатку восприятие ослаблено (а оно и впрямь было ослаблено), не о том даже, что один из ребят после всех событий психологически подломился, валяется в углу и безуспешно пытается испортить остальным настроение, а о том, что вот стоит магнитофон, а кассету с единственно уместной в эту ночь музыкой (Uriah Heep – The Magician’s Birthday) – с собой не взяли. Потому что это было бы единственным, что могло усилить тот ломовой кайф, который снизошёл на троих из четверых, а испортить его не могло, пожалуй, вообще ничего. Имелось твёрдое ощущение того, что все страшилки в Олимпийской оказались в итоге милой шуткой, а для тех, кто достойно выдержал, дабы не обижались, учинено заказанное зрелище, причём по красоте вдесятеро супротив заказа. Ощущение крайне сильное, а главное – хорошее и доброе.

То есть – это тогда казалось, что хорошее и доброе. Позже выяснилось, что для кого как. Оба парня быстро с горизонта поисчезали. Максим – немного свихнулся и начал заниматься вещами всякими предосудительными, типа наркоторговли, после чего следы его затерялись, и туда ему и дорога. Алексей – сначала скорее наоборот, резко прибавил в широте круга интересов и вообще молодцом выглядел, а через полгода – хлоп и в психушке оказался. А когда выписался из неё, ушёл в монастырь.

Маша же довольно долго держалась на горизонте, впрочем, речь о том впереди. Но о Железных Воротах и слышать больше не хотела. Поразительная выдержка, которую она продемонстрировала на месте, дала изрядный откат. К слову, о выдержке – до чего же поразительна бывает подоплёка поведения людей! На чём держался я, уже написано, но напомню. На страхе перед последствиями и на чувстве ответственности перед молодняком. Да и то скорее не держался, а просто делал хорошую мину при плохой игре. Машка – как выяснилось, мгновенно сообразила, что раз я не паникую, то вполне достаточно будет самой не паниковать. А для того, чтобы оно было возможно, – в течение обратного пути не отходить от меня более чем на три метра. Вот и вся хитрость. А внутри она трусила ничуть не меньше, чем я. И ничуть не меньше, чем ребята, которые половину дороги до избушки, собственно, пока силы были, прыгали вокруг, оглашая лес воплями от испуганных до просто диких, долженствующих поспособствовать самоутверждению пред лицом. На чём Максим и сломался в итоге. А возможно, и Алексей на том же. Не по причине виденного или слышанного. По причине гораздо более прозаической. Просто по пути на Пинегу – Максим был Машкиным кавалером. Но ещё в поезде они поссорились, и дальше Маша была сама по себе. Алексей – тоже давно на неё зубы точил, но здесь сдерживался, понимал, что в замкнутой компании и в столь неоднозначном раскладе любые активные действия безнадёжно испортят психологическую обстановку. К слову – и я из тех же соображений никакой активности не проявлял, хотя развратник тот ещё. Так вот, глубоко подозреваю, что надлом произошёл, когда ребята осознали, что Машка вела себя спокойно и достойно, а они – прыгали вокруг как те зайцы и вопили как те ослы. Просто от некоторой потери лица. Примерно так.

А сам я – семь лет подряд держался от Пинеги как можно дальше, да и по пещерам практически перестал ходить. Не то чтобы со страху… Скорее – из уверенности, что ничего интересного всё равно не получится. До определённого момента. А в тот определённый момент – меня туда позовут, и позовут так, что не почувствовать будет нельзя. Вот и позвали. Вот и тороплюсь до отъезда книгу дописать. Кто знает, что там произойдёт, так ведь?

* * *

И напоследок в этой истории – повеселю. Дабы не быть совсем занудой. Первое, что я сделал по приезде, – вывесил краткую сводку необычностей в Интернет. И немедленно получил два вала писем. Первый касался характеристик сияния, с наблюдениями и фотографиями с сотни разных мест. А второй был куда как забавнее. Второй вал – был о снежном человеке, следы которого на Пинеге регулярно видели то один, то другой. Вал был с подробными описаниями и даже с фотографиями следов. Наблюдений двадцать. И вот наконец – я сложил их вместе. И начал ржать. Долго и со вкусом. Дело в том, что все до единого наблюдения сводились к обнаружению следов и были сделаны байдарочниками, сплавлявшимися по Пинеге. В разные годы. В разные сезоны. Но в одном и том же месте. На одной и той же песчаной косе. Там, где на высоком холме над Пинегой стоит деревушка, из которой река просматривается вверх по течению километров на десять. И около которой, прикрытая мысом, и находится та самая коса. Итак – снежный человек оказался реальностью. И я даже вычислил, где он живёт, как его зовут и даже где он купил те тапочки с отпечатком гигантских босых волосатых ступней. А вы говорите – чертовщина, чертовщина…

Настоящая чертовщина в другом была. Настоящая чертовщина была в письме, которое я получил через месяц. Письмо было из-за границы. От Машкиной матери. В котором она даже не выяснить пыталась, а просто отмечала как общеизвестный факт, что я – новый Машкин любовник. Высказывая тому всяческое одобрение, разливаясь соловьём в комплиментах в мой адрес и шипя змеищей в адрес всех Машкиных друзей-сверстников. Наверное, во многом именно из-за этого письма (разумеется, я его Машке тут же в тихом обалдении продемонстрировал) мы с ней и не попытались привестись в сие качество. Смех и чувство противоречия – плохие в том помощники.

А ещё в одном письме через пару месяцев – мне прислали вырезку из журнала. С рассказом про одну из первых прорвавшихся на Железные Ворота экспедиций. Цитирую:

«Лиственница, принесённая в воронку для удобства спуска группой Владимира в прошлом году, вызывала не столько удивление, сколько скептическое недоверие к зрелищу вообще: “может ли сырое дерево таких чудовищных размеров, при помощи всего четырёх человеческих рук, оказаться в пещере?” Далеко в пещеру не пошли: нас больше интересовали привходовые ледяные образования. Мистики в пещере не почуяли, но на обратном пути не покидало ощущение взгляда в спину».

Лично я – преисполнился великой гордостью. Так как автор вышеприведённого отрывка – один из самых могучих лосей во всей спелеологии российской. И если уж он оценивает деяние как невозможное – следует раскланиваться и сгребать аплодисменты дворницкою лопатою.

Часть II. Andante deciso

Долгие годы ведущие кибернетики спорили, сколько миллионов обезьян следует усадить за пишущие машинки, чтобы хоть одна из них имела отличный от нуля шанс настукать большой осмысленный текст. И вот – появился Интернет…

Анекдот

Вернёмся немного назад. Опять к тем новогодним дням. Когда первая ссора с Кристиной, в результате которой я аж целую неделю пребывал в предоставленном самому себе состоянии, как выяснилось, определила очень и очень многое. И поменяла – не меньше. В моей будущей жизни. В моём восприятии людей. В моём восприятии человеческих отношений…

Я уже намекал про состоявшееся, точнее – несостоявшееся, а ещё точнее – отложенное знакомство на Красной площади, но об этом речь всё ещё впереди. О визите Андрея, который произошёл, как только Кристина вернулась, и об истории, которая при этом начала раскручиваться – тоже. Но интервал между этими двумя событиями не был пуст. Это была неделя философских диалогов. Ко мне с визитами нежданно-негаданно свалилось несколько человек, практически все из прошлого, практически все с единственной целью за жизнь потрепаться. И каждая беседа оказалась крайне важной и поучительной.

Первой, как только я первого января проснулся, пришла Марина. Когда-то, давным-давно, в прошлом веке, да и далеко не в конце его, я был очень в неё влюблён. В неё были влюблены все парни института, в котором мы работали, а заодно и все парни вечернего института, в котором мы учились. И все они, включая и меня, – крутились на расстоянии пяти метров, а ближе подходить боялись. Уж больно совершенной она была – девушка удивительной обаятельности, прожжённая походница, хорошая гитаристка, певица с оперным вокалом, и прочая, и прочая… В общем – знаете таких, заведомо встречались с подобным. В некоторый момент я немного осмелел, мы с ней даже целовались часа два подряд, и о продолжении договорились… А вот продолжения тогда не получилось. Потому как через два дня ровно у моих друзей была масштабная тусовка, я хотел туда обязательно вместе с ней появиться, а она к зачёту готовилась, не получалось у неё, вот чуток и поссорились. Поплёлся я на ту тусовку один, а вернулся – с другой девушкой, тоже Мариной, которая и стала моей первой женой. Вот так вот. В общем, она тоже немедленно замуж сманеврировала, спустя сколько-то лет – одна осталась, раз в три-четыре года мы случайно пересекались на вечеринках, пару раз даже короткий роман завязывался, а потом всё перешло в нормальную дружбу без каких бы то ни было попыток к иному. Недавно она опять замуж вышла, и сейчас вот, проезжая недалеко от моего дома, выкроила время для заскочить потрепаться да похвастаться.

Сидим с Мариной, пьём чай, и тут вдруг Виктор появляется. Один из самых интересных путешественников младшего поколения. Человек невероятного ума, невероятной широты интересов, невероятного раздолбайства и невероятной везучести. Человек, бывший в предшествующие восемь лет единственным моим действительно близким другом, сподобивший меня на написание той самой книжки о пещерах, ну и так далее.

В качестве пролога Виктор угощает нас сообщением о последней своей поездке на Пинегу, во время которой он умудрился побить очередную машину знакомым и слегка обвалить зал в одной из пещер. Про обваленную пещеру – просто и понятно. Ну был у человека день рождения. Ну захотелось устроить в пещере, гипсовой и неустойчивой, салют из дробовика. С понятным результатом. Для Виктора это в норме. А вот про машины…

За полгода до того Виктор научился водить и впервые обзавёлся машиной. Спустя три месяца на его «жигуле» уже было нарисовано пять звёздочек за сбитые иномарки. Без членовредительства и без каких бы то ни было финансовых последствий. Спустя ещё месяц – тот «жигуль» встал на вечный прикол. А за остальную пару месяцев Виктор долбанул машины пятерым знакомым. Пинежский эпизод был вершинным и последним, дальше его никто уже к баранке не подпускал. Собственно, Виктор был ни при чём. Да он и всегда был ни при чём, планида у него просто такая. «Ниву» просто тряхнуло на кочке. Привязанная на верхнем багажнике канистра с бензином на том освободилась, радостно исполнила акробатический прыжок и торжественно приземлилась в салон сквозь лобовое стекло. Опять же без малейшего членовредительства.

Настроение – появляется. Слово за слово, всяко-разное, в общем уже через полчаса Виктор, вполне оценив неординарность нашего с Мариной тандема, равно как и оценив то, что Марина недавно переквалифицировалась, на то были причины, из геолога в детского психолога, вдруг резко меняет тему.

– А знаете, ребята, давайте-ка вы мне сводный сеанс психоанализа устроите?

– Наливай, устроим. Итак, пациент, на что жалуетесь?

– Да ни на что я не жалуюсь. Вы мне поставьте диагноз, вот почему у меня ни хрена толкового с девками не получается?

– Вить, то есть как это не получается? Я ж тебя всю дорогу то с одной, то с другой вижу?

– В том и дело. Те, которые мне интересны, – меня вчистую переигрывают и тут же исчезают.

– Та-а-ак, наливай ещё и сыпь подробностей.

Постепенно картина начала вырисовываться. Итак, сей феноменальный умник, выдающийся раздолбай, средоточие азарта, везунчик, и прочая, и прочая – выбирает себе дам, обладающих, ни много ни мало, ровно тем же списком качеств. И чтобы качества непременно были развиты в не меньшей степени. И начинает с ними соревноваться, на чём и проигрывает. Я так и не понял, что в итоге чаще получается – они от него линяют или же он сам от них, со стыду за проигрыш… Но вот где он таких берёт, да ещё и в отличных от нуля количествах – вообще загадка.

– Вить, а где ты их находишь? Это же из Красной книги экземпляры…

– Володь, да везде. Последнюю – здесь, у тебя, нашёл. Помнишь, вечеринка была, когда я у тебя снаряжение напрокат попросил?

– Помню. Я ещё удивился, что попросил на две недели, а вернул дня через три.

– Вот-вот. Девчонка тут была, кто-то, не помню кто, её с собой привёл, а я увёл. Именно такая. Мы с ней тут и познакомились, тут же взяли у тебя сплавной комплект и, без заходу домой, рванули в Карелию плавать. Слезли с поезда, вышли на железнодорожный мост, чтобы покурить, пива выпить, на речку посмотреть да поплевать с моста, прежде чем стапелеваться. А под мостом – красивейший водоворот. Вот мы друг дружку и подначили тут же и сигануть в этот водоворот прямо с моста. Она-то выплыла без проблем, а меня метров сто под водой тащило да об камни обдирало. Вылез совсем никакой. Глянула она на меня, высказалась в смысле, что хиловат буду, села в поезд да и умелась обратно.

История лилась за историей. Виктор и правда умел находить подобных девушек где угодно. А беда и правда была в том, что он умел выбирать слишком хорошо, раскапывая исключительно тех, которые ему и впрямь сто очков вперёд дадут. Чуть-чуть бы сбавить требования, и был бы полный порядок. А нельзя сбавлять. Виктор с ослабленными требованиями – перестал бы быть Виктором.

А напротив – сидела единственная подобная дама, которую нашёл за всю свою предшествующую жизнь я. Окунувшаяся в такую ностальгию, что хоть картину маслом пиши. В общем, идея психоанализа накрылась медным тазом. Марина просто ловила кайф, а я просто дико завидовал. И – пытался учиться. Это было откровением, узнать, что такие девушки не просто существуют в природе как редкостный курьёз, но – что их немало. Что если потратить достаточно сил – их можно найти… В этот момент я ещё не знал, что Кристина через несколько дней вернётся. Но я уже начал понимать, что это всё равно был неправильный выбор. Что для правильного – нужно не ждать, пока на голову свалится, а искать самому. Перерывая все закоулки и не соглашаясь на «не совсем то».

* * *

Чуть позже Марина ушла, а Виктор опять сменил тему. На этот раз жалуясь всерьёз. Виктор попал в тот же капкан, что и я десятью годами раньше. Выделившись из массы – он построил стену между собой и людьми. Для него стало проблемой находить участников в свои очень интересные экспедиции. Все им восхищались – и все боялись к нему попроситься. В результате Виктор стал помогать вести геологическую школу при МГУ и устраивать свои экспедиции, опираясь на школьников. Это – уже хорошо, но это – не панацея. Действительно сложного со школьниками не сделать. Сейчас Виктор пытался найти у меня совет, какие ещё пути испробовать. А я – сам в том же. Десять лет назад я пробил эту стену как раз с помощью Виктора и его друзей, но три года назад – имел глупость книжку написать, и стена мгновенно регенерировала. У Виктора были хоть школьники – а у меня не было никого. Последние рассосались на тех трёх рухнувших пинежских проектах.

Это была последняя наша встреча с Виктором. Дикий маятник романа с Кристиной не отпускал меня ещё два месяца, потом я, отчасти вразумлённый полученным уроком, нашёл в Сьянах тех ребят и поехал с ними на Пинегу, а когда потом сидел и обрабатывал экспедиционные материалы – пришло известие, что Виктор погиб. На тренировке перед очередной экспедицией. А рядом вместо тех, кто мог бы оказать помощь, – были только школьники.

* * *

На следующий день – опять два визита подряд, на этот раз непересекающихся.

Валера. Один из самых больших моих друзей в школьные и в студенческие годы. Резко изменившийся на пятом курсе, неожиданно для всех поступивший в аспирантуру на кафедру истории КПСС, превратившийся в быстрорастущего комсомольского деятеля, в общем – понятно. Из нашей компании он тогда напрочь исчез. И вот, спустя почти тридцать лет, уже не комсомольский деятель, а новорусский богач, вдруг находит у сына книжку о пещерах, смотрит на фотографию автора, вспоминает... И сваливается в гости под предлогом добывания обещанного сыну автографа.

Собственно, сама-то беседа ни поучительной, ни интересной не была… Часа полтора покушали водочки, потолковали ни о чём да и разбежались. Я даже не стал его телефон записывать. Только вот спустя полтора месяца позвонила мне Валеркина жена. Сообщить, что его три недели назад похоронили, а она просто обзванивает по всей его записной книжке.

Шурик. Парень из недавно распавшейся походной компании Виктора.

– Слушай, Саш, а можно я тебя о нескромных вещах попытаю? Тут со вчерашнего дня уже как бы традиция идиотских разговоров на глубоко личные темы сложилась, потому я нахальный…

– А давай.

– Саш, я знаю, тебе эта тема неприятна, но я тут вдруг начал осмысливать, что слишком многого не понимаю в этой жизни, вот пробелы теперь восполняю. Саш, я лет семь периодически посматривал на твою бывшую семью и всякий раз обалдевал. Вот не понимаю основ её устройства. Не пояснишь? Сейчас-то ты, кажется, уже окончательно с Галей разбежался, наверное, тебе уже малопринципиально…

– Да нет, как раз не факт, что окончательно.

– То есть как?

– Да так вот. Ты человек слегка закостенелый, с устоявшимися взглядами. Вряд ли поймёшь, в общем. Скажу так: она совершенно особая женщина, я её любил и люблю, опять вернётся – опять приму.

– Ни хрена себе. Тебе что – правда по барабану, насколько откровенно она флиртует в твоём присутствии, да так, что суслику понятно, что за этим и большее стоит? Настолько, что остальные «случайные зрители» не знали, куда глаза девать, а некоторые из друзей, по-видимому, у тебя и растворились в никуда только для того, чтобы этого не видеть?

– Ну да, она, как выпьет, сразу начинает к мужчинам приставать.

– Бр-р-р-р-р.

– Не так всё просто, Володь. Она просто – ну очень миниатюрная, ты и сам знаешь. А маленькие люди очень часто имеют такой специфический комплекс. Им надо самоутверждаться в гораздо большей степени, чем людям среднего роста. Вот отсюда оно и идёт. Ну да, я сам это недавно понял. И даже дал себе зарок, что дальше с барышнями буду связываться только с высокими. Но то – дальше, а Галю я пока люблю.

– Не… Всё равно не разумею. То ли у тебя чувства собственного достоинства совсем нету, то ли оно у тебя задрано на такую высоту, что с земли не разглядеть?

– Да нет, Володь, всё проще. Я не питаю иллюзий. Я не знаю, в курсе ты или нет, но мы с ней и вообще расходились, и много раз… Когда-нибудь совсем разойдёмся. Научился я к этому философски относиться. Надоело ей со мной – ну и пусть уходит. Зато когда вернётся – она КО МНЕ вернётся. И какое-то время будет такой, как ни одна другая женщина. И ни с кем флиртовать, конечно, не будет. А надоест ей – опять по тому же кругу. Детей у нас нет, да я и не спешу, понимание, что рано или поздно совсем разбежимся… А пока меня устраивает. И наплевать, кто как смотрит. Исчерпывающе объяснил?

– В общем-то да. Только всё равно противоречит оно всему моему естеству и воспитанию. Главным образом – естеству. Почему-то, если у меня к женщине есть чувства, а она мне раз изменит, вернуться она не сможет. По отношению к ней я становлюсь полным и непробиваемым импотентом. Я даже как-то заинтересовался этим эффектом и повыяснял. Оказалось, что я не один такой. Чуть ли не каждый третий мужик имеет эту особенность.

– Ничего, ты всего вдвое меня старше, подрастёшь, поумнеешь, – возможно, и поймёшь… Да и особенность эта твоя не так уж и абсолютна. Другое чувство будет если – сам увидишь.

И этот тоже – как в воду глядел. Не прошло и трёх лет, как начал я понимать, не прошло и пяти, как понял окончательно. На собственной шкуре прочувствовал. Со всеми вытекающими.

* * *

А на следующий день занесло Бориса. Ещё один парень из той же компании, что Виктор с Шуриком. Тоже весьма мозговитый, хоть и без налёта гениальности. Впрочем – прагматичность в нём за последние годы сильно перевесила мозговитость, так что проявлялся он на горизонте всё реже и реже. Хотя на тот момент, пожалуй, он всё ещё у меня в друзьях числился, раздрай ещё не зашёл столь далеко.

– Володь, а почему мы всё время только о пещерах да о науке треплемся? Давай разок о девках побеседуем?

– Наверное, придётся. Что-то последние три дня у меня кто ни зайдёт в гости – так всё разговоры о девках. Даже скучно уже, но против лома нет приёма.

– Тебе какие нравятся?

– Некий литературный персонаж, помнится, отметил, что если бы мог представить себя богом, стал бы им. Знаешь, если бы я точно понимал, какие мне нравятся, да ещё и умел бы отличить их от всех прочих, фиг бы я маялся сейчас.

– Философ… А я к простой идее пришёл. Мне теперь нравятся только замужние девки. С ними проще. Незамужние все замуж хотят, а эти – твёрдо понимают, что им надо.

– Вот хочешь честно? Меня именно от этой твоей привычки, как правило, на блёв тянет. Никогда не понимал – и никогда не пойму. И вдвойне не пойму – ну даже если так, то на хрена тогда жёны друзей, и уж тем более – на хрена этими победами хвастаться всей компании? Давай прямо. Скажи, вот как я могу смотреть в глаза тому же Шурику, тому же Марку, которых я всё же считаю своими друзьями и жён которых наблюдал в твоём обществе в весьма недвусмысленных ситуациях?

– Вопрос подхода, наверное. Володь, но неужели ты сам ни разу с чужой женой не переспал?

– Было дело. Ровно один раз, по глубокой пьяни и при фантастической настойчивости той дамы. Практически уверен, что больше подобного не будет.

В общем, визит оказался также прощальным. Нет, Борис не умер, но больше я с ним не общался никогда. Пробовал он пару раз звонить, разок – вызвался передать мне посылку из другого города. Когда передавал – явно пытался на разговор выйти. Только вот странное с того ощущение. Двоякое очень. С одной стороны – парень в общем и целом хороший и явно рвётся обратно в друзья. Но после новогодней беседы о женском поле – о том не могло быть и речи. У меня жизнь пошла на перемены, а перемены могут быть правильными только тогда, когда ты честен перед собой и людьми. А наличие кого-либо типа Бориса в друзьях исключает честность по отношению ко всем остальным, и уж тем более к себе. А с другой стороны – как ни странно, благодарность. За то, что был достаточно открыт. За то, что в нужный момент поставил меня перед этим сложнейшим выбором. Вот так.

А насчёт копаемой другому ямы… Те, кто сверху – имеют отменное чувство юмора. Не прошло и полугода, как одна из охмурённых Борисом чужих жён таки сбежала от мужа и женила Бориса на себе. Туда ему и дорога, в общем.

* * *

Ладно, пожалуй, закончим пока исторический экскурс. Мы ещё не раз вернёмся к этим странным первым дням нового века, слишком многое в те дни началось, но сейчас – двинемся дальше. Вернёмся к «после Пинеги».

Итак, вернувшись с Пинеги со сложными чувствами и в сложном настроении, я опять оказался в подвешенном состоянии. Старой компании уже не было совсем, новая – рассыпалась со скоростью, изумления достойной. Казалось бы – экспедиция опять нафиг провалилась, но нет. Ощущения очередного возврата к разбитому корыту не было. Было желание, была энергия. Вопрос стоял за возможностями и за умениями.

* * *

Вот здесь-то я и открыл для себя Интернет в его полном виде. То есть, почтой электронной я уже давно пользовался, паутину тоже немножко уже освоил, даже сайт себе сконструячил, но воспринимал его только как информационный плюс немножко игровой ресурс. Открытие для себя того, что Интернет при правильном пользовании – могучее средство поиска и организации, пока было впереди.

Сначала – Серж, основатель одного из самых интересных арт-ресурсов, попросил меня отсканировать и выставить в его галерее немного старых пещерных фотографий. Тратить время на старые не хотелось, так что купил я дешёвенький сканер да и отсканировал новые пинежские слайды. Выдал. Раз заглянул, два заглянул… И начал помаленьку обнаруживать, что завелась целая плеяда сайтов, на которых люди, в том числе интересные и известные, выставляют свои фотографии и друг другу их комментируют. Сейчас – это уже в порядке вещей, но тогда было в новинку. Вал плесени человеческой ещё не захлестнул подобные сайты. Даже на фотосайте.ру, который ныне притча во языцех, имела место быть атмосфера почти доброжелательного творческого общения с непредставимым, невероятным равноправием фотографов с мировым именем, редакторов ведущих журналов, и – совсем зелёных новичков.

* * *

Эх, как поговаривали в своё время умные люди, знал бы прикуп – жил бы в Сочи. Великая вещь Интернет, если понимать, что это такое, тем паче если уметь им правильно пользоваться. Не в техническом смысле. В самом что ни на есть философском. Диогенов фонарь нужен. Дабы увидеть Человеков в миллионной толпе. Или – Хромой бес в проводники. Дабы приподнимал крыши с виртуальных особняков и сообществ и пояснял глубинную суть происходящего, иллюстрируя картинками из будущего. Трудно без этого, ловушек всяких в Интернете просто масса. В одну человек попадёт, в другую… И надоест ему пытаться приспособить Интернет к делу. Плюнет. Было бы начальное знание – ух! Так ведь фиг кто снабжает новичка чем-либо подобным. Своим умом приходится петрить, и времени уходит прорва. Зато потом…

Первые блины, как водится, получаются комом. Широкое признание, тут же появившееся на фотосайте, немедленно и оказалось первой виртуальной ловушкой. Ну да, собственно, эксперименты с этим ресурсом и сделали из меня приличного фотографа: и посмотреть там было на что, и на многие мои ошибки указывали так, что я в итоге их понял и научился избегать, и великолепная возможность изучить, кто что видит из тех идей, которые я в снимок закладываю, кто не видит, а кто – и совсем иное видит… Полезно, в общем, и продуктивно. Но ждал-то я от тусовки сей – совсем другого. Ждал, что удастся найти людей, с которыми можно совместные интересные проекты мутить, благо ассортимент участников широк до невозможности и в общем-то совпадения по всем моим интересам имели место быть. Если не сказать – изобиловали.

Только вот закон природы такой есть: люди, попавшие в мир виртуальный и прижившиеся в нём – попали туда неспроста, а из-за наличия некоторых проблем в мире реальном. Ну, или из чистого любопытства, но это отдельная категория, причём самая пустейшая. Любопытствующие – либо a priori не воспринимают виртуальных сообществ всерьёз, и это непробиваемо, либо тонут в них хуже, чем проблемные. Самый кошмар, если подобным любопытствием начинают заниматься психологи. Профессиональные – максимум через пару месяцев получают тяжелейшую форму интернет-зависимости и, как правило, довольно быстро сами в дурке оказываются. Любители переносят полегче. Но тоже не без разрушительных последствий.

А вот те, кто с проблемами… Вот здесь, собственно, и надо понять, что их ровно четыре категории. Первая – ищет решения тех проблем. Вторая – пытается этим способом уйти от них. Третья – самоудовлетворяется нахождением персонажей ещё более проблемных, чем они сами, и тут же начинает над ними стебаться и издеваться, а также убеждением всех прочих, что все они также являются полной и законченной плесенью. Наконец, четвёртая категория – люди просто абсолютно безвольные и щедро упакованные пышными зарослями самых разнообразных комплексов.

Понятно, что единственная осмысленная категория из четырёх – первая, а самая вредоносная, и притом трудноопознаваемая, – четвёртая. Она же – самая, как бы это правильнее сформулировать… пожалуй, всё же – самая активная. Что и паршивее всего. Гм. А можно ещё так сказать: Интернет обладает главными свойствами всех помоек человеческих. То есть резко сниженным процентом людей «средних», которых легко распознать и «вывести за скобки», и резко повышенным процентом как пены, так и людей неординарных, весьма нелегко отличимых друг от друга. Примерно то же самое, что в подмосковных катакомбах или, скажем, в Северо-Сибирских приисковых бичарнях советских времён.

* * *

Для начала я сделал такую ошибку. Обнаружив, что непосредственно из виртуала большая часть людей, показавшихся интересными, отнюдь не вытаскиваются, решил сделать ставку на периодически устраиваемые в каком-либо кафе прифотосайтовские ритуальные пивопития. Совершенно не подумав, что вот как раз на подобные мероприятия и будет преимущественно приходить та самая четвёртая категория. Впрочем, первое пивопитие было устроено в чём-то совсем крошечном, да с таким столпотворением, что было бы просто утопией думать об установлении хоть каких бы то ни было контактов. Но дальнейшие – стабилизировались в более осмысленном и объёмном заведении. В интернет-кафе «Кафемакс» на Пятницкой.

Уже на третьем сборище обнаружилось три тенденции. Первая – что богемные пижоны, державшиеся за отдельными столиками, заказывавшие вместо демократичного пива всякие разные экзотические болтушки и считавшие себя единственными деятелями Искусства, постепенно рассосались. Вторая – что около меня закучковалось несколько энергичных и инициативных людей, самыми активными из которых были некто Алекс со своей девушкой Надей, на которых, собственно, все эти пивопития и держались. Полные искромётного юмора «отчёты» Алекса о прошедших мероприятиях и не менее юморные идеи на дальнейшее цементировали всю компанию.

А вот третья тенденция была несколько пугающей. Посмотреть на фотосайте по карточкам, комментариям, выступлениям в конференции и прочему – так все собирающиеся оказываются индивидуумами со вкусом, с эрудицией, с широким спектром интересов… А собрать всех вместе за кружкой пива – сидят в кафе за сдвинутыми столами сорок мужиков и пять тёток, первый час хвастаются друг другу фотографиями, второй час – новой аппаратурой, а все последующие часы – плачутся друг другу, куда, мол, в Москве подевались все симпатишные и азартные девушки, так что даже фотографировать совсем теперь некого. Кислое зрелище? Вот-вот… Я даже эксперимент разок поставил: попросил народ засечь пять минут и сделал круг по свободной от фотографов части кафе. Знакомясь со всеми подряд симпатишными девушками. Счёт 5:0. То есть, притащил за наш стол пять штук сразу, при том что ни возрастом, ни экстерьером – ну никак не могу похвастаться, чтобы был так уж привлекательнее остальных мужиков с фотосайта. Что характерно – вся компания тут же начала их охмурять, да мне и не жалко было, но все до единой пять штук в течение недели позвонили именно мне и явились в гости именно ко мне.

* * *

На этом мы с Алексом стали чуток дёргаться. Шибко аморфная и бессмысленная компашка-то получалась. Пытались выдёргивать по паре человек, показавшихся отличающимися от прочих, и устраивать «малым кругом» продолжение посиделок у меня. Все потуги – глохли. Алекс, при всех своих достоинствах, был несколько слаб на пиво, поэтому довольно быстро отключался. А все прочие – тут же воспринимали это как сигнал к тому, чтобы срочно начать охмурёж его девушки Нади, и дружно забивали на всё прочее. Такая вот фигня.

А компания – помалу совсем стала протухать. То есть, она уже протухла давным-давно, просто я этого не замечал. Все, кто были и правда мало-мальски интересны, видимо заметив то же, что и я, перестали посещать «Кафемакс». Осталась, если не считать нас с Алексом и Надей, исключительно та самая четвёртая категория. А мы, дураки такие, увидели, что к тому идёт, но так и не поняли, что уже давно пришло. И попытались сыграть ва-банк, то есть выдать максимум пиара на следующее мероприятие, собственно – последнее, в организации которого мы принимаем активное участие, а на после него запланировать очередное продолжение у меня, но составом уже чуть побольше, попытавшись утащить на него ровно всех, в ком хоть какой-то проблеск нарисуется. С Алексом я провёл ещё и воспитательную беседу. На предмет, что куда, мол, он, дурак, смотрит, что так напивается. Неужели барышня ну никак не расстраивается и не обижается с того? Не очень Алекс понял, кажется, но все-таки пообещал так не надираться.

Тот состав, которым ехали ко мне, подозрений не вызывал. Трое неплохих, казалось бы, ребят, вполне хороших и успешных фотографов, причём двое – путешествующих… Две девушки, одна неплохая студийная портретистка, звать Леной, при виртуальном знакомстве казавшаяся вполне интересной, вторая – «болельщица» при фотосайте, с редким именем Лукерья, тоже как бы интересная. В «Кафемаксе» обе источали энергию и разбрызгивали идеи всякие сумасшедшие. В общем, примерно то, что надо. Но когда доехали…

Первое, что две дамы сделали, увидев в углу компьютер, – плюхнулись за него, врубили Интернет, влезли в пять штук чатов, под тремя никами в каждый, и начали с визгом комментировать происходящее, выдирая друг у дружки сначала клавиатуру, а потом, кажется, и до волос стало доходить. Исключительно замечательный фон для разговора о затеях и проектах всяких. Наверное, с час подряд мы их от компьютера с переменным успехом отдирали. Пока меня не осенило, что комп на отдельной линии электросети и можно просто соответствующую пробку вывернуть.

Ну да, в итоге – отодрали дам от компьютера. А таки не надо было. Потому как дам уже понесло, и в отодранном от компьютера состоянии они оказались ещё опаснее, чем в приклеенном. В общем, обе дамы немедленно начали приставать к Алексу с весьма недвусмысленными предложениями, жестами и намёками, вплоть до попыток раздеть его прямо посередь комнаты. На глазах у впавшей в некоторую прострацию Надежды.

Алекс помнил своё обещание. Но иного пути уже не оставалось. Единственное, что можно было сделать для нейтрализации двух взбесившихся женщин, так это срочно напоить их до бесчувствия, и единственный, кто мог это исполнить, был Алекс. Бедняга пожертвовал собой. Свой долг он выполнил. Дамы были нейтрализованы и обезврежены. Но Алекс – самонейтрализовался и самообезвредился пятью минутами раньше их. Влив в них по последней рюмке, он пал молодецким сном, на чём был взят друзьями за руки и за ноги, и тело было торжественно вынесено в соседнюю комнату, где и заскладировано штабелем. Обе дамы через несколько минут последовали за ним тем же порядком и также были заскладированы штабелем. А все выжившие в сражении проследовали обратно за стол и вооружились стаканами с тем, что у кого душа приемлет.

И вот тут-то начала выходить из прострации и прочего ступора сидящая на диване Надежда. Которую действительно уже несколько достало Алексово пьянство, а теперь и доконала попытка двух дам его изнасиловать, и тем паче – то, что он с ними после этого пил. Глубокий смысл, как сказано мудрым, познаётся не сразу, а потому ну не вышло у неё понять, что пиянка была самопожертвованием. Короче, отмстить решила барышня. И немного с кем-либо пофлиртовать. Сугубо в воспитательных целях.

Только вот теперь уже трое фотографов не поняли, а точнее – не захотели понять глубокого смысла. И восприняли – всерьёз. То есть, если бы ограничилось ухаживанием… Так ведь каждый из трёх – отвёл меня в угол и тишком пояснил, что, по его мнению, я должен сделать для удаления с поля брани обоих конкурентов. Тьфу! Проблевался я мысленно, дождался, пока метро откроется, да и прописал всем трём по доброму пинку. Надежда, впрочем, смылась, пинка не дожидаясь.

Потом я разбудил первую из девушек, двух сразу будить побоялся. И тоже выписал пинка. А следующим – проснулся Алекс. Пока бедняга похмелялся и выслушивал мой отчёт о провале мероприятия вкупе с очередной лекцией о вреде пьянства, особливо до такой степени и на глазах у понятно кого, проснулась и последняя дама. Не успел я и глазом моргнуть, как оба дошли до кондиции. Как утверждают студенты-математики, производной от выпивки называется выручка от сданной посуды, а выпивка называется солидной, если её третья производная отлична от нуля. По-моему, мне удалось их вышибить только когда дело пошло на четвёртую производную. То есть, даму только тогда удалось вышибить. Алекса – таки пораньше, всё же хоть какая-то соображалка у него имелась в наличии. Но всё равно жуть.

* * *

Хотя настоящая жуть – началась ровно через неделю. Понятное дело, что сам я для себя эти ритуальные пивопития закрыл. Ибо несть в них ни добра, ни смыслу. Алекс же за каким-то лешим туда попёрся. И опять Надежду с собой потащил. Невзирая на. Абсолютно неисправимый оптимист, в общем. То есть, всё бы ничего, так ведь он ещё и уже там с ней встречаться договорился, а сам – взял да и опоздал препорядочно. Часа на полтора. Вульгарно задержали на работе, какие-то там срочные переговоры возникли. А народ фотографический в «Кафемаксе» не дремал и времени не терял. Пиво, в общем, лилось рекою, да и не только пиво.

Телефонный звонок.

– Володь?

– Я.

– Это Андрей, привет. А ты что не в «Максе»?

– Надоело.

– Жаль.

– Мне – нет.

– Ладно, плюнь. Скажи лучше, как ты относишься, если мы к тебе в гости нагрянем?

– А мы – это кто?

– Да я понимаю, что на большую компанию ты не в настроении. Мы вдвоём с Надеждой закатимся, и ненадолго. Бутылочку раздавим, и дальше куда-нибудь.

– А Алекса куда дели?

– Да вот нет его пока. Так как идея?

– Да иди ты с подобными идеями.

Опять телефонный звонок. Второй из ребят, пьянствовавших у меня неделю назад. Приблизительно с теми же идеями и с тем же результатом. Третий… Вот ведь. Все трое – ребята видные, казалось бы – проблем с женским полом ни у кого из них быть не должно, но ведь вон как получается. Стоило другу, а все трое Алекса другом называли, опоздать – и все трое тут же принимаются поить его даму и прорабатывать варианты, куда бы её увезти для завершения напоения, да ещё и других друзей, кому она доверяет, пытаться при том использовать. Ну редкостная плесень.

Если честно, я и предположить не мог, что кто-либо из них своего таки добьётся. Да и не добился бы, если бы не помощь со стороны той фотографессы Лены. Которая также числилась у Алекса с Надей в друзьях семьи и неоднократно обещала Наде как-нибудь затащить её в свою домашнюю студию и сделать достойный портрет. Вот с ней-то один из претендентов и учинил заговор.

Телефонный звонок.

– Володь, это Алекс. Ты уже видел?

– Ты про что?

– Фотосайт открывал?

– Нет. А что случилось?

– Пока что больше ничего не скажу. Вешай трубку, лезь в Интернет, глянь, потом созвонимся.

Вешаю, лезу. М-да, товарищи. Здоровенная серия с Надеждой в главной роли, только не в портрете, а в ню с оттенком порно. И за авторством отнюдь не фотографессы Лены, а одного из тех троих. Впрочем, за авторством фотографессы Лены тоже пара карточек выставлена. Примерно таких же. Звоню Алексу.

– Посмотрел. Ну и сволочи же!

– Так это ведь не всё. Прихожу я в «Макс», там мне объясняют, что Надежда, прилично надравшись, к Лене сниматься поехала, звоню туда, там не берут трубку, звоню ей домой – тоже не берут. Сижу с народом, пиво пью. «Кафемакс» закрывается, еду домой, включаю Интернет, захожу на сайт, а там – вот это. Звоню Лене опять, а та мне весело и рассказывает, что надрались как следует в «Максе», надумали пофоткать, поехали к ней, как следует добавили, она отрубилась, проснулась – а на диване Андрей с Надеждой как раз сексом занимаются. Попробовала она третьей присоединиться, благо мужа дома нету, – не пустили. Тогда включила лампы и заставила всех провести фотосессию. Понимаешь, Володь, она МНЕ это рассказывала с хиханьками да хаханьками, как будто всё оно в порядке вещей!

– Алекс, а ты что, в прошлый раз не понял, что для неё это действительно в порядке вещей?

– Да понял. Но не поверил. И про Андрея ты меня предупреждал, я тоже не поверил. И это – люди, которые меня другом называли.

– Знаешь, для меня всё это тоже удар. Но уже начинаю понимать что к чему. И пиво, и Интернет – вещи обоюдоострые. А если в сочетании, так и вообще ужас. Туши свет и прячься в погреб.

– При чём тут пиво-то?

– Да всё при том. Мозги выжигает не этиловый спирт, а сивуха, то есть высшие спирты. Любая самая палёная водка от сивухи хоть как-то, да чистится. Никакие вина и никакое пиво – нет. Посмотри на людей, умеренно пьющих водку. Нормальные люди. А на умеренно пьющих пиво? Через несколько лет – идиоты. Посмотри на спившихся. Если водкой спились – относительно людьми остаются, если вином – что-то человеческое, как правило, в них всё же проскакивает. А вот если пивом спился, это уже не человек, а лужа поноса. Даже медики уже различают алкоголизм пивной от алкоголизма обычного.

– А Интернет?

– Туда же. В Интернете практически не живут люди без комплексов. Заглядывать могут, но жить там нет. А фотосайт – именно что способ жизни. Ты заметил, что ни один из сайтовских хулиганов, гадящих под карточками, на тусовки не появлялся?

– Так боятся…

– Фиг. Просто они свои комплексы уже слили в хамских комментариях. Дальнейшее им нафиг незачем. А вот те, кто не слили, и приходят. С виду как бы и вполне нормальные люди, а чуть возможность появилась – оно из них и полезло.

– Грустно…

– Не без того.

– Слушай, Володь, но ведь они же все – профессионалы! Так почему?

Вот тут – меня понесло, как Остапа, и я целой лекцией разразился.

Профессионалы, говоришь? Мастерство не есть умение следовать правилам. Скорее это умение их нарушать, но только не убивая гармонию, как это сделает недоучка, а создавая новую, высшую гармонию. Это по силам либо полному профану, который не имеет понятия о самом наличии каких-либо правил, но имеет дар Божий, либо мастеру, владеющему ими насквозь, но – творящему им вопреки. А правила – вещь логичная. Писаны они потом, кое-где даже кровью. И деньгами. Большими. Правила технологичны. Соблюдение их экономит кровь и пот. Время. Много времени. И, конечно, деньги. Тоже немалые. А заодно – правила гарантирует приемлемый и продаваемый результат. Не более. Профессионал – субъект по определению корыстный. Не будет он нарушать правила. И не создаст Красоту. А Мастер – будет. Сознательно плюя на возможность неудачи. Сознательно плюя на то, что себестоимость творения будет неоправданно высока, а затраченное время – недопустимо велико. Красота – выше.

И кстати о птичках, можно в ту же струю и добавить. Очень часто в последнее время приходится слышать новую версию классификации людей – «люди процесса» и «люди результата». Вот ведь какая мода пошла на «политкорректные» эвфемизмы, когда нельзя назвать негра негром, а педераста – педерастом! Линия-то раздела все та же старая добрая: на людей творческих, из которых получаются мастера, и людей-потребителей, из которых получаются в лучшем случае профессионалы. Не может творческий результат быть обозримым, предсказуемым, запланированным, с технологической дорожкой к нему. Творческий результат есть сугубо побочный продукт творческого процесса, имеющего цель в лучшем случае далёкую, а как правило – так и вовсе неопределённую. Посему есть смысл держать понятия «человек результата», «потребитель», «профессионал» и «халтурщик» – за синонимы.

Любопытно, между прочим, проследить энтомологическую тему в развитии человека творческого. Исключая, конечно, тот редкий случай, когда способности проявились рано, человек был объявлен вундеркиндом и с самого детства натаскивался на нечто. Как правило, талант на сей операции надёжно убивается. Не без исключений, конечно, но даже и исключения неинтересны. Главным же образом интересен тот случай, когда творчество приходит как сознательный выбор (хоть и обрушивается зачастую весьма неожиданно) зрелого или почти зрелого человека. А для максимальной чистоты построения рассмотрим в качестве искусства фотографию – один из видов, где результат возможен «полуслучайно», на чистой интуиции. Итак, берёт наш персонаж камеру (впервые в жизни) и делает серию снимков. Которые не просто удаются – а удаются блестяще. Бывает. Знаю более одного такого примера. Победа в конкурсах, слайд-показы на аудиторию… Вопросы. Типа, а как сделано то-то и то-то. Ответа нет. Сами слова, использованные в вопросах и составляющие их суть, автору неведомы. Нормальная человеческая реакция – на первый раз отбрехаться, добежать до библиотеки, вооружиться парой самоучителей, найти и осмыслить эти слова, а заодно… обнаружить, что в самоучителях многое понятно и очевидно верно. Что знать бы всё это – ещё лучше удалась бы серия. Победный возглас, камера сама прыгает в руки, и – понёсся снимать дальше. И – пропал бедняга. Теперь пройдёт долгих несколько лет, пока он сможет сделать хоть один приличный кадр! Технология и правила – вещи упругие. Пока их не знаешь – обойдёшь и не заметишь. А уж как узнал – пока не выучишь насквозь и не научишься нарушать сознательно.

Сюда же можно из Конан Дойля добавить. Он был вынужден публиковать свои результаты за собственный счёт потому, что он любитель, а профессионалы очень завистливы. Вот здесь и ключ. И к твоей, кстати, истории. Велика зависть малоудачливых профессионалов к удачливым любителям. Она их и на фотосайт загоняет, она же их и подобные подлости творить вынуждает.

– М-да. Надо думать.

– Думай-думай...

* * *

Вот таким было моё первое серьёзное столкновение с Интернетом. Думаете, повезло, что не сам влип, а со стороны посмотрел? Ха. Смешно, конечно, но урок, как водится, оказался не вполне впрок. Сложная штука Интернет. Приблизительно одни и те же ловушки подкарауливают на самых разных уровнях, с самой разной маскировкой. Сам – тоже влип потом. В почти такую же ловушку. Как ни старался её обойти. Всё же правильно, наверное, говорят, у каждого человека есть свой персональный набор граблей, на которые он из раза в раз наступает с постоянством и упорством, удивления достойными. Даже при твёрдом знании того, где эти грабли лежат.

Впрочем, первая сводка правил поиска людей через Интернет нарисовалась и облегчила жизнь во многом. Распишу, пожалуй, вдруг кому пригодится:

Правило номер раз. Игнорировать виртуальные сообщества, имеющие проекцию на реал в виде ритуальных пьянок. Или, как минимум, игнорировать постоянных посетителей тех пьянок.

Правило номер два. Знакомясь с человеком, тут же предложить пересечься в реале. Один на один. Если в течение пары дней после знакомства встреча ещё не состоялась – смело можно списывать.

Правило номер три. Задавая вопросы – выяснять круг интересов, степень потребности в новом, уровень решительности, уровень любопытства и степень активности того любопытства. Это инварианты, которые можно выявить однозначно за пять минут. Всё прочее виртуальной диагностике всё равно не поддаётся.

Правило номер четыре. Не жалеть времени. Шансы на то, что знакомство, переведённое на уровень личной встречи, окажется интересным и продуктивным, – отнюдь не стопроцентны, и никогда, ни при какой подготовке, стопроцентными не станут. Будут и промахи. Это надо знать, к этому надо быть готовым, на это нельзя обижаться, от этого нельзя расстраиваться. Устраивают свойства, перечисленные в третьем правиле, – надо встречаться и надо постараться, чтобы в любом случае встреча была интересной. Если не тянуть время, не накачивать в себе ожидания, не допускать перегрева тех ожиданий – разочарования от промахов не будет. А вот если потянуть, последствия вполне плачевны. Впрочем, давайте вперёд не забегать. Примеры будут.

Правило номер пять. Быть жестоким. Чуть какая мелочь не в кассу – сразу отсечь. Иначе будет плохо. Интернет предоставляет огромные возможности для поиска и выбора людей. И огромные залежи людских комплексов, каждый из которых – потенциальная бомба. Если не выполнено хоть одно условие из второго правила, аукнется взрывом. Который шарахнет по обоим, а может, ещё и рикошетом по кому смажет. Если пожалеть о потраченных на знакомство десяти минутах, можно заранее пожалеть и Вас, и потянувшегося к Вам человека.

* * *

В общем, выработка этих правил заняла половину весны и целое лето. А результат как был нулевым, так и остался нулевым. Друзей, почерпнутых из Интернета, не завелось, приятели разве что, максимальный успех как был Алексом, так и остался. Девушки – да, появлялись какие-то, в Интернете вообще гораздо больше адекватных девушек, чем адекватных мужиков. И правильно, при возникновении проблем для девушек естественно и простительно лезть в Интернет, а для мужиков, если нормальные, – есть другие помойки. Те же катакомбы, к примеру. Впрочем, и девушки, появляющиеся как-то вхолостую были. Не то, что искал. То есть, пара-тройка интересных появилась, но настолько не в моём вкусе, что отношения установились сугубо дружеские. А которые в моём вкусе – пустышки пустышками. При том что имелось точное знание того, что нужных – в Интернете много. Учиться надо было. Учиться находить и учиться мгновенно привлечь внимание.

* * *

А в сентябре вдруг вывалилась из небытия исчезнувшая почти сразу после Пинеги Маша. Протусовавшаяся всё лето с какой-то очередной наркоманской компанией и опять решившая завязать и учинить что-либо более интересное. С идеей куда-нибудь интересно съездить вместе. Посмотрел я на неё, посмотрел, да и предложил смотаться на Оршинское болото. Половить карасей, поесть голубики, клюквы, грибов, да и пофотографировать заодно. Самое интересное, что мне было абсолютно по барабану, удастся мне её охмурить да соблазнить или не удастся. Девица красивая, вполне в моём вкусе. Даже не в возрасте дело. Я уже начал привыкать к мысли, что теперь мне светят только дамы намного моложе меня. Скорее в манерах и привычках. Слишком сильная у меня аллергия на всякую наркоту, а половина Машкиной компании – наркоманы состоявшиеся. Саму Машку оно как-то не брало. Лошадь та ещё, здоровья вагон и две тележки, никакой химией не пробить. Может несколько месяцев на любой гадости проторчать, а потом надоест – и нету никаких веществ. Месяц, два, три… А потом – вдруг опять. Или – это у неё привычка с детства, фиг знает. Машка хвасталась, что к конопле и к беготне по мужикам её матушка в Испании приучила, причём в возрасте чуть ли не лет двенадцати… Интересная у неё матушка, однако. Ну да, и насчёт мужиков то же самое. Ну трудно всерьёз нацеливаться на девицу, которая во всеуслышание и на каждом углу хвастается тем, что предпочитает негров. Но если не зацикливаться на идеях совращения, а оставлять всё на волю судьбы и прочего случая – то Машку становится вполне интересно и познавательно послушать. В чём-то даже, возможно, и полезно. А может быть – станет полезно потом.

Пожалуй, самым любопытным было послушать то, что Машка рассказывала о жизни наркоманов. Каким-то боком тема наркотиков и наркоманов возникает вокруг меня практически всю жизнь и с удивительной регулярностью. В связанные с этой пакостью истории – попадали и будут попадать и друзья, и подруги. Так что довелось мне и понаблюдать всякого, и книжек почитать, начиная с Кастанеды и кончая трудами по психиатрии и наркологии, и с парой хороших биохимиков пообщаться… Так вот, Машкины откровения существенно расширяли и дополняли накопленную сумму знаний. Местами даже пробивая на некоторые совсем новые для меня концепции.

Например – из литературы, равно как и из бесед с биохимиками, однозначно следовало, что героиновая наркомания лечению не поддаётся в принципе. Но только вот у Машки – оказалось трое знакомых, самостоятельно снявшихся с застарелой героиновой наркомании. Без медицинской помощи, без психологических изысков типа там анонимных обществ всяких. Даже без силовых методов прохождения ломки. Просто взяли да пересели с ширяния героином на пожирание псилоцибовых поганок. Причём биохимически – оно вполне прозрачно. Опиаты, поступающие в организм извне, блокируют выработку в том организме их аналогов, таки необходимых для нормальной жизнедеятельности того организма. На чём и возникает зависимость. Ну перестаёт организм уметь сам их вырабатывать и всё. А вот те паршивые поганки действуют вполне наоборот, заставляют сам организм творить ударные порции тех аналогов опиатов. На корню подрубая уже имеющуюся героиновую зависимость.

А если ещё дальше полезть в биохимию, так и совсем интересно становится. Ну да, длительное употребление поганок весьма эффективно разрушает организм. Но при том – у них есть пара любопытных свойств, которые как раз и превращают их в лекарственное средство. Если, конечно, понимать что делаешь и не увязать хвостом там, откуда только что вытащился клюв. Во-первых, псилоцибин не вызывает физиологической зависимости. Только психологическую. А психологическая преодолима многими способами, впрочем, и способов не надо, просто желания и элементарной силы воли уже достаточно. Во-вторых, псилоцибин слишком ядовит, чтобы быть эффективным наркотиком. Один из столпов наркомании – принцип постоянного увеличения дозы. Того, что вчера было достаточно для «прихода», – сегодня уже мало. Нету этого столпа. Смертельная доза псилоцибина – всего в два-три раза выше минимальной дозы, оказывающей хоть какое-то галлюциногенное действие. Нету запаса для долговременного постепенного наращивания дозировки. Кроме того – организм распознаёт псилоцибин как яд и вырабатывает к нему какой-то весьма эффективный антидот. Блокирующий весь эффект от поступлений этой гадости в организм в течение следующей недели, а то и двух. То есть – нажрался человек поганок разок, приторчал с того, а потом целую неделю сколько ни ест, а приторчать не получится. То есть, не только увеличение дозы невозможно, но и увеличение частоты приёма доз. В общем – вполне контролируемая штука, даже самоконтролируемая.

А в медицине – нету этой технологии. Почему? Не знают? Или – знают, но считают слишком ядовитым? Пардон, но половина онкологических лекарств – аналоги того самого иприта, которым в первую мировую массы людей весьма эффективно травили. Куда уж ядовитее… Или героиновая наркомания имеет при современных способах лечения более благоприятный прогноз, чем рак? Фигушки ведь… Или – политика? Боятся даже упоминать о лечении зависимости от одного наркотика приёмом другого? Чорт их знает. Странно это. Но – чем чорт не шутит, вдруг когда пригодится такое знание… От сумы, от тюрьмы да от наркомании у близких зарекаться не следует. Поганое нынче общество, почти кого угодно на иглу могут присадить.

* * *

В общем – обрадовался я Машкиной идее, тем более что нашли мы с друзьями недавно проход в совсем почти нехоженый и абсолютно безлюдный участок болота, да туда и рванули. Предварительно выпотрошив сундук Машкиной бабушки на предмет всяких цветастых платков, которые планировали использовать в съёмках заместо одежды. То есть, Машка всячески пыталась свести к тому, что одежды для съёмок не понадобится вовсе, но у меня, наверное, фантазия бедновата. Ну не могу я одновременно придумать более двух сюжетов, в которых обнажённость сыграла бы в сюжет, а не в пошлятину.

И поехали. Удачно поехали. Единственное – немного промахнулись со стыковкой автобусов да чуток неправильно вспомнились расстояния… В общем, до болота мы в первый день не дошли, дошли только до обводной канавы. Аккурат под занавес. Палатку ставили на последней опушке последнего перелеска уже в пронзительных лучах заката, через пятнадцать минут уже купались в густом тумане, залившем по грудь и болото, и все окрестные поляны, а грибы на ужин (подосиновики с обеденную тарелку величиной) – собирали уже в темноте при фонарях. И это было – к лучшему. Неправильно было бы выходить на болото в полдень. Утром это надо делать. Утром краски чище, воздух хрустальнее, багульник тоже утром источает утончённый аромат, а днём – плотный дурманящий запах.

Впрочем – а Вы знаете, что такое большое болото со старыми торфоразработками? Вряд ли ведь… Другой мир оно, мало кому ведомый.

Пожалуй, опять исполню тот же трюк, что уже был в первой части. Возьму-ка старый неопубликованный рассказ да и вставлю сюда. Природа – штука такая, свежесть и новизна восприятия многократно усиливают эффект. Повторное описание не катит. Так что возьмём первоначальное. Пусть и десятилетней давности, пусть о другом торфянике писанное. Оно – лучше.

Пикник с огнехождением

Вот, наконец, и сворот с узкоколейки – еле намеченная тропа в цветущем кипрее, метров через триста входящая в перелесок. Там можно будет чуть остыть, а то от палящего солнца в союзе с парящим болотом вокруг и отнюдь не лёгким рюкзаком за плечами – сейчас, через полтора часа после старта, уже изрядно не по себе. Это если облачно, можно отстроиться от окружающей действительности, вообразить себя паровозом и переть на автомате. Конечно, одного механического занятия для подобного перевоплощения не вполне достаточно, но двух – уже да, трёх – тем более. А именно три и есть: тащить рюкзак, приноравливать свой шаг к шагу шпал, никак не совместимому с человеческой анатомией, и ритмично махать руками, разгоняя озверевших слепней. Впрочем, вру. Есть ещё четвёртое – следить, чтобы тянущиеся в хвосте дети а) не отстали, б) не схватили перегрев, в) не слишком заскучали, а то ведь в следующий раз их не затащить с собой. Означенные три первых механических занятия, разумеется, исключают постоянное верчение головой, так что четвёртое сводится к паровозным же воплям через каждые пять минут.

Но в данный момент – солнце жарит вовсю и никакой автоматизм не спасает. А идти всё равно приходится по шпалам, по самому пеклу, так как по обочине – хуже. Мало того что кипрей и борщевики вдоль тропы парят по-чёрному и напускают комаров в придачу к слепням, так ещё и поминутно приходится уступать тропу местным рыболовам, гоняющим по ней на велосипедах и мотоциклах. Шпалы – они хоть и не для человека придуманы, но для мотоцикла – в ещё меньшей степени.

* * *

Собственно, пора разъяснить, что же это за развлечение такое, в паровоз играть. Оно, конечно, только преамбула, развлечения и приключения все пока впереди, и весьма много – на целых три ближайших дня. Главным образом, конечно, ловля карасей – основных обитателей заброшенных торфяных карьеров, для разработки которых и была проложена узкоколейка, существующая только пока в дальней части массива, где продолжается добыча торфа. Прекратится – разберут. Узкоколейка ведь – она только кажется солидной железной дорогой, а на самом деле эфемерна. Сегодня здесь, а через год глядь – уже на параллельную бровку перенесли. То ли к новому карьеру так ближе, то ли часть бровки выгорела и перекладывать путь по новой стало просто негде.

У всякого нормального человека слово «карьер» ассоциируется с промышленным пейзажем и не может вызвать никаких эмоций, кроме лёгкого омерзения. Оно так. За единственным исключением. Старые торфоразработки не имеют ничего общего с карьерами в обычном понимании этого слова. Отвалов нет, стометровой ширины дорог для мощных самосвалов – тоже. Да и вообще никаких дорог нет, кроме временной узкоколейки. Вскрывается в стенах карьера тот же торф, что составляет почву вокруг. Да и не копают тот карьер, а моют. Струёй воды размывают торф, а взвесь откачивают и потом сушат. Оставляя в карьере многие тысячи изумительно-ветвистых коряг. Прекратилась разработка, перестали откачивать воду – карьер за год превратился в озеро, а ещё через десяток-другой лет на бровках вырос лес, по воде пошли моховые сплавины, полосы камыша… Получающийся в итоге ландшафт естествен до предела и даже гораздо интереснее того же болота до начала разработок. Своеобразная озерно-лесная Венеция со многими тысячами островов и островков, лабиринтом лесистых бровок шириной до десятка метров, обилием рыбы, птицы и зверя, разливанным морем грибов и ягод.

Только вот, хоть и практически невозможно на глаз отличить такой искусственный ландшафт от лучших образцов природного, есть одна существенная разница. Все природные системы саморегулируемы в полной мере, искусственные – как правило, нет. Они требуют для своего сохранения определённых усилий и правил поведения, главные из которых – правила обращения с огнём. В ненарушенном болоте пищи для огня мало – всепропитывающая влага не даёт распространиться «земляному пожару». Как только появились бровки, осушительные каналы – появились и куски торфа, высушенные до состояния абсолютного пороха. А если они велики, что бывает, когда канавы глубоки и лес сведён, создаётся своеобразная «критическая масса»: горящий сухой торф приобретает способность высушивать влажный вокруг, и вот здесь-то и начинаются печально знаменитые провалы людей и домов в огненную бездну. Впрочем, среди старых торфоразработок, которые имеются в виду, таких мест мало, это скорее свойство современных. Пришла ведь кому-то в голову мысль вместо копания или мытья карьеров сразу сводить лес на целом большом поле, высушивать его сетью канав, а потом скрести бульдозером! Пока поле сушится, одна искра – и готов неконтролируемый пожар, соскребли – вместо вполне проходимого лесистого полуболота возникла не озёрная сказка, а болото настоящее. Топкое, вонючее и бестолковое.

* * *

Вот и перелесок. Привал. Конвенция в действии – слепни, безжалостные на солнцепёке, уступают место комарам, но от этих-то избавиться можно, химзащиты всякой в рюкзаке хватает. На солнце – пять минут, и смыло всю химию пoтом, да если бы и не смыло, слепням на неё глубоко плевать, хоть на флакончике и написано обратное. В тени же – работает. Комаров разгоняет, а слепни конвенцию блюдут, в тень не суются.

Смысл паровозной пробежки глубже, чем кажется, и некоторые его оттенки проявляются самым неожиданным образом. Если бы дети так не выдохлись – гоняли бы сейчас по травяным джунглям, чего делать не стоит решительно. Даже не в борщевиках дело. Хоть и пишут о них всякие гадости, но сам ни разу не видел живьём реальных ожогов. А вот гадюки – это да. Торфоразработки – гадюшники вообще исключительные, а летом, в жару, в пору огня, змеи выжимаются с массива в эти вот окаймляющие перелески. При желании – можно за полчаса набрать и десяток, и больше. Лет несколько назад на этом вот самом пригорке Костя, один из постоянных участников наших рыболовных вылазок, испытал вполне замечательное приключение. Отошёл себе в сторонку в туалет, и – обгадил здоровенную гадюку, которая, по всей вероятности, не цапнула его только по причине шока, вызванного подобной наглостью.

Отдышавшись и обсохнув – кинуть взгляд вперёд сквозь последние деревья. Как там на этот раз? Между прочим, впечатляет. Вся безлесная часть, которая с относительно недавними разработками и идти по которой ещё час, – покрыта сплошной пеленой сизого дыма. Горит. То, что в предыдущих абзацах я употребил слово «пожар», на самом деле неправильно. Нет на торфяниках такого слова. Просто горит торф. Очень точно, кстати. Пожар ассоциируется с буйным пламенем, а горение торфа беспламенное в принципе. Увидеть даже не пламя – угли, и то не просто. Только если вживую перед глазами вдруг упадёт дерево с отгоревшими корнями, в яме под выворотнем на мгновение вспыхнут угольки – и сразу покроются золой. Разве что ещё само дерево займётся, но это уже совсем редко бывает.

Масштабно горит. Не один очаг, не десять… Сотни. И фронтом до сотен метров. Раньше при таком развитии событий весь район сгоняли бороться с огнём, а посторонних на торфяник так и вовсе не пускали, хоть и зря. Впрочем, о том, почему зря – расскажу чуть позже. Но то, что не тушат – явно неправильно. Отдельные компании вроде нашей могут извести одно, два, три недавних возгорания, но масштабно распространившийся огонь – никак. Здесь нужны другие силы.

* * *

Ладно, пройдём. Несколько лет назад, когда мы только начинали осваивать торфяники, огонь обходили за сотню метров. Страшно с непривычки. Позже, по мере разгорания перестройки и торфа, пообвыкли, стали срезать впритирку к огню, потом вдруг обнаружилось, что и просто по горящему торфу можно ходить, соблюдая несколько элементарных правил… Словом, уже никого не пугает, кроме разве что моего младшего – Антона, которому внове, но он ещё толком бояться не научился. Если старшим не страшно, ему тоже.

Вот и первый огонь. Бурый торф, на нем извилистая чёрная полоска шириной полметра, за ней – почти белая зола. И лёгкий сизый дымок, который так жидок, что вблизи даже непонятно, откуда он берётся. Только издали можно разобрать, что преимущественно из полоски, а чуть слабее – из остывающей золы. Ни клубов, ни полос. Лёгкое такое марево с резким непривычным запахом, одеялом лежащее по торфянику на манер начинающегося тумана. Не того вечернего, который клочьями, а – утреннего, сплошного и прозрачного. С запахом, впрочем, не всё ясно. По идее он должен быть привычным, как-никак солод для шотландского виски коптят именно на торфяном дыму, да и некоторые классические мясные и рыбные деликатесы тоже. Вот специально нюхал. Долго и неоднократно. Ну ничего общего!

* * *

Хоть и привыкли уже, но первый шаг в огонь всё равно не оставляет равнодушным. Теплотворная способность торфа мизерная, вода – вон она в канаве блестит, всего полуметром ниже тропинки; значит, и под тропинкой на глубине полуметра уже мокро, даже если провалиться – не будет того жара, чтобы сквозь штаны и ботинки обожгло. Для этого нужна большая свежевыгоревшая полость, и отнюдь не по колено глубиной. Впрочем, кому как – вон гадюка дохлая лежит, ей хватило. И только ей. Если бы хватало кому покрупнее, гадюка выглядела бы не просто дохлой, а хорошо поджаренной. Однако к дымящейся под сапогом земле и клубам разлетающейся золы привыкнуть до конца всё равно нельзя. Несмотря на всякую там логику и многократные эксперименты, на саму чёрную полоску не наступает никто, да и на свежей золе все прибавляют шагу, отдыхая исключительно на уцелевших островках, не ближе нескольких метров от фронта огня.

Кстати, свойство огня «выгрызать» полости в торфе – оно тоже ведь не просто так, а очевидное следствие той же низкой теплотворной способности торфа. Минимум ночной росы, даже просто прохладный ветерок – и на поверхности торф теряет способность гореть, огонь уходит вглубь. Чёрная полоска – это как раз обугленный торф над полостями с активным огнём. Внутри выгорает, а на поверхности только обугливается, догорая уже за фронтом, после обрушения. В нашем случае – сантиметров на пять.

* * *

Несмотря на дым и горящую под сапогами землю, идти гораздо комфортнее, чем на подходах. Во-первых, не так душно – огонь просушивает чрезмерно влажный воздух болот; во-вторых – никакой летуче-кусачей, равно как и ползучей, нечисти. Да и психологический настрой совсем не тот. Без огня – главное войти в автомат сосредоточения на одном следующем шаге, не думая ни о том, сколько позади, ни о том, сколько впереди. Просто глотать километры по методу старой клячи, ни в коем случае не задумываясь ни об одном шаге, кроме следующего, и ни об одном деле, кроме немедленно нужных (отогнать слепня, кликнуть детей), или же, наоборот, совсем оторванных от окружающей действительности. Иначе отсутствие разнообразия, влажная жара и гнус могут превратить прогулку в ад. Совсем другое дело – на активной гари. Каждая полоса огня и дыма вызывает азарт к её преодолению. Можно планировать, что через пять минут дойдём до вон того островка, за ним опять горит, но ещё в километре будет магистральный канал с перекинутым через него железным листом – и вот там-то и устроим следующий привал.

Вот и лист. Впрочем, мостик – он не только из листа. Лист – перекрытие, а основа – полуметровые стальные трубы из тех, по которым прокачивали торфяную гидромассу. Так что, с поправкой на материал, комплект из огня, воды и труб – полный. К сожалению, тени нет. Обе берёзы, ещё в прошлом году стоявшие на берегу, уже отгорели, упали и лежат. Тоже ведь, между прочим, показательно – пепелище, а берёзы целые, только листва пожухла, да над корнями дымок вьётся. Горящий торф – это совсем не лесной пожар. Хотя, хотя… Сушь вторую неделю зверская, горит куда как сильнее, чем обычно, и вон кустик охватило-таки самым настоящим пламенем. Но это – куст, тонкий и сухой уже заранее. Деревья всё равно не занимаются. Вот лежат свежие, чуть поодаль – прошлогодние, а дальше совсем старые. Самые непроходимые преграды на торфоразработках – отнюдь не топи или озера, а такие вот лесные завалы на гарях. Пройдёт несколько лет и несколько пожаров, опадёт кора, высушит солнце коряги до малинового звона, заточат огонь и ветер сучья до бритвенной остроты – сам чорт не пройдёт. И гниль не спасает. Не гниёт ничего на просушиваемом торфе. На Оршинском торфянике Костя раз тащил по берегу пластиковую лодку, на которой мы не один десяток километров волоком по щебёнке валдайских речек скреблись. На острых камнях выдержала, винил – он склизкий и шкрябоустойчивый, здесь же коснулся сучка на обгорелой сосне – и сантиметров на сорок как ножом распорол, даже не почувствовав.

* * *

За мостом – развилка. Направо, туда, где за дымом не видно уж совсем ничего, путь на большие и глубокие карьеры, туда мы ходили несколько лет назад. К сожалению, кончилась там рыбалка – донельзя размножился ротан, и карась перестал брать. Сетями ещё, конечно, ловят, причём здоровенного, по несколько килограмм, но на удочку – как отрезало. В последний же заход, что, собственно, меня окончательно и добило, ротаны обнаглели совсем. После двухдневного дёргания оных на манную кашу, которая, собственно, и применялась сугубо из соображения, что в теории они её не жрут, я плюнул и заметнул в маленькую заводь удочку вообще без наживки. Просто для того, чтобы не класть на берег – а то на неё, бедную, немедленно наступят. Секунд через пять в камышах началось некое брожение и шевеление, а ещё через три – оттуда, задыхаясь от жадности и хлопая по воде плавниками, вылез совсем уж кошмарного размера ротан. И сосредоточенно, со смачным чавканьем, начал жевать поплавок. Даже чаек и уток почему-то убавилось. Пока был карась – галдели и крякали из-под каждого куста, сменился карась ротаном – дружно поисчезали. То ли за лапы кусают, то ли ещё что… Не знаю. Словом, для этой группы карьеров настала пора отдохнуть от рыболовов.

Говорят, что ротана в наши широты завезли в качестве аквариумной рыбки, после чего он на манер незабвенного майора Пронина просочился сквозь канализацию в Яузу, а там уж и начал своё победное шествие по водоёмам Подмосковья в виде икры на лапках уток. Красивая легенда, а в части аквариума и канализации, возможно, и правдивая. Но в части уток – никак нет. Нет на утках такого греха. Он целиком и полностью на человеке. Пути распространения этой заразы просты, и я их наблюдал неоднократно. Собрался некто на рыбалку за щукой, а в качестве живца понадёргал ротанчиков в пруду перед домом. Карасиков-то на месте дёргать потруднее будет, да и время лишнее тратить не хочется. Порыбачил зорьку, собрался домой – и плюх в озеро то, что в ведёрке осталось неиспользованного. А ротан – он живуч. Даже побывав на крючке и посидев денёк в ведёрке на жаре, не заснёт. Как окажется в водоёме – так и очухается немедленно. И через несколько лет – прощай карась.

* * *

Прямо по курсу, между канавой и блоком карьеров, куда мы идём сейчас, дыма чуть поменьше. Просто потому, что воды здесь резко больше, чем суши. Кажется, пошёл последний километр огня – в конце поля, за поперечной канавой, нетронутый лес, а за ним уже начинаются совсем старые и совсем заросшие карьеры с низкими бровками. Гореть там более или менее нечему.

Вот чего, правда, никак не пойму – так это откуда такое колоссальное количество очагов. То, что пишут про самовозгорания от брошенных бутылок, – чушь полнейшая. Сколько ни приходилось видеть только что зародившихся очагов, причин ровно две: либо плохо затушенный костёр, либо, если уж совсем сушь стоит, – брошенный окурок или спичка. Не на торф – торф окурком трудно разжечь. На хорошо высушенный мох, от которого уже в свою очередь торф занимается. Не зря же в старину сухой сфагновый мох за лучший трут почитался!

Так вот, на тропе, по которой мы сейчас идём, причину множественности возгораний трудно себе представить. Рыбу здесь не ловят, так что костров не жгут. Горящие спички и окурки ни местные, ни приезжие, вроде нас, просто так не бросают – кто раз видел, чем оно чревато, больше подобного не сделает. У карьеров – там понятно. Местные рыболовы-полупромысловики, они же рабочие на торфоразработках, – люди разные, часть их чувствуют себя на массиве полновластными хозяевами, а там уж и сам чорт им не брат. Заведёт такой горе-рыболов костерок уху варить, пупырь водки откроет, сидит себе в дыму, блаженствует – а торф уже метра за три от костра разгорелся так, что и не потушить без пожарного вертолёта. Причём встречается подобная картина только если рыболов один. Когда в компании двое-трое, пусть даже именно таких, за костром уже следят, да и разводят его, выбирая место. Словом, костры отпадают, так же как и окурки с бутылками. Видимо, причина все-таки в мопедах и мотоциклах с плохо отлаженными моторами. Ничего, кроме свободных выхлопов, не может дать столь разрушительного эффекта.

* * *

Вот и канава с мостиком, на этот раз деревянным. За ней огня уже нет, лес, а вскоре и те карьеры пойдут, куда ротан пока не добрался. Очередное «опасное» место – широкая опушка с густым ольховником, сквозь который даже при наличии тропы продираться приходится с напрягом и изрядным треском. Здесь проблема уже не в змеях. Лес подболоченный и тёмный, а змеи этого не любят. Здесь владения клещей, также выжатых огнём с горящего массива. Защититься от них нельзя никак, разве что сразу после леса раздеться, осмотреть друг друга да и одёжку протрясти. Клещ – он ведь гурман, сразу никогда не вцепляется, час будет лазить, два… Пока не найдёт то место на человеке, где и кожа потоньше, и кровь повкуснее. Словом, то самое место, где его труднее всего будет заметить и откуда больнее всего будет вывинчивать. Впрочем, сколько ни осматривайся и не перетряхайся – всё равно один-два останутся и попозже впиявятся. Так что на ближайшие сутки придётся проявлять повышенное внимание ко всему, что чешется.

Опять поставить химзащиту. Не только потому, что комаров много, хоть и действительно много. Лес короткий, всего метров триста, а там, за лесом, – произойдёт чудо. И нельзя, чтобы при этом отвлекали даже единичные комары.

* * *

Чудо, даже если о нём известно заранее и можно подсчитать оставшиеся шаги, – всё равно всегда неожиданно. Вдруг нога вместо чёрной торфяной жижи встречает мягкий и упругий мох – и вы в другом мире. Куда ни посмотреть, хоть даже и назад, – везде озёра, озёра, озёра… С тысячами островов и островков, каждый из которых – всего по квадратному метру, но каждый – земля. С травой, мхом, деревом, а то и двумя. А между ними то тут, то там из воды высовываются разлапистые коряги, которые были бы, пожалуй, похожи на оленьи рога, если бы не отливали совершенным серебром. Это такое хитрое свойство соснового корневища – после многократного повторения вымачивания-просушки в стерильных условиях торфяника приобретать благородный блеск матового серебра и даже умение отражать серебряной пастелью краски заката. Вне торфяника этим свойством обладает только особым образом распиленная осина – вспомните крытые осиновым лемехом купола в Кижах.

А между озёрами – низкие бровки, шириной где по метру, где по десять, выстланные подушками мха сотен разновидностей и всех цветов, где с купами крушины, где с развесистыми берёзами, а где – и с болотными сосенками, которые, будучи ещё ниже человеческого роста, уже взрослые и обсыпаны шишками.

Расходящиеся от бровок моховые сплавины, по которым можно ходить, разгоняя волну на десяток метров вокруг, розовые от цветущей клюквы. Единственное, между прочим, что в окружающей растительности имеет красноватый оттенок, вся остальная гамма выдержана совсем в других тонах. Самый популярный цвет после разных оттенков зелени – чисто-белый до серебряного. Здесь и рассыпанные по всему зеркалу воды кувшинки, здесь и разбросанные по прибрежному мху колоски прошлогодней пушицы, на которые как будто по клочку ваты намотано, а потом специально растрёпано. Если смотреть на противоположный берег, то порой даже трудно отличить береговой мох от плавучего, осоку от камыша, кувшинки от отражений пушицы, настолько естественно, гармонично и в единой тональности одно сменяет другое. Даже на возвышенных участках бровок, там, где торф просушен полностью, возникают снежно-белые полянки цветущей брусники.

Зелёно-белый контраст был бы даже слишком ярок, если бы не смягчался бежевыми стенами прошлогоднего камыша, стоящими в воде над затопленными бровками. Впрочем, кажется уже с предыдущего абзаца у читателя начинается некоторое недоумение: как так, кувшинки – белые, камыш – бежевый? А ведь именно так. Это на замусоренных речках и деревенских прудах, где настоящие кувшинки извелись, этим словом стали называть жёлтые кубышки, а кувшинку перекрестили в лилию. Даже записали в Красную книгу. В точности так же и с камышом. Те, кто его не видел, называют камышом рогоз, у которого прошлогодние побуревшие стебли действительно не держатся.

* * *

И продолжение чуда – кипящая вокруг жизнь. Десять шагов назад – ничего, разве что изредка птичка чирикнет в кронах. Шаг на мхи – и от птичьего звона закладывает уши. Второй шаг, через гребень бровки, – и к звону певчих добавляется галдёж сотен чаек. Вода бурлит – карась гуляет, там проплыла крыса, здесь ондатра, которую аборигены зовут не иначе как мымрой. Над водой облака стрекоз. А зайти под деревья – под каждым нора, а то и две. Мышиные, лисьи, бобровые… Куча раскрошенных шишек, клёст зимой столовался, а вон над ней на дереве и расщеп-наковальня с недоеденной шишкой. Иной раз и глухарь из-под ног уйдёт, а то и с выводком. В лесу ведь ягоды мало, да и не во всякий сезон, вот вся птица и собирается на бровки, чтобы птенцов на ягоде поднимать.

Ягода, она же как устроена, в лесу если? Где совсем сухо – там земляника, черника. Чуть поболотистее – брусника пошла. Ещё ближе к болоту, там, где начинается кукушкин лён, – голубика, она же пьяника, она же гонобобель. Ещё мокрее, где сфагнум впервые попался, – морошка. Вытеснил сфагнум все остальные мхи – тут уже царство клюквы. На километры растягивается, да и лес порой подводит – для хорошего урожая одновременно нужно, чтобы и тень была и солнышко пробивалось.

На бровках – всё сразу. От зоны одной ягоды до зоны другой и метра нет, раскидистые берёзы на просвечиваемой со всех сторон бровке – для ягоды просто идеально. И начиная с середины июня – ягода постоянно. Сначала морошка, потом земляника с черникой, к середине июля голубика с малиной; только сходят – брусника на подходе, а там и главная ягода, то есть клюква начинается.

Впрочем, кому как. Для птиц главная ягода вовсе не клюква, а голубика. И поспевает в период подъёма птенцов, и держится долго, пока не съедят, да и просто много её. Садоводам, пытавшимся с этой ягодой развлекаться, хорошо известны три правила, в сумме обеспечивающие непременно хороший урожай: вдоволь воды, но не болото, торфянистая почва, посыпание грядки золой и головешками из печи. Понятно? Торфяная бровка в полметра высотой над озером, подгорающая раз в несколько лет, – именно то самое место и есть, урожайность ягоды получается – куда там какому Северу! Кусты в рост, гроздья чуть ли не как у винограда, с каждого куста по полведра ягоды.

Для своего потребления, между прочим, тоже неплохо. Только нужно знать одну тонкость. Согласно распространённому мнению, лучшее применение для голубики – вино, благо и бродит сама не хуже винограда. А вот во всяких там вареньях она ягода якобы никакая. Чорта с два. Просто вкус, а особенно запах у голубики настолько тонки, что их чрезвычайно легко перебить. Чуть началась карамелизация сахара – варенье погибло. А вот если немножко недоварить, а банку запастеризовать, так эта баночка, открытая зимой, наполнит тончайшим лесным ароматом даже не квартиру, а весь подъезд! И внутри будет именно варенье, а не полукомпот, – желирующие свойства у голубики высоки необычайно. То же самое с пирогами – стоит взять не дрожжевое, а слоёное тесто, обеспечивающее теплоизоляцию повыше и оставляющее начинку чуть сыроватой, пирог получится совершенно волшебного вкуса и аромата.

* * *

Эффект, производимый сменой пейзажа, запределен и, как и положено при любых запредельных ощущениях, как бы срывает всю логику поведения. Массив карьеров одинаково хорош везде, но пройтись по бровкам с рюкзаками, выбирая место для лагеря, из каких-то соображений вдруг оказывается совершенно обязательным. Даже чудесное преображение природы не может подавить инстинктивного желания найти местечко получше. Несмотря, между прочим, на немалые трудности. Налегке здесь ходить – удовольствие неземное, а вот на человека с рюкзаком грузоподъёмность мхов уже явно не рассчитывалась. Равно как не рассчитывались и заботливо кем-то построенные мостики через все канавки, без которых ходить здесь было бы уже просто невозможно. Торф – коварен, он либо твёрд, либо жидок. Безо всяких переходных состояний. Канава шириной один метр и глубиной двадцать сантиметров, с чуть влажным дном – оказывается бездонной пропастью. Сапоги, даже болотные, просто бессмысленны. Либо идёшь посуху, либо проваливаешься по пояс. И если канавку не удаётся перепрыгнуть, приходится искать мост в одно бревно с жердинкой-поручнем, а там, где бровка выгорела совсем и стала топкой, – замаскированную мхами гать в два-три брёвнышка. Казалось бы, после такого подхода – плюхнуться бы и лежать, лежать… а проходит десять минут, полчаса… а рюкзак всё на спине, и всё неймётся ещё одну бровку изучить на предмет места.

Причём собственно к стоянке для лагеря требований немного – тень, вид, место для удочек, место для костра. Последнее – особенно важно. Огонь за час уходит вглубь торфа вдоль корней сантиметров на двадцать, а потому если устроить костёр на сухом массиве, то после каждого чайника его приходится полчаса лопатить, проливать водой, опять лопатить, опять проливать… Пока не исчезнет последняя струйка дыма. Зато если найти отколовшийся и подсевший фрагмент берега, возвышающийся над водой не больше чем на пару десятков сантиметров и отделённый от массива ложбинкой-трещиной с влажным болотцем, – можно жечь хоть непрерывно, благо дров хватает. И берёзового сухостоя на угли, и соснового горельника из ближайшего завала – на пламя. А если совсем попижонить захочется – можно вытащить из воды корягу, её сухая часть горит, как газовая конфорка, ровным неярким пламенем, совсем без дыма и копоти.

* * *

Когда мы ездим, например, на валдайские речки ловить хариуса, момент прихода на место выглядит совершенно по-другому. Почему-то там становится важно поздороваться с рекой. Рюкзаки летят в кучу, разматываются удочки, две минуты – и все уже в болотниках и с удочками растянулись вдоль стрежня. Только когда кто-то достанет первого хариуса, всех сразу отпускает – да, приехали именно туда, да, рыба пока не извелась, да, реку пока не испортили. Теперь можно, в зависимости от варианта и планов, либо костёр завести и палатку поставить, либо лодку надуть и отчалить.

Здесь – совсем иначе. Карась рыба неторопливая, озеро не река, так что собственная торопливость внесла бы диссонанс. Палатки, костёр, обед, чай… Пройтись вокруг, посмотреть, нет ли тлеющих костров, если есть – залить. Выбрать карьер, где карась бы погуще гулял, присмотреть место, чтобы и дерево было развесистое, и снасть на него не залетала при подсечке, и сидеть было бы на чём. Благо любовно обустроенные места – через каждые два метра. И только потом, вооружившись кружкой чаю, со второго уже замеса, и удобно расположившись, можно размотать и забросить первую удочку.

* * *

Вода в торфяных озёрах поразительно разнообразна. То нейтрально-бурого цвета, то просто чёрного, то яркой медью просвечивает на струях. И прозрачности бывает любой – где три сантиметра, а где и пять метров, что, впрочем, становится заметно только осенью, когда яркий лист на дно ложится. Летом тина и торфяная гидромасса глотают свет полностью, и если нет течения, дающего опалесценцию, – то где глубже полуметра, там и чернота бездонная.

Впрочем, это днём. Вечером, когда начинает играть закат, – в косых лучах вода некоторых озёр может взорваться красками. При чтении этой фразы в голову сразу приходит банальное понятие фейерверка. Так вот, оно и не годится совсем. Фейерверк слишком ярок. Даже перелив цветов в перламутре или лунном опале ярок. Здесь краски гораздо нежнее, пастельнее, но в то же время – именно взрывчаты своим разнообразием. Жалко лишь, что полюбоваться этим удаётся нечасто, только в редкие дни с фатальным неклёвом. Если же карась берёт, что случается куда как чаще, времени на закат нету. Не впрямую из-за рыбы. Из-за гораздо более масштабной жадности. Всякую секунду, свободную от вываживания очередного карася и перенаживления удочки, хочется потратить на созерцание, а в результате не остаётся времени даже на то, чтобы намазаться химзащитой. И все до единой сэкономленные секунды уходят на вульгарный самомордобой, равно отвлекающий внимание как от комаров, так и от заката. От слежения за поплавком – тоже. Каждая третья поклёвка обнаруживается по попытке удочки уплыть нафиг.

* * *

Хоть и долга заря в Тверской губернии и гаснет медленно-медленно, за ловлей карася она пролетает мгновенно и кончается резко. Раз – и не видно уже поплавка. Два – перевёл дух, сбросил азарт. И – тут как тут целая лавина совершенно новых ощущений. Оглушающая тишина. До звона в ушах. Оказывается, чайки давно уже заткнулись и по домам спать разбрелись, вон на островах белым крапом лежат. Равно как и комары. Роса, оказывается, уже упала – вся трава в последних лучах каплями сверкает. Садок полон, так что ещё десять минут – и не влез бы очередной карась. Костерок вон у палаток горит, вкусным запахом оттуда тянет. А со стороны, обратной к солнцу, – тучу угольно-чёрную натянуло, так что не иначе как польёт ночью хорошенько, попритушит горящий торф.

* * *

Хорошо, что карась столь живуч. День, два, три может в садке продержаться. Нельзя первый вечер, когда восприятие так обострено, тратить на субботник по чистке рыбы, лучше обойтись тем, что из дому захвачено, – зато просидеть половину ночи у костра, попивая чай, размеренно беседуя, вслушиваясь в ночные звуки… Изредка, впрочем, когда в эти самые звуки с особым нахальством вплетается соло карася на колокольчике заброшенной прямо от костра донки, вставая, дабы прекратить сие безобразие. Причём не забрасывать донку – неправильно. Самый крупный карась берет именно ночью, да и прочие сюрпризы возможны типа вьюна размером чуть ли не с хорошую гадюку. А какой эффект, когда на крючке вместо рыбы вообще оказывается устрашающего вида жук-плавунец со спичечный коробок ростом! И сколько утренней радости детям, когда этот плавунец окажется в ведёрке перед палаткой!

Звуки ночного торфомассива сами по себе крайне интересны, многослойны и многоплановы. В карьерах происходит непрерывный плеск, возня и чавканье. Как бы уровнем выше – непрерывный и громкий звон лягушек, который настолько ровен, что ухо от него отстраивается и перестаёт замечать. Надо всем этим на многие километры плывут призывные вопли выпей, похожие отнюдь не на бычьи, как это принято считать, а на вполне ослиные с выраженным акцентом ржавого насоса. Первые годы болотных вылазок мы даже были вполне уверены, что это именно насосы и качают воду на действующих разработках, тем более что из каких-то неведомых побуждений выпи предпочитают задавать свои концерты именно там. И в Шатуре, и в Редкино, и в Орше, да и во всех прочих торфяных массивах оные вопли непременно раздаются со стороны современных работ.

Но это – звуки постоянные, фоновые. Периодически же – они прерываются звуками гораздо более резкими и громкими. То бобёр шарахнет хвостом по воде, как будто бревном, и откуда только у него сил хватает, то возникнет паника на каком-либо чаячьем острове по причине напавшей выдры, то лиса тявкнет чуть ли не над ухом… Последнее, впрочем, неспроста. Лисы на заброшенных торфоразработках особенные, действуют они на удивление коллективно и осмысленно. На Оршинском нас разок даже самым форменным образом ограбили. Пока одна рыжая моталась вокруг костра вполне в пределах видимости и звуки всякие отвлекающие издавала, две другие тишком выволокли из воды мой садок с карасями (пятнадцать килограмм!) да и утащили его по топкой бровке на соседний остров, где и закатили пир втроём. Не утащили – унесли! Вчетвером, как на носилках. Чтобы по листве не прошуршать, когда мимо костра несут! Обнаружили потерю мы только утром, причём в совершенно анекдотическом контексте. Удобных мест для размещения садка не так уж и много – коряги и сплавины мешают, так что, когда я утром проснулся, на месте моего садка обнаружился Костин. Тот встал пораньше и сидел на берегу, рыбку таскал. Разумеется, я долго бухтел на Костю за то, что он, приспосабливая свой садок, ненароком отцепил мой. Даже влез в воду, дабы поискать свой на дне. Не нашёл. Зато нашёл чужой, спокойно лежащий на дне с явно перегрызенной верёвкой. Набитый до такого состояния, что лисы, видимо, верёвку отъели, но сам садок вытащить из воды просто не смогли. Ещё бы – килограмм тридцать. Только после этой находки мы дотюмкали, в чём дело, и живенько по следам нашли на соседнем острове то, что осталось от моего садка.

* * *

В полном соответствии с неторопливым спокойствием пейзажа, костёр, если он поддерживается, тоже должен быть спокоен. Весёлые костры с ярким пламенем хороши для пикника. Здесь – костёр должен только греть. И совсем чуть-чуть подсвечивать. В лесу, скажем – ночью, и так темно, потому яркое пламя и сгущение тьмы вокруг костра ничего не нарушают. На торфянике же, где со всех сторон отблёскивает вода, ночная тьма мягка и прозрачна, блеск озёр и контурный рисунок каждой камышинки на них видны до горизонта, и разрушать всё это благолепие ярким огнём неправильно.

Четыре-пять брёвнышек, берёзовых, а лучше ольховых, обязательно от сухостоины, причём без нижнего метра, выложенных костром-звездой, – именно то, что нужно. Умеренно-яркие и очень жаркие угли без единого языка пламени, вскипающий за считаные минуты чайник, управление по принципу ядерного реактора «передвижением управляющих стержней» – словом, полный комплект удобств. И хватает на несколько часов.

Пожалуй, только такими ночами и можно в полной мере оценить некоторые экзотические питейные традиции. Водка будет противоречить окружению, для водки нужны, например, котелок ухи и яркий костёр. Коньяк – нарушит вкус и свежесть воздуха. Для вина просто холодно. Вот и всплывает такое замечательное английское изобретение, как грог. В кружку горячего, крепкого и сладкого чаю раздавить ломоть лимона и вылить рюмку рома, а то и просто водки. Или вместо лимона подавить клюквы. И не опьянит чрезмерно, и холод и влагу разгонит, и стиль восприятия не нарушит. Одна-две кружки – и достаточно, можно опять переключиться на чистый чай, который и сам по себе имеет вкус необыкновенный, будучи на торфяной воде сварен.

* * *

Считается, что рыболов – существо без меры азартное и во всякое возможное утро вскакивает в несусветную рань. Чорта с два. Поместите рыбака в действительно красивый пейзаж с реально обильной рыбалкой. И понаблюдайте несколько дней. Вот здесь-то и проявится фокус. Оказывается, азарт приложим только к отдельно взятой зорьке, а вот просиживать её с удочкой или заниматься чем ещё – становится вопросом не азарта, а элементарной жадности. Если индивидуум ездит ради природы, рыбалка чаще всего будет занимать либо утреннюю зорьку, либо вечернюю, но никак не обе сразу. Вторую займут иные способы общения с природой.

Даже просто выспаться как следует! Очередное достоинство торфяников – в воде вокруг и в развесистом дереве над палаткой, вкупе придерживающими на несколько часов наступление дневной жары. Обычно ведь как? Коснулся палатки первый солнечный луч, и через минуту жарко. Вылез из спальника, заснул опять. Через пять минут и без спальника взмок. Плюнул, вылез, а там иней на траве. И комары в придачу. Здесь же утреннее тепло нарастает мягко; к тому времени, когда в палатке начнёт припекать, – на улице устанавливается самый что ни на есть комфорт, с мягкой жарой на открытом месте, приятной свежестью под деревом, в меру тёплой водой, набравшей яркие цвета зеленью растительности…

* * *

Вот теперь, выспавшись и приняв чайку, можно и за приготовление карасей взяться. На этом торфянике они мелкие. Там, откуда нас бычок выжил, – попадались и по килограмму и больше, а здесь – максимум в ладонь, а в массе в палец. Чистить, конечно, запариться можно, как-никак с вечерней зорьки минимум килограмм пять на троих получается… Но окупается сторицей. Карась вообще рыба парадоксальная. В частности – тем, что съедобен либо если он мельче ста грамм, тогда кости можно разжарить, либо крупнее пятисот, тогда их можно выбрать. В промежуточных вариантах – не отплеваться. Если, конечно, не применять специальных технологий.

Впрочем, правильные технологии и так желательны. Попытался я как-то раз проштудировать все доступные кулинарные книги на предмет систем изготовления такого, казалось бы, классического блюда, как караси в сметане. И – хрен там. Ни в одной не нашлось приемлемого варианта, везде ерунда какая-то, при которой вместо пищи богов получается каша с костями. Так что поделюсь своей версией.

Карасей нужно ошкурить, обезглавить, посолить, обвалять в муке, если есть какая-то ягода – набить ею. На сильном огне, не жалея масла, обжарить до хруста. Обжаренных по мере поступления складывать в казанок, проливая каждый слой сметаной. Тем временем костёр, на котором вчера готовили ужин, сегодня кипятили чай, а потом жарили карасей, – аккурат приходит в нужное состояние. В торфе выгорает яма, на дне которой лежит немножко углей, а все стенки слабенько тлеют. В эту-то яму на час-полтора и подвешивается плотно закрытый крышкой казанок.

Получившееся блюдо поразительно по своим свойствам. Можно есть горячим, можно холодным, сразу исключительно вкусно, на следующий день ещё вкуснее. И опять же – любопытный парадокс. Если нужно просто поесть – сытность исключительная, десяток мелких карасиков, вот и хватило на полдня. Хоть отдельно, хоть на бутерброде. Если же хочется попировать не спеша – то втроём или вчетвером вполне можно за час-другой и целиком означенный казанок осилить. Причём совершенно неважно, под какой напиток. Совершенно одинаково гармонирует с пивом, с вином, даже с водкой. Правда, с водкой только если горячее.

* * *

Интересно, кстати. Кулинарная культура, как, впрочем, и всякая культура, очень разнообразна, но почему-то разнообразие сие напрочь отсутствует в соответствующей литературе. Я никоим образом не имею в виду выбор или состав блюд – только само отношение к еде. В конце концов, важно именно оно. Вот почему-то всё сводится к двум крайностям. Либо к еде как к удовлетворению физиологической потребности, либо к еде как к самодостаточному культу. О пище как равноправном средстве усиления впечатлений от некоторых особых моментов жизни можно прочитать разве что в книгах по японистике. Хотя меня, да и многих других, с детства приучали к идее существования некоторых, можно сказать, ритуальных блюд. Тривиальный пример, даже двойной, – майская вылазка на природу столь же невозможна без шашлыка, как Масленица без блинов. В обоих случаях ритуальное блюдо есть абсолютно равноправный элемент всей прочей обстановки, не подчинённый, как, скажем, на банкете, но и не доминирующий, как, например, на дегустации. Та самая золотая середина.

Так вот, караси в сметане – ещё один пример подобного гастрономического ритуала, возникающий в нашей компании один-два раза в год. Впрочем, всего лишь «один из». И это, пожалуй, – очень важный момент вполне философского значения. На тему взаимоотношений человека с дикой природой. Не секрет, что здесь снова проглядывает тот же расклад с отсутствием взвешенной середины. Либо человек – царь природы, либо он – посетитель в музее. Причём середина-то в общем проста, как тот же упомянутый блин. Человека от прочих животных главным образом отличает социальная структура, основанная на опосредованных контактах. Если угодно – на деньгах. Так вот, если разделить человека как индивидуума, равноправного члена биоценоза планеты Земля, и человека как элемент данного социума, приходящегося оному биоценозу чем-то вроде занозы, сами знаете где, если не хуже, – всё становится на свои места. Ловишь рыбу – лови. Не подрывая её воспроизводство. Не для базара. Только соревновательным методом и только для себя. Для «антиприродных» же коммерческих отношений – не трогай дикую, создай «внеприродную» популяцию в пруду. То же самое с охотой, грибами, ягодами… Впрочем, пока что все эти мысли не то чтобы особо новы. Но логического их завершения в сформулированном виде, пожалуй, до сих пор не наблюдается. А именно – что даже строгое выдерживание этих правил есть всего лишь технология, столь же бездушная и противоречащая природе, как и всякая другая. Для того чтобы появилась гармония, технологии мало – нужна ещё и этика, уважение. А уважение к добыче можно проявить единственным образом. Достойно приготовить её. Не изводя карася или хариуса на воблу, не заготавливая тоннами плохо замаринованные без специй грибы, пусть и вполне для собственного потребления. Зная для каждой возможной добычи тот единственный (или те единственные) способы приготовления, которые отличат её от того, что можно купить в магазине. Сыграйте на свежести, на контрастах, на чём только можно. И по возможности придайте получившемуся блюду статус ритуального. Пусть порция карасей в сметане сделает рыбацкий ужин пиром, банка засоленных чернушек – украсит новогодний стол, а душистое голубичное варенье – чей-нибудь день рождения, приходящийся на февраль, когда этот запах, пресный летом, наполнит весь дом благоуханием июльского утра. На манер того японца, который, высунувшись утром из окна и увидев особо жёлтый осенний лист, облазит весь базар, пока не найдёт морковку именно такого оттенка, три часа будет резать из неё листики и накроет стол с салатом из этой морковки на веранде с видом на тот сад. И будет считать свершившееся взаимодействие с природой – актом единения с Богом.

* * *

Эка ведь загнул… Однако попробуйте представить, а на кой бы это чорт было тащить на рыбалку всю вышеописанную посуду, не говоря уж о титанических усилиях по доставке по такой жаре сметаны, если бы предложенное мироощущение не доминировало? Так-то!

Ладно. Пожалуй, на этой ноте рассказ можно и закончить. Разумеется, можно ещё много-много писать о своеобразной и бесконечно красивой природе торфяников, о том, как за три дня человек может полностью преобразиться, превратившись из слегка закомплексованного бледного горожанина в дочерна загоревшего и уверенного в себе путешественника, о философии и кулинарии, экологии и теологии… Да мало ли в какую сторону поворачиваются мысли при появлении той гармонии, которая только и возможна при тесном и равноправном общении с природой! Но на то – будут и другие рассказы, а пока оставлю читателя в предвкушении того пира с друзьями и карасями, который им, может быть, когда-нибудь и предстоит.

* * *

В этот раз болото было другим. Во-первых, совсем другие подходы. Тропинки, которыми мы шли, еле распознавались. Лет пять уже как помер тот дед, который их топтал. Лесные завалы, почти такие же, как после падения Тунгусского метеорита, сменялись давно заросшими карьерами с выгоревшими до нуля бровками между ними. По карьерам – идти было проще, чем по бровкам, на них хоть завалов нет. Зато есть моховая сплавина, прогибающаяся на полметра. И есть волна, разбегающаяся от шагов на сотню метров. Воды нет, но волна – есть. Моховая, ярко-зелёная. С кроваво-красными искрами клюквы, которая в середине таких сплавин достигает размеров вишни. Останавливаться на сплавине нельзя – сквозь мох просочится вода, прогиб от веса той воды увеличится и идти станет не в пример труднее. А вот на бровках – выбрать кочку посуше, бросить на неё рюкзак да и пробежаться обратно кругалём по сплавине, нахватав на ходу пару горстей той клюквы.

Сплавина – бровка, опять сплавина – завал, снова бровка… Час, полтора… Сплавины заканчиваются, начинаются горелые бровки… Идти становится намного легче. Мха нет, ягодных подушек нет. Деревья есть мёртвые, но не упавшие, даже с сохранившейся оранжевой хвоей. Только надо смотреть, чтобы не провалиться в прикрытую лохмотьями торфа выгоревшую яму из-под выворотня. Не надо с рюкзаком падать на обожжённые сучья и корни – ой как напороться можно. Уже жарко, утренняя свежесть спала. Льёт пот. Сто метров, километр, полтора…

И как всегда – всё происходит вдруг. Вдруг – дорога вперёд исчезает. Впереди – зеркало большого карьера. И тут же – обнаруживается, что уже минут десять как идём мы не по горелым бровкам, а по моховым… Что справа давно уже тоже вода, да и слева… И сосны уже живые… И запахом багульника шибает, а то по утренней прохладе его практически не ощущалось… А вон там, через бровку, всего метров сто вперёд-справа, есть остров, где можно и палатку поставить.

– Володь, а вон тот высокий красивый остров торчит – сплаваем?

– Конечно. Лодку только сейчас надуем, палатку поставим, чайку заделаем, а там уж и начнём вокруг шастать…

– А караси будут?

– А куда же они денутся? Мои караси, твоя голубика, клюкву вместе, идёт?

– А где голубика-то?

– Да вон видишь, на каждой низкой бровке кусты почти в твой рост? Такая она здесь и растёт…

– А поганки тут есть? Им – как раз сезон…

– Тьфу ты. Не знаю и знать не хочу. Чай да водку будем пить, а не поганки жрать, ясно?

– Ясно (вздох)…

А дальше – дальше началась сказка. Честно говоря, я и сам не понимаю, сколько всего мы умудрились впихнуть в один неполный день. И рыбалку, включая даже одного карася совсем уж несусветных размеров, примерно с крышку от ведра, и пару вёдер собранной ягоды, и несколько экскурсий на лодке по лабиринтам проток и островов, и съёмки аж на десятке площадок, начиная с острова, который был весь иссиня-чёрный от голубики, и кончая торчащими из воды корягами, на которые я высаживал Машку с лодки, а потом крутился на той лодке с фотоаппаратом вокруг. Лодку в самые неподходящие моменты начинал крутить ветер, я исступлённо матерился на всю окрестность, Машка ржала как две лошади, теряя с того равновесие, которого ей и так на той коряге не хватало…

В общем, ни единой истраченной даром минуты. Даже в считаные мгновения короткого сентябрьского заката мы успели поймать в объектив всё. Стоило солнцу выбрызнуть золото на вечернюю росу – вся одежда с Машки слетала как будто сама собой, и уже через секунду она по колено в торфяной жиже и по шею в осоке мчалась к концу того мыса, где цвета были самыми яркими.

– Володь, я пьяная – абсолютно.

– С пятидесяти грамм?

– Володь, я не знаю с чего, но здесь – кайф. Можно летать.

– Никак убедилась наконец, что и без дури можно?

– Не-е-е-е-е, не понимаешь. Жаль, что поганок нету, я бы тебя заставила съесть.

– А вот с подобными предложениями, мадемуазель, – прошу пройти в индейскую национальную избу. Всего пять метров.

– А с какими ещё?

– Ну… Например, обратить внимание на то, что уже вечер, холод вполне собачий, можно и поближе привалиться…

– А что? Это – идея. Но имей в виду, продолжения не будет.

Странно, даже смешно, но продолжения действительно не получилось. Всё ограничилось тем, что пару часов мы увлечённо целовались, давать волю рукам тоже как бы не возбранялось, а вот дальше – стоп. Непонятный стоп, неестественный какой-то. Машка останавливает – а я не настаиваю. Она опять на целоваться – я с удовольствием. Никаких обид, никаких требований. Мне хотелось. Ей тоже. Спрятать этого нельзя. Но её просьбы остановиться – воспринимались не как обычная в подобных ситуациях игра, а всерьёз. Не вызывая возражений. Вдвойне странно – у обоих действительно был ломовой кайф на грани полёта. Это должно сближать. Не может не сближать! Такой полёт вдвоём – всегда ведёт в постель, не бывает иначе! А вот фиг. Совсем иное. В общем, мне до сих пор удивительно. Полны чудес торфяные болота. Странные вещи они иногда делают с человеком…

Назавтра – то же самое. Полёт через всё болото. Мы решили не выходить назад, а идти вперёд, пересечь весь массив и дойти до узкоколейки, обслуживающей торфоучасток. Неторопливо так, с рыбалкой, съёмками… Один ландшафт сменялся другим. То выгоревший сосняк, где не просто сосны стояли, а хвоя на них даже не обсыпалась… На ногах стояли! Торф между корней выгорел, а сами чуть тронутые огнём разлапистые корни были высвобождены. Стоит сосна на всех своих корнях, рукой берёшь, поднимаешь, потом ставишь обратно. Целый лес такой! А за ним – мелкий-мелкий карьер, воды в котором сантиметров пять всего, зато какие коряги! Металлом сверкающие, разлапистые, высотой по пояс, с одной на другую шагать можно! Дальше – зелёный участок, мохом, соснами и ягодой на бровках и с глубокой радужной водой в карьерах… Каждые двести метров – фотографировали, целовались, шли дальше, опять фотографировали, опять целовались…

Выйдя, наконец, к автобусной остановке – долго улыбались местным бабушкам, убеждавшим нас, что в такой обуви и в такой одежде, как у нас, в болото соваться нельзя. Пугавшим нас рассказами о другой такой же паре, два месяца назад попытавшейся пересечь массив приблизительно по нашему маршруту и бесследно исчезнувшей… Развлекавшим нас рассказами об ужасах, которые они видели в болотах сами во время своих кратких вылазок за клюквой… А мы улыбались – и хитро переглядывались. Ну зачем расстраивать этих бабушек рассказом о том, что сапоги болотные и штаны кирзовые мы сняли полчаса назад на узкоколейке да в рюкзаки и попрятали, сменив на шорты и туристские ботинки? Пусть бабушки тоже в чудеса верят. Другим способом не рассказать им про счастье полёта над болотами. Слов таких нет в великом и могучем…

* * *

– Володь, весной снова на болота поедем?

– Да можно бы.

– Я тоже хочу фотографировать, даже в колледже на специальность фотографа рекламы записалась, какой фотоаппарат мне к дню рождения у мамы выпрашивать?

– Пентакс-5N, разумеется, и для начала – обязательно объектив 28-70.

– Это как у тебя?

– Нет, у меня послабее машинка. Это у тебя мама достаточно богатая, а я сейчас на размен квартиры коплю, не могу себе позволить…

– А снимать кого будем?

– Сама себя ты не сможешь?

– Я уже месяц как протрясаю всех своих подруг и знакомых. Ещё двух нужно взять кроме меня. Выбираю как можно тщательнее.

– Я тоже подумал, что если ехать – ещё две нужны.

– Обеспечу! Хочешь посмеяться?

– Разумеется.

– Тут мои дедушка с бабушкой всё горят желанием с тобой познакомиться и всё приговаривают, что будут меня тебе в жёны впаривать.

– Фиг впарят.

– Да я и сама так думаю.

И вот так всю зиму. Продолжение, в общем. Вертится вокруг, строит кучу планов, но хоть какое-то сближение жёстко заблокировано. Впрочем – с моей стороны инициатива также отсутствует, для меня уже та поездка всё по местам расставила, дальше просто смотрю с интересом.

А интерес – вполне удовлетворялся. Абсолютно изумительными вывертами. К примеру, Машка начала приводить ко мне всех подружек, которые, по её мнению, хоть как-то тянули на роль натурщиц в болотном проекте. И как только я произносил заветные слова, что вот эта годится, – та мгновенно исчезала. Только на третьей, Оле, подруге Машки с детских времён, мне удалось выяснить, что это означает. Исключительно своеобразная форма ревности, оказывается. Стоило мне на ту Олю с интересом посмотреть, вовсе даже ничего не имея в виду, как Машка бросилась грудью на амбразуру. То есть, ровно на следующий день свела у Оли её любовника, посеяв тем смертельную вражду аж на целый год, зато гарантировав отсутствие её в том проекте. Интересная ревность, не правда ли?

* * *

Смешно, конечно, но именно Олю как раз и не удалось от меня отвадить. Не то чтобы там получился вулканический роман, даже скорее никакого романа не получилось вообще, но изредка Оля приезжала раз или два подряд, всякий раз с неподдельной радостью. Года три. До фотографии, правда, ни разу не дошло, а жаль. Очень интересной внешности девушка, к тому же с очень открытыми и необычными эмоциями. Просто фотосессия с ней – требовала подготовки. Как раз из-за нестандартности. А эпизоды общения были столь кратковременны...

Впрочем, для одного красивого эксперимента я её всё же приспособил. Меня всегда удивляло классическое несогласие поколений в вопросах музыкальных вкусов. Примерно с тех пор, как я, будучи школьником, слушал рок пополам с проповедями отца на тему того, что все нормальные люди вроде него и всех его друзей слушают только классику. И тут – те самые его упомянутые друзья дарят ему коллекцию записей со всеми моими любимыми группами… Вполне естественно, что, общаясь со следующим поколением, мне пришлось предпринимать некоторые усилия по обеспечению восприятия одной и той же музыки. В целом это было несложно – фонотека у меня громадная, выбрать то, что понравится всем, да и рассказом заинтересовать, можно запросто. Вопрос лишь в том – насколько оно честно? Просто слушают без рвотного рефлекса или всё же моя пропаганда действует?

Вот тут-то Оля в очередной раз и свалилась в гости как раз в тот момент, когда в Москву приехали Procol Harum. Тут-то я и сообразил, что вот их-то я ей и не ставил, да и похожих групп не ставил, а потому дай-ка я её без подготовки свожу на концерт, вот и посмотрим, что получится.

Нахальные ребята в Procol Harum. Начать концерт с самых сложных и неоднозначных своих композиций, тех, в которых нельзя без полного провала ошибиться ни в едином звуке, тех, которые слушатель должен помнить наизусть, чтобы понять полностью, – большое мужество надо иметь. Вот так вот, даже не гася света, вышли на сцену, сели и без преамбул заиграли не более и не менее – Bringing Home the Bacon. Ольга – вертела головой и не понимала, что происходит. Но когда четвёртой композицией пошла Strong as Samson, наконец въехала, плюхнулась на перила балкончика, на котором мы тусовались, и до конца концерта прекратила реагировать на что бы то ни было кроме музыки. А концерт – был феерическим. Всякого ожидал, но не того, что группа будет мощнее, чем в свои золотые времена. Даже надеяться не мог услышать концовкой главного отделения связку из Whaling stories и Repent Walpurgis, причём обе длиннее и тяжелее первоисточника. Ведь каждая из этих композиций задумана как кульминационная. Обе сразу и подряд – тотальный перегруз всех эмоций.

Но главное было впереди. Концерт проходил в банкетном зале Дворца съездов в Кремле. Такая большая чаша, на дне которой смонтирована сцена и стоят VIP-столики со свечами на них, а вокруг, на круговом балконе – стоячие места для всех прочих. И милицейские кордоны на переходах с галёрки в VIP-зону. Когда группа вернулась на бис и со сцены полились первые аккорды The Whiter Shade of Pale – началось невозможное. Невозможное для Москвы. Невозможное для рок-концерта. Невозможное в смысле того самого конфликта вкусов в поколениях. Под мягкий и зовущий контрапункт органа – вся молодёжь с галёрки, а её было немало, без криков, без аплодисментов, ничем не нарушая звук органа в тишине, снесла милицейские кордоны, вывалилась в VIP-партер, посносила те столики и выстроилась в хороводы. Шизофреническое зрелище.

– Володь, а это что, уже всё?

– Оль, так сколько же можно? Концерт почти три часа шёл, девятнадцать композиций сыграли, вот ведь Брукер на свой день рождения как расстарался…

– Какие нафиг девятнадцать? Максимум три было! Какие к лешему три часа?

Смотрит на часы.

– Ой… Пошли-ка быстрее. Ну, родители мне сейчас вломят!

Вот так вот. Конфликт вкусов, как же. Хрен там, а не конфликт. Действительно достойная музыка – всеми воспринимается. Тут скорее надо наличие того конфликта за критерий держать, как отличать стоящую музыку от однодневок. Есть конфликт – в топку произведение, нету конфликта – в золотой фонд его.

– Слушай, Оль, а фингалы у тебя по всему фейсу – это что, правда родители вчера вломили? Ни фига себе…

– Да ну. Видишь, какие руки от аплодисментов распухшие?

– Есть чуток.

– Вот и словила сегодня по полной программе на тренировке по карате!

* * *

Главной Машкиной ошибкой в затее с болотом было то, что она представила мне искомую пару натурщиц, Веру и Настю, аж за полтора месяца до намеченного старта. С одной стороны оно, конечно, так и надо было – идеи всю зиму разрастались, разрастались, да и разрослись до абсолютно глобального проекта, более приличествующего кинематографу, чем фотоискусству. Но с другой… Да-да, именно это и началось. С поправкой на то, что мадемуазель прекрасно понимала, что замен уже не будет и радикальные меры на манер операции с Олей уже не катят.

Девицы бесились. Ревность – штука заразительная. Девчонки остервенело сражались за роль даже не главной жены в гареме, а главной натурщицы на съёмке, и не методом демонстрации собственных достоинств, а исключительно методом выявления недостатков у двух прочих. Майн готт, чего мне только ни пришлось наслушаться и насмотреться! Каждая изо всех сил обеспечивала занятость всего времени у двух других. Все три пытались подсунуть друг дружке всех парней, встреченных в клубах, и всех парней, увиденных на фотосайтовских пивопитиях, которые я имел глупость им показать! Впрочем, обе новых и в мою сторону некоторые авансы делали, но ничего не форсировалось ни с моей стороны, ни с их. Вероятнее всего – делались из того же самого соображения насчёт роли альфа-натурщицы. В общем, в сухом остатке имеем ежедневные пьянки до упору, загулы то в клубах, по три клуба подряд, то на дачах, полная разваленность всей подготовки, дружный смех на весь фотосайт…

Ровно один раз мне удалось дня на три унять сие безобразие, но меры для того пришлось принять чрезвычайные. Девушки они в общем-то хорошие. Критическая масса просто превышена, а так – даже исправно приглашали во все те клубы, где учиняли загул. Этим я и воспользовался – взял да и принял приглашение в тот клуб, где девчонки, кроме пиянства, ещё и подрядились минут сорок манекенщицами поработать, подемонстрировать одежду, из конопли сделанную, под лозунгом, что коноплю не только курить можно.

Дождался, пока начнётся сия демонстрация мод, после чего, под испепеляющие взгляды с подиума, молниеносно охмурил самую симпатичную, хоть и с ядовито-сиреневыми волосами, девушку, которая нашлась в зале, и торжественно отбыл вместе с ней.

Подействовало. Но всего на три дня, дальше всё вернулось на круги своя. А ещё через день – не выдержала Настина матушка. Позвонила.

– Знаете, Владимир, а я Настю с вами в болото не пущу.

– И правильно. Я бы на вашем месте так же поступил.

– Я её под домашний арест посадила. Она же совсем забросила учёбу. Каждую ночь возвращается в пять утра!

– Правильно, так и надо!

– От неё водкой пахнет!!!

– Ноу комментс.

– От неё же водкой пахло даже в тот раз, когда Маша её впервые к вам привела! Зачем вы её водкой поили? Она же ещё маленькая.

– Фиг там маленькая. А водку мы не пили.

– А что пили?

– Жжёнку.

– Но от неё – именно водкой пахло!

– Нет, мы пили жжёнку, это у меня ритуальный напиток для подобных встреч.

– В общем, я её не пущу…

– Так и правильно, я и сам от этого бардака уже на рогах!

Ну вот не стал я без прямого вопроса объяснять, что такое жжёнка. Великий напиток гусар в позапрошлом веке и студентов в прошлом. Пойло, после принятия которого все вокруг как бы устойчиво держатся на ногах, но начинают купать лошадей в остатках шампанского. И после которого, пробезобразничав всю ночь, можно с незамутнённой головой и твёрдой рукой – хоть в бой, хоть на экзамен. А водка в составе – конечно, есть. Наряду со всеми прочими ингредиентами.

Настя выпала в осадок, но остальные две юные леди беситься продолжали. Исполняя эдакий облегчённый вариант милой девичьей игры «подложи подружку под морального урода». Что хуже – смогли заразить тех двух ребят, начинающих фотографов, которых планировалось брать с собой в качестве ассистентов и тягловой силы. В общем, в заботу о полной замене подготовки загулом ребята включились, а мозгов у них таки чуток поболе, чем у девиц, потому и эффективности в их действиях также оказалось с запасом. Преуспели. Порученные же им инженерные решения так и остались словами. Приехали, словом. Пришлось идти на принцип и выкатывать ребятам от ворот поворот, а девицам ультиматум.

Ежедневно звонила Настина матушка. Ей ну очень хотелось всё же отпустить Настю, но очень не хотелось говорить это вслух. А ещё хотелось каких-то обещаний с моей стороны. А ещё ей хотелось, чтобы Настя хоть пару недель посидела над подготовкой к экзаменам. Забавные разговоры…

– Владимир, а я Настю всё равно не пущу.

– Так я же десять раз повторил, что правильно сделаете.

– Как это правильно?

– Как-как. Бесится девица, не кончится оно добром. К тому же – я старый ко… тьфу, развратник, возьму вот и соблазню чего доброго.

– У вас не выйдет.

– Посмотрим. Впрочем, пока что я и сам не уверен, буду ли.

– А зачем вообще вам Настя?

– В данный момент – чисто для фотографического проекта.

– И вы уверены, что она правильно поймёт?

– Я не уверен даже в том, что я сам правильно пойму…

– Но вам же с ними скучно будет?

– Отнюдь. Вроде бы я с молодняком прекрасно уживаюсь, никто не скучает. Недавно вот на одной чуть было даже не женился…

– Вы с ума сошли?

– То есть?

– Я могу понять, что девчонкам иногда интересно покрутить с кем-либо существенно старше. Но это же ненадолго. Чтобы жениться – с ума сойти нужно.

– Тогда смело считайте психом!

– Нет, не пущу я Настю.

– Вы правильная женщина, я бы на вашем месте – тоже не пустил!

А тут ещё и Машкина матушка на голову свалилась. За три дня до старта. Надумала в кои-то веки дочку с днём рождения лично поздравить, благо 18 цифра круглая, привезти ей в подарок тот выклянченный фотоаппарат, а заодно и со мной познакомиться. Машка, не будь дурой, фотоаппарат забрала, а развлекать матушку вместе с её очередным мужем-немцем меня и приспособила. Ух! Всю сознательную жизнь старался таких женщин обходить по дуге возможно большего радиуса. То есть, за три километра без бинокля видно, что стервь уникальная. Хотя – забавная, впрочем, для продвинутых стервей сие не удивительно. Машка, наверное, тоже такой станет. Задатки прямо-таки светятся, а проростки изо всех щелей лезут, не подумайте уж пошлого. Назад мадам отбыла в преизрядно расстроенных чувствах. Цирк, устроенный девицами, не мог не впечатлить рикошетом и её, а объяснять, что я знаю, в чём тут дело, мне категорически не хотелось… В общем, мадам вусмерть обиделась на дочку и отбыла обратно в страны заморские. Даже не попрощавшись.

– Владимир, а если я Настю отпущу – вы обещаете, что с ней ничего не случится?

– Могу пообещать, что живой назад привезу. В остальном – не сторож я. И не евнух в гареме.

– Этого – мало!

– Большего не будет.

– Ладно, если обещаете – отпущу.

– Если возьму. Из меня уже и вы нервов подёргали, и Машкина матушка добавила, о самих девчонках уж и не говорю, сами видели. Всерьёз думаю отменять затею.

– Да-а-а… Маша – это, конечно, нечто. Да и о матери её наслышана…

– Вот-вот.

Оставался нерешённым вопрос с ассистентами, они же тягловая сила. Пришлось, хоть и против моих правил оно, разрешить Вере своего знакомого пригласить. Без личного знакомства – никак не успевалось устроить. Вообще-то нельзя на подобное мероприятие, да ещё когда оно на грани провала, брать совсем левых. Но пришлось. И аукнулось.

Машка тем временем сговорилась с теми двумя фотографами, которым от ворот поворот дали, что они на то же самое болото своим ходом доберутся, а там уж она гарантирует и берёт на себя, что я их прощу и в команду возьму. Собственно, один из них и обмолвился ненароком. То есть – обмолвился сильно далеко и очень краем, но здесь только полный дурак не поймёт. Высказал я ему, что думаю. Получил в ответ обещание, что они поедут сами по себе, в другое место и на другой электричке. Я даже рассказал им, как на тот другой торфяник пройти. Фиг с ними.

Как и положено, маразм крепчал по экспоненте. В последний день, когда надо было собирать еду и проверять реквизит, девицы друг дружку подначили идти к ещё одному фотографу, с которым познакомились вчера в клубе, на съёмку лесбийской полупорнухи. Впрочем, уже в студии уразумев, что именно предлагается, дали задний ход. Устроил Машке бенц, пригрозив при следующем приколе отменить всё напрочь. Заодно припомнил ей и ту раскрывшуюся позавчера партизанщину с двумя подпольно приглашёнными. И вот тут… Вот тут Машка в панике и проговорилась. Что опять уболтала их ехать следующей электричкой, а там, как в детской сказке, искать наш лагерь по нацепленным на кусты обёрткам от жевательной резинки. Высказался, что раз так – хватит. Никуда не едем. Трубку бросил. Начал звонить остальным, чтобы дать отбой. Первой – Насте. Та, с присущим ей абсолютным пофигизмом, естественно, начала уговаривать ничего не отменять. Попутно проговорившись, что Вера не одного друга пригласила, а двух. Охренеть.

Через час все три девицы скулили у меня под дверью. Всё же – в гареме, даже в чисто фотографическом, должен быть выделенный евнух. Иначе удержать во послушании сразу трёх подначивающих друг дружку юных особ невозможно. Равно как и удержать суровость при истерике на три голоса.

Сдался. Чорт с вами. Поехали. Но на следующем фокусе – точно поворачиваю назад. С любой точки. Фотографию не гарантирую. Ничего не готово, нервы на исходе, настроения нет. Появится настроение – буду снимать, не появится – не буду. Никаких левых личностей. Никакого непослушания. Впредь – жёсткая дисциплина и никак иначе. А теперь – живо стереть со стола и с пола стёкшую с глаз тушь, вынести бычки и бутылки на помойку, и – до завтра. Чао.

Обещание пришлось выполнить. Обнаружив на вокзале второго Вериного друга и услышав очередной скулёж уже в пять глоток, я развернулся и двинул домой. Пронаблюдав по пути в метро и тех двоих, которых Машка приглашала да якобы отбой давала.

Ну их к аллаху. Всех трёх. Насовсем. Разве что Настю, которая помоложе, можно будет когда-нибудь простить. Если сама того попросит.

Интересно, а можно точно подсчитать критическую массу юных дам, при превышении которой неизбежно начинается неуправляемая цепная реакция взаимной подначки и разносит всё вокруг в пух и перья, но до которой выделяющаяся энергия ещё может быть направлена в мирное русло? Ау, физики-атомщики, слабо прикинуть?

* * *

Говорят, нет худа без добра. Правильно говорят. Как вы думаете, чем весь вышеописанный цирк закончился? Правильно. Клоунской репризой, а после антракта – вторым отделением.

А реприза получилась вот такая. Вернулся я с рюкзачком домой, побросал рюкзачок в угол, запустил компьютер, написал объявленьице, что так, мол, и так, был проект, лопнул, но восстановить – как бы можно. Если срочно, в течение недели, пока сезон не ушёл, найду трёх новых моделей без особого норова, с приблизительно таким вот экстерьером, такой вот масти, с такими вот повадками и манерами. Водрузил объявленьице на свой сайт, кинул линки на несколько форумов околофотографических да и влез сам на чат при фотосайте. Благо всё равно все планы рухнули и делать решительно нечего.

И вот тут…

Вот тут и начали ко мне в том фотографическом чате подгребать всякие разные околофотографические дамы, начитавшиеся того объявления. Одна за другой. Три штуки. То есть, возможно, их и больше было, но на третьей я просто сломался. Смех – он жизнь, конечно, продлевает, но всё хорошо в меру.

Так вот, подгребли те дамы с практически дословно одинаковым разговором. Дамы разные, это точно, двух я живьём немного знаю, о третьей наслышан.

– Слушай, а ты уже нашёл себе моделей на болотный проект?

– Нет пока.

– Ищешь?

– Ищу…

– Мою дочку возьмёшь?

– Рассказывай, кто такая…

– Ну, внешность – такая-то и такая-то (годится), возраст такой-то (тут небольшое различие, 14, 16 и 19), в целом хорошая, но растёт какой-то уж больно зажатой. Думаю, что такая, как у тебя, затея выездных съёмок – именно то, что ей надо, чтобы раскрепоститься.

– Зажатых мне не надо.

– Договорились, завтра привезу смотреть.

– Нет!!!

Молчание… Из чата исчезает. Но через полчаса появляется вновь.

– Володь, а я могу быть уверена в твоей порядочности?

– Дура, что ли?

– Замечательно, завтра везу смотреть!

О темпора, о морес, как любили говаривать древние тогда, когда ещё и времена другими были, и нравы другими, а ни Интернетом, ни фотографией не пахло даже в самых смелых прогнозах.

Часть III. Assai agitato accelerando orientalis

Если видишь – на картине нарисован водолаз,

Нарисована равнина, а на ней с ногами глаз,

Нарисован гуманоид и его зелёный друг,

Сфера, куб, параболоид, синусоидальный круг,

Нарисована сардина, два квадратных синих пня –

Значит, это не картина, а какая-то фигня.

Неизвестный классик

Знаете, почему следующее лето было пустым и тухлым? Нет? А я, между прочим, знаю… Как раз в то лето и додумался, благо времени свободного была масса, остался как без девушек, кроме однократных, так и без моделей. А когда додумался – проверил по литературе, потом ещё раз проверил, потерзав специалистов… И всё сошлось. Намотал на ус. Теперь могу и поделиться, чай не жадный на знания.

Элементарная физиология, между прочим. Совершенно очевидная, никоим образом в секретах не пребывающая, но почему-то и непопуляризуемая. Ну да, человек – животное сложное, одной только физиологией не описывается, но – вероятность-с…

Как устроен график сексуальной активности у представителей биологического вида Homo sapiens? Весеннее обострение и зимний спад? Так, кажется, все друг друга поучают? А вот фигушки… Это только у молодых самцов упомянутого вида он устроен таким образом. А у самок и самцов постарше график тот выглаживается, а активность тем самым становится приблизительно постоянной.

Вот потому и получается, что как только осень на дворе – многие девицы и начинают посматривать в сторону тех, кто постарше. Более того. Стоит интерес хоть к одной обозначить – куча других осаживать начинает. Опять же цепная реакция. А как только весной запахло – хвостиком вильнули и нет их. Даже тех, с которыми взаимный интерес сугубо в творческих сферах держался. Вот как оно бывает-то.

* * *

И вот наступил сентябрь. Сентябрь, к которому я подошёл вооружённым как новыми представлениями о роли Интернета в отношениях людей, так и некоторыми новыми представлениями о сущности женщин. Пора же было в кои-то веки проварить свои знания и вынести из них предметную пользу… Полным рвения к тому, чтобы обеспечить себя и девушкой, роман с которой не потух бы через месяц-другой, и достойным комплектом новых натурщиц.

Первой «ласточкой» была Катя. С которой мы тут же рванули на Оршинское болото, прихватив с собой заодно и Алекса. С нами собиралась ещё одна девушка, но в последний момент отсеялась, так что – вот оно втроём и получилось. Поразительная вышла поездка. Донельзя поучительная. Порушившая все мои идеи в Катин адрес, если таковые и были, что не факт, а заодно сильно поколебавшая мою уверенность в том, что молодёжь может быть интересной. Я всегда как-то исходил из соображения, что раз уж я сам к двадцати годам и открытия географические делал, и кинофестивали выигрывал, и прочее разное интересное, так нельзя ведь отнимать у других право быть в этом возрасте не менее интересными?

В результате имеем следующее. Алекс. Бывший физик, очень талантливый писатель в жанре юмористической миниатюры, в принципе интересующийся всем на свете и задающий тысячи вопросов на самые любые темы. Катя. Студентка, печатающийся журналист, неплохой кинооператор, игрок в КВН. Талантами, сами видите, Бог не обидел. Гонору, правда, многовато, что Физтех, что КВН – генераторы гонора известные, да и комплексов хватает, невооружённым глазом видны. Но в принципе это мелочи, при хорошей и удачной поездке – они должны растворяться и заглаживаться.

А поездка была не просто удачной. Более фантастической погоды я на Орше, почитай, никогда и не видел. Пронзительное солнце, монументальные постройки из облаков на пяти высотах сразу, золотая осень во всей красе, прорва грибов, караси… Клюква, брусника, голубика… Бобры, всплывающие прямо около поплавка удочки и могучим ударом хвоста по воде заматывающие ту удочку за ближайшую корягу… Могучие ливни, грандиозные радуги… С первой минуты, как мы слезли с узкоколейного мотовоза. Рыбалка, грибы, лодочные прогулки, фотография, ни секунды свободной… Вопросы, вопросы, вопросы с двух сторон… На бoльшую часть которых – ответов у меня не было. Слишком необычен мир заброшенных торфоразработок, слишком быстропеременчив, далеко не во всём я его успел узнать и понять. И так – до самого пробуждения последним, четвёртым, утром. Которое было уже чуть менее радостным, ибо произошло в луже. Зарядил уже не весёлый ливень, а мелкий и холодный дождик-сыпунец. И кто-то из нас, оттопырив стенку палатки задницей, выпихнул эту стенку из-под тента и открыл воде путь вовнутрь.

Трое выходили из болота. Трое до нитки мокрых. Трое до несгибания пальцев замёрзших. Трое вымотавшихся под рюкзаками, в которых несли больше воды, чем всего остального. В тумане. Навстречу ледяному ветру. Навстречу косым зарядам дождя. Изо всех сил кутая всё сухое под обрывки плащей: документы, деньги, фотоаппараты, отснятые плёнки… Проваливаясь в канавы. Спотыкаясь о кочкарник и завалы… Час шли, два… Три, четыре…

Наконец – станция Орша. Собственно, станции на узкоколейке весьма условны. Микроперрон да портативный вагончик-диспетчерская, он же домик станционных смотрителей, которые традиционно пожилая супружеская пара. До поезда часа два. Можно попытаться согреться и обсохнуть, а то путь до дому ещё далёк и долог… Смотрители – люди добрые, да и скучно им.

Оказывается, в ненастье тот домик-вагончик становится своеобразным клубом. Кроме нас там грелось человек пять аборигенов, возвращавшихся со сбора клюквы. И разговор шёл – о болотах. О том, почему в прошлом сезоне в тех карьерах карась брал, а в этом нет, а в этом наоборот… В какой канаве во время зимнего замора можно сделать прорубь и наловить корзину гигантских вьюнов и почему их привлекает именно эта канава… Об интеллекте местных лисиц… О том, что и как меняется с окончанием разработок на участке… Об отслеженных по окольцованным птицам перехвате популяции водоплавающих с Зеландских островов на Оршинское болото… И так далее, и тому подобное. Собрались люди, знающие природу болот и пытающиеся понять её глубже. Знающие ответы на большинство тех вопросов, на которые я не мог ответить ребятам.

А через час, как только у меня помалу начала проходить эйфория тепла, сухости и избытка новой информации, я заметил странное. Оба мои спутника безмолвно сидели, забившись каждый в свой уголок. Ни разу не вступив в разговор по темам, которые столь живо интересовали их все предыдущие дни. Похоже, даже не воспринимая тематики разговора. Обводя раз за разом присутствующих взглядом, в котором сквозило непонимание и что-то ещё.

Уже в мотовозе спросил прямо.

– Слушай, Кать, а сможешь честно ответить? Вот почему от вас с Алексом столько шло интереса на месте, а как только появилась возможность этот интерес во многом удовлетворить да и материал на статью уникальный набрать, вы как-то зажались и спасовали?

– Ты заметил?

– Так трудно не заметить было…

– Знаешь, Вов, я не уверена, что ты сможешь понять. Ты ближе к ним, чем к нам. Просто люди, они другие. Не такие, как в Москве. Более настоящие, что ли… В городе я таких, наверное, за всю жизнь десяток встречала, и все по одному, никогда не кучей. Когда один такой – это нормально, это можно принять как экзотику. А тут вдруг поняла, что их одновременно может быть много. И знаешь – мне просто стало страшно.

Очень умная, кстати, девушка и на удивление честная. Разобраться в своих ощущениях и открыто вывалить такое вот – мало какая способна. Даже Алекс не смог. Я и его, разумеется, потерзал. Прямо ни в какую, а на наводящих да перекрёстных – та же самая картинка, что у Кати, нарисовалась. Искусственность города, пасующая и сжимающаяся перед натуральностью отшельников в обстановке, когда все козыри у тех.

Думаете, что подобная реакция – одноразова, а во второй раз по-другому получится? Фиг там. Я тоже так думал… В течение аж полутора часов. А вот дальше…

Дальше жизнь нам предложила такой эксклюзив, что любой, кто хоть краешком касается литературы или журналистики, должен был воспарить на седьмое небо, быть вне себя от неслыханной удачи и землю носом рыть, но выжать из неслыханного подарка судьбы всё что можно!

Ночная электричка Тверь–Москва. Юная, на удивление красивая цыганка, причём профессиональная цыганка при параде, прозевавшая свою станцию и потому решившая ехать до Москвы, там ночевать и уже утром возвращаться… Трудно сказать, то ли она умудрённым взглядом сразу поняла, что из нас никакого профиту не выжать, то ли тем же взглядом разглядела во мне небольшую примесь цыганской крови… В общем, не стала она нас окучивать, а подсела и начала просто за жизнь разговаривать. В поисках зацепок, тем, отклика – буквально из кожи вон лезла. Расспросила о каждой ерундовине, торчащей из рюкзаков, что это, зачем это, как этим пользоваться… Рассказала кучу эпизодов из жизни своего скорее не табора, конечно, а как бы это сказать… колонии, наверное, небольшой такой тесной цыганской общины в Твери. Из своей жизни… Зашли в вагон другие пассажиры – сбегала вытянула из них нехило денег, тут же вернулась и рассказала, как именно она это сделала. Раскрыв все пущенные в ход приёмы и развёрнуто прокомментировав все психологические нюансы. Фантастика. Рвущаяся к общению цыганка с полностью открытой душой – да где ж такое видано?

Только вот опять же игра получилась в одни ворота, оба моих спутника – опять в комочки да в уголочки, если чем и интересуясь, так это как бы она чего из рюкзаков не спёрла.

М-да.

* * *

Так бы история с Катей сразу и затухла, не появись она спустя несколько дней с подружкой и не потребуй свозить их в катакомбы близ Старицы в роли моделей. То есть, сама Катя в модели ко мне абсолютно не вписывалась, абсолютно несовместимая с моими сюжетами гамма эмоций у неё на лице, но подружка, тоже Катя, выглядела существенно более перспективно. Окей, пошукал я по народу на предмет, которая из крупных катакомб в данный момент наименее посещаема. По всему выходило, что Дохлобарсучья, которую я к тому же слегка знаю. Время свободное было, так что – поехали. Никого больше найти не удалось, да и фиг с ним, справимся и втроём.

Вот если что с самого начала не заладилось – ну очень редко бывает, чтобы обратно в струю вошло. Агентурные данные, что в Старицу сейчас мало кто ездит, начали опровергаться уже на тверском автовокзале, где пронаблюдалась компания аж на 25 человек из спелеоклуба МГУ, причём что хуже всего – возглавляемая Юрой, который меня знает в лицо. И не умеет держать язык за зубами. Что, при моей известности в спелеологических кругах, несколько чревато. Съёмки – вещь, далеко не всегда допускающая большое количество болельщиков. Они, правда, собирались в другую катакомбу, в Капкан, но Дохлобарсучью держали запасным вариантом, так как вход в Капкан периодически замывает глиной.

Действительность перекрыла все наихудшие ожидания. В катакомбе, до которой мы добрались глубокой ночью и почти без сил, в которой стоянок от силы на 30–40 человек, народу было многие сотни. И быстро прибывали новые, кто пешком, кто на байдарках, кто машину наняв… А сманеврировать в какую-либо другую дыру – это ещё несколько часов трюхать под холодным дождём. Ладно, леший с ним, место мы себе нашли. Хоть и в получасе ползком от входа, хоть и без воды, но вполне комфортное и без толп вокруг. Без толп, впрочем, ненадолго. Начал я лагерь разворачивать, примуса заводить, девчонок послал наружу за водичкой волжской… Вот представьте себе. Привходовая часть катакомбы. Компании уже не разделяются, плотность заселения – как во вьетнамском общежитии, разве что не штабелями народ сложен. Бредут две бедные девицы с котелками воды, спотыкаясь о спящие нетрезвым сном тела, а изо всех углов – шушуканье: смотрите, мол, смотрите, это идут девчонки из Володиной компании (Юрик, скотина, не попал в Капкан, приплёлся в Дохлобарсучью и раструбил-таки на всю катакомбу)! В общем – вернулись девицы с блаженно-идиотическими улыбками на физиономиях, на любое дальнейшее слово, любую дальнейшую идею, любую попытку взяться за фотоаппарат и вспышки отвечали истерическим хохотом, а вся толпа включила наш лагерь в список главных достопримечательностей катакомбы. Мы два дня сидели в своём гнёздышке на стенке большого штрека, пили чай и хором ржали над дефилирующей по штреку публикой, всячески (хорошие всё ж ребята-то) старающейся удержаться от ответного ржания. А потом собрались да и поехали домой. Договорившись контакта не терять, и если вдруг возникнет идея поездки в катакомбу с гарантированным отсутствием народа – повторить попытку.

* * *

Как ни странно, две Кати дали мне, пожалуй, последний из необходимых уроков. Вещи, лежащие на поверхности, имеют обыкновение оставаться незамеченными. Как думаете, каковы основные правила подбора моделей для съёмок в экзотических вылазках? Внешность, умение играть, склонность к туризму и в этом роде? Чушь! Любая игра фальшива. Игра, происходящая в по-настоящему грандиозных природных антуражах, – фальшива вдвойне. Это в театре, в студии, в декорациях, которые задают условность происходящего, можно играть. А на природе – можно только так, как мы с Машкой снимали. Нужна модель, про которую заранее известно, что все нужные эмоции в имеющемся антураже пойдут из неё живьём. Польются. Фонтаном брызнут. И пусть она делает в том антураже и с подобранным заранее реквизитом ровно то, что захочет сама. А снимать – репортажно. Не строить кадр, а ловить его. Если и подправлять, то чуть-чуть. Внешность – на втором плане. Красоты хватает и у природы. Внешность модели не должна испортить красоту природы, это да, но большее не обязательно. Обязателен живой азарт и живые, открытые эмоции. Склонность к туризму – извиняюсь, а это не одно и то же? Если у человека при виде предложенного природного антуража вспыхнут глаза и начнёт фонтанировать азарт – разве этот человек останется дома, если позвать? Если человек не сможет удержать эмоции в себе даже в момент процедуры знакомства, когда ещё стесняется, – разве будет в необычном окружении так зажиматься в уголочек, как на Орше Катя и Алекс исполняли? То-то и оно… Единственный разумный критерий – показать развешенные на стене фотографии и заглянуть в глаза, когда смотреть их будет. Без предварительной «настройки», без длительных разговоров… Как фейсом об тейбл надо об те фотографии. Среагирует – вот тогда пойдут разговоры, уговоры да переговоры, не среагирует – ищем дальше, мир велик…

* * *

Паломничество девиц продолжалось и расширялось, помаленьку превращаясь в сущую лавину. Вышеописанный фильтр, правда, проходили далеко не все, а которые проходили, оказывались решительно не в моём вкусе, причём большинство таких – взаимно. Хотя некоторая часть – осела в друзьях, не на год и даже не на два…

И тут – появилась Оля. Если честно, появилась она на исходе моих сил и на исходе моей веры в себя и в свою стратегию. Познакомиться за пару месяцев с полусотней девушек, первично их заинтересовать, а потом дать задний ход – тяжкий труд, несмотря на всю приятность и познавательность подобного времяпровождения.

Странная девушка. Я так до сих пор и не понял, что в ней было правдой, а что нет. В гости она приехала через два часа спустя знакомства в Интернете. Проверил на фотографиях – и огонь на месте, и азарт на месте… Хотя в разговоре развития азарта не произошло, что удивительно. Полностью в моём вкусе, как с фотографической точки зрения, так и со всех прочих, разве что возраст слегка непривычный – двадцать шесть. Интервал от двадцати двух до двадцати девяти для меня всегда был закрыт на новое знакомство, почему – не знаю. Назавтра опять пришла. Опять целый вечер разговоров ни о чём. С игнорированием всех намёков на идеи и планы. Но когда провожал на электричку – целовались на платформе.

Когда же она пришла в третий раз, я напрочь перестал понимать что бы то ни было. Для начала – произошла следующая серия того же мутного разговора ни о чём. А потом, как-то вдруг, разговор переехал на секс. Оставаясь не более чем разговором. Оля долго допрашивала меня обо всех моих женщинах, после того вдруг сообщила, что сама лишилась девственности всего год назад и опыту имеет совсем немного. На моё удивлённое лицо – минут пять распространялась о своей врождённой стеснительности, после чего встала с дивана, подошла к стенке с фотографиями и задала какой-то вопрос. Я подошёл, чтобы ответить…

И вот тут… Знаете, братцы и сестрицы… Я такое только в кино видел! Да и то не в фильмах, а была по телевизору какая-то передача, где две лучшие в стране стриптизёрши убеждали ведущего и зрителей, что стриптиз может быть высоким искусством. Не слушая ответа на заданный вопрос, Оля развернулась и с места запрыгнула на меня, обхватив за пояс ногами, изогнувшись абсолютно невозможным образом и впившись мне в губы совершенно термоядерным поцелуем. Да ещё и умудрилась кофточку успеть расстегнуть – то ли непосредственно в полёте, то ли ещё пока стояла у стены отвернувшись, но последнее маловероятно – рук она не поднимала… Нифига себе врождённая стеснительность, нифига себе маленький опыт!

В общем – завязавшийся было роман свалился на чистый секс, а потому оказался недолговечен, тем более что я сам, когда нет драйва на всё прочее, особой доблестью в сексе не выделяюсь, что и отличает меня, к примеру, от ишака. Уже недели через две всё начало затухать, встречи прекратились сами собой, хотя ещё почти год изредка перезванивались. Преимущественно для того, чтобы убедиться, что всё правильно и разбежались не зря. Постепенно в Олином голосе стала появляться злость. И звонки – тоже сошли на нет.

* * *

– Привет?

– Привет!

– А почему селёдка?

– А потому что похожа!

– Такая же плоская и лупоглазая?

– Такая же, но красивее.

– А звать как?

– Александрой.

– Ух, красивое имя. А меня Владимиром. Знакомимся?

– А как же?

– Телефон дам – сразу звонишь? Давать телефон и вылезать из Интернета?

– Давай, звоню, вылезай.

– Держи! Через две минуты телефон свободен.

Звонок.

– Ну, привет!

– Слушай, а сколько тебе лет?

– Сорок три. Испугалась?

– Честно? Да. Мне-то – восемнадцать… Пока!

Бип-бип-бип.

Что делать, не прокатило так не прокатило. Неудивительно, впрочем. Запускаю обратно Интернет. Проходит минут двадцать – опять она же.

– Слушай, а ты чем живёшь, чем увлекаешься?

Рассказываю.

– Путешествия? Фотография? Покажи!

– А ты глянь мою страничку на фотосайте.

– Офигеть! А знаешь, у тебя голос, конечно, немолодой, но на сорок три – никак не тянет!

– Ммммм?

– Освобождай телефон!

Звонок. Минут пять поговорили. Сошлись на том, что сегодня оба заняты, завтра тоже, послезавтра тоже, а вот в четверг, пожалуй, есть смысл пересечься да потолковать.

– Слушай, а тебе какие девушки нравятся?

– Красивые, умные, азартные, активно любопытные…

– Интересно-интересно…

Ненадёжная штука телефонный разговор. Да ещё в подобной обстановке. Вроде бы поднатаскался уже нужный мне азарт высматривать, да вот и лопухнулся. Смолчала даже интуиция. Смолчали все предчувствия. Ну вот не вызвал разговор ну совсем никаких мыслей о том, что дальше что-то будет.

А назавтра – опять телефонный звонок. В полвосьмого утра. При том что я лёг спать часа полтора назад.

– Алло?

– Володь, а я подъезжаю на такси к твоему дому, день вдруг свободный выдался… Выскакивай на улицу встречать!

– А? Как? А откуда ты знаешь, где я живу?

– Да с твоей фотосайтовской странички на твой личный сайт слазила, там адрес написан… Выскакивай, уже во двор въезжаю!

В диком темпе напяливаю штаны, первую попавшуюся мятую рубашку, тапочки. Забыв застелить диван, забыв надеть очки, сознательно плюнув на всякие там мелочи типа сполоснуть заспанную и небритую морду лица, бегу во двор. Успеваю вовремя, такси как раз подрулило к подъезду и гостья аккурат из него вылезает. Несколько обалдело смотрю, что девушка, насколько я спросонья и без очков могу определить, даже не просто красивая, а очень красивая, из тех, к каким я обычно и подходить-то боюсь, – сумбурно извиняюсь за свой внешний вид и некоторый бардак дома и веду к себе, пытаясь что-то говорить. Она же – молча идёт рядом и улыбается какой-то слегка глуповатой улыбкой, что совсем даже неудивительно, имея в виду абсолютную нереальность происходящего.

Дома – именно то, о чём мечтал. Висит на картинках, глаза в половину лица распахнуты, эмоции льются – настолько мощных видеть не доводилось…

– Завтракать будешь?

– Тащи.

– Налетай!

– Это – завтрак? Неа, на завтрак я мяса не ем. А бухло, надеюсь, найдётся?

– Кагор устроит?

– Наливай!

– А если не мясо – могу кефаль поджарить?

– Кефаль – это рыба. А я селёдка. И себе подобных не ем!

На второй рюмке спрашивает, есть ли ещё фотки. На стенках больше нет, остальное либо на слайдах, либо в компьютере. Ну, давай в компьютере смотреть. Пять минут, десять… Стеснённые условия имеют свои преимущества. Не влезает никуда в моей комнате второй стул. Волей-неволей приходится подсесть рядышком.

– Вов, а всё-таки?

– Ты про что?

– Про то, какие девушки тебе нравятся?

– Знаешь, это уже не имеет значения. Ты – точно в моём вкусе. Даже более чем в моём вкусе.

– Правда? (хитро, со взглядом искоса)

– Правда! (блокируя дальнейший разговор поцелуем и тут же запуская руку под кофточку)

Продолжили на диване, куда я её тут же перенёс. Целовались почти час, но единственное, что удалось кроме – это раздеть нас обоих до пояса, дальше – мёртвый блок. С пояснениями, что не всё сразу, но, похоже, – будет. От подобной откровенности – хочется быть очень честным. А ведь у меня как-то ещё не до конца определился полупотухший роман с Олей…

– Саш, а ты не боишься, что у меня и другие девушки могут оказаться?

– Без проблем, Вов, у меня тоже другие парни имеются.

– То есть – без ревности?

– Без ревности.

Интересная постановка… Но – будь что будет. Девушка абсолютно сногсшибательная, ради такой можно и поэкспериментировать с отношениями, строящимися на ранее неведомых основах и принципах. Всегда как-то предпочитал эксклюзивность. То, что при второй жене у меня были любовницы, как-то не в счёт – семья уже не держалась, а скорее удерживалась. Из всяких посторонних соображений.

Воспользовавшись заминкой, Саша соскакивает с дивана, одевается обратно, плюхается за компьютер и влезает в тот чат, где мы с ней познакомились. Подсаживаюсь. Целую в шею, глажу, пытаюсь разговаривать. Очень напряжённая. Загадочно улыбаясь, пристально смотрит в монитор, изредка печатая дурацкие реплики. Меня как будто и нету совсем.

Опять стягиваю с неё кофточку и лифчик. Сопротивления нет, отклика тоже нет, та же напряжённость, для каждого продвижения приходится улучать момент, когда у неё нужная рука двинется в нужную сторону. Наконец – удаётся. Расширяю диапазон поцелуев. Начинаю побираться рукой к пуговице джинсов… Отводит руку, но не более. С третьей попытки – расстёгиваю и начинаю осваивать следующий плацдарм. Пара минут совсем символического сопротивления, рука проскальзывает, прикасается, и в ту же секунду Саша размякает, поворачивается ко мне и со вздохом прижимается в поцелуе. Ещё несколько секунд – и мы уже голые на диване.

– Вов, а у тебя резинка есть?

– Нету, я ими не пользуюсь.

– Почему? Секс – безопасным должен быть…

– А кому нужен такой секс, когда друг к другу нет доверия?

– Значит, сегодня ничего не будет!

– Не будет, так не будет…

Но ласки продолжаются, и минут через десять становится понятно, что возражения исчезли и принимаются мои правила. Делаю попытку. Саша впускает меня с радостью и с видимым облегчением. Взаимопонимание сразу почти идеальное. Трудно сказать, что там у неё насчёт кучи других любовников, но вот эта-та уж точно совсем недавно с девственностью рассталась, совсем не разработано ещё. Но в то же время – удовольствие получает явно немалое, причём от всего процесса. Высказал кучу комплиментов, получил кучу встречных. После небольшого отдыха – вторая попытка. На этот раз пробую приспособить её сверху. Только входим в ритм – вдруг вырывается, плюхается рядом и зарывается лицом в подушку. Плечи трясутся. Плачет. Приваливаюсь рядом, обнимаю.

– Саш, что с тобой?

– Вов… Знаешь – я не знаю, как теперь к самой себе относиться. Это же у меня впервые так, чтобы на первом свидании хоть что-то было, даже поцелуй… И… И… И я не могла себе даже представить, что смогу заинтересоваться мужчиной втрое старше себя!

– Ну ведь не втрое же?

– А я тебе соврала! Не восемнадцать мне, а пятнадцать! Да и те исполнились месяц назад!

– Однако…

– Испугался?

– Сказала бы вчера, испугался бы, а теперь чего уж, пожалуй, рад, что вчера не сказала.

– Правда?

– А если я тебе скажу, что за последние немало лет ты у меня первая, с кем не только хорошо, но и легко, – поверишь?

– Неа.

– А придётся поверить.

– Проверим – поверим, а пока – давай ещё!

В общем, когда я проводил Сашу и вернулся, в голове был полный раздрай. Готов был влюбиться без памяти. Но о других – она ведь всерьёз… И как тогда быть с договорённостью о свободных отношениях? С дикой разницей в возрасте? С остальным?

Через два дня Саша опять примчалась утром без предупреждения. Любые попытки прикоснуться – отводились. А вот разговор был феноменально интересным. Саша с жадностью поглощала все мои рассказы о путешествиях и требовала ещё. Требовала всюду брать её с собой, как только мать её отпускать начнёт. Выпросила почитать мою книжку про пещеры. Расспрашивала об одном, другом, третьем… Вдруг всплыло, что как-то раз довелось мне поработать в пионерлагере вожатым. А где? А под Калугой. А точнее где? А вот около такой станции. А лагерь случайно не так-то называется? Откуда знаю? Так у меня там дача прямо напротив…

– Вов, а я тебе правда настолько нравлюсь, что ты меня стал бы фотографировать?

– Так... По-моему, ты словам предпочитаешь дело. Дуй в соседнюю комнату, настраивайся, выбирай реквизит, а я сейчас подтащу аппаратуру, свет, фоны какие-либо придумаю… Развернём импровизированную студию и сразу и начнём.

Сессия, конечно, вышла вполне бестолковой. Саша с ходу зажалась, начала переигрывать… Неудивительно. Линия поведения ещё не утряслась, а разница в возрасте велика. Наверное, она и затеяла сессию как хитрый ход к преодолению собственной стеснительности, нагловато-разбитной имидж первого свидания своё уже отработал, теперь нужно новое искать… Но выжать хоть одну достойную карточку было вопросом принципа. И способ к тому немедленно нашёлся. Прогнав первые простейшие сюжеты – предложил попробовать и ню, и вот тут-то заодно и снял несколько портретов. Портреты, снятые исподтишка при сессии ню вообще выигрышны, особенно если девушка стесняется. Другой уровень доверия, гораздо более выразительные глаза… А тут ещё и удалось с реквизитом придумать пару таких ходов, что у обоих драйв пошёл. И когда плёнка кончилась, возражений против того, чтобы я перенёс её на диван и так далее, – не нашлось. На этот раз секс был уже абсолютно открытым, с потугами на виртуозность, с многократной сменой поз и до седьмого пота.

– Вов, а я матери сказала, что с тобой познакомилась…

– И?..

– Она в целом одобрила. Но потом почесала затылок и предупредила, что лучше до постели не доводить!

– А?..

– А что я? Меня, конечно, подмывало изобразить пионерский салют и отрапортоваться, что уже, но я ограничилась милой улыбкой и притворилась послушной домашней девочкой.

– Ну, ты даёшь…

– А то как же! Слушай, я всё думаю, сказать тебе сейчас или рано ещё?

– Скажи сейчас.

– Как ты думаешь, почему у нас с тобой всё так быстро и странно получилось?

– Ума не приложу. Судьба, наверное!

– Судьба-то судьба… Просто я решила отомстить всему мужскому полу в целом и двум своим любовникам в частности. Трахнувшись с подвернувшимся мужиком намного старше, влюбив его в себя, а потом кинув.

– Ну да?

– Ну да… Только вот не кину. Ты очень хороший и очень мне нравишься. Но договорённость о свободных отношениях и без ревности – в силе. Учти это. Я – кошка, всегда могу вдруг взять и замяукать.

* * *

Страшная штука – deja vu. Ещё более страшная штука – совпадения, на которые я такой мастер. Совсем страшная штука – вещи, которые были намёком заложены когда-то давно и вдруг появляются, чтобы занять своё место. И уж непредставимо страшная штука – шутки, превратившиеся в правду.

Сидим мы, значит, с Сашей на кухне, пьём чай. Примерно как пару лет назад с Кристиной. Даже чай того же самого сорта, да и плюшки к нему такие же. И тут раздаётся звонок в дверь. Правильно, внимательный и памятливый читатель верно догадался, что это Андрей, опять приехавший в командировку из своего славного сибирского города. Как и тогда – с мясом и водкою. Но вот здесь в сюжете и антураже начинается некоторая разница. Разница в том, что Андрей появляется не один. И тащит он за собой на буксире – ту самую дочку Аллу, в адрес которой столько стёба в тот раз произошло.

– Вовка, а знаешь, зачем я её притащил?

– Ну… Наверное, попытаться, как обещал, её за меня замуж выдать?

– Это второй вопрос. Это вы уж, пожалуйста, решите сами.

– А первый?

– А первый – такой. Год назад я эту стервь из дома выгнал…

– То есть как?

– Да у меня ж этих дочерей целая куча и что с ними делать – напрочь непонятно. Вот я, воспользовавшись образовавшимся шансом, и послал её в Израиль. Дабы школу там заканчивала да там и оставалась. А эта стервь месяц назад оттуда сбежала, приехала в Москву, осела у бабушки и заявила, что в Израиль больше ни ногой, в наш славный сибирский город тем более, а будет она здесь в институт поступать и учиться…

– Правильная девка, однако.

– Так а кто ж говорит, что неправильная? Моя же школа-то! Присмотришь за ней?

– В каком смысле?

– В самом прямом. Сибирь, потом кибуц в Израиловке… А в Москве – соблазнов много. Присмотри, чтобы особых глупостей не наваляла?

– Хорошо… А почему ты думаешь, что она меня слушаться будет? Смотрю на неё и вижу, что совсем на то не похоже. Фиг она хоть кого кроме себя самой слушаться будет!

– А-а-а. А вот тут-то и сюрприз. Хочет она фотографию освоить. Я ей свою камеру давал поснимать – похоже, что у неё получается. Вот давай, пока я здесь, проверим, на что способна?

– Отлично. Давай подумаем, как именно.

А где пробовать-то? Чай конец ноября на дворе, вместо погоды хмарь собачья…

Ещё один звонок в дверь. Появляется ещё одна мадемуазель, снова Катей зовут. Я с ней познакомился в том же чате, что с Сашей, только немного раньше, ничего мы с ней затевать не стали, просто изредка заскакивала чаю попить, вот и сейчас мимо проезжала, завернула. Саша мгновенно ориентируется в обстановке.

– Кать, а ты, кажется, модельную школу только что закончила и на днях размышляла вслух на предмет, где бы подешевле портфолио сделать?

Так, намёк ясен. А идея – правильная.

– Кать, а вариант, что платишь за аренду студии, это раз в пять-шесть дешевле будет стандартных цен на портфолио и работаешь в той студии полдня учебным пособием, а за то расширенное портфолио как на блюдечке получаешь, – устроит?

– Конечно!

– На завтра – договариваюсь?

– Договаривайся.

* * *

Далеко не дурак Андрей. Очень далеко не дурак. Ещё в студии стало понятно, что Алла прирождённый фотограф, причём высокого класса. Впервые держа в руках серьёзную камеру, впервые работая со светом – она уверенно занимала самые выигрышные точки, успешно отключалась от всего происходящего вокруг. А происходило – многое. Начать с того, что студию к нашему приходу не успели освободить от штабеля праздновавших там вчера вечером фотографов и моделей. А так как у нас с собой было пиво – понятно, что совсем освободить студию так и не удалось. Болельщиков была просто прорва, причём болельщиков наихудшего типа – тех, которые с дремучего бодуна и с бутылками пива в руках.

А из Кати модель – ну прямо как из Эйнштейна балерина. Вот руки бы поотрывать лохотронщикам, которые хозяева модельных агентств, при ближайшем рассмотрении оказывающихся в лучшем случае станками для выкачивания денег из дурочек и их мамочек, а в худшем борделями! И как, по-вашему, должна публика на это представление реагировать? Правильно. Меньшая часть, те, у кого голова от музыки раскалывалась, – с ехидством, а большая часть, с чуть меньшим уровнем интоксикации альдегидами, – с сочувствием. Предметно выражающимся: у моделей либо влезанием на подиум и помощью в изображении требуемого, либо помощью в визаже и костюмировке, у фотографов – в привнесении в создаваемое портфолио и своих нескольких кадров. Собственно, Катя в итоге получила по символической цене фотосессию у пяти (!) фотографов, трое из которых с мировой известностью, с профессиональным визажом, с постановкой от двух экс-чемпионок страны по бальным танцам, они же действующие звёзды «Плейбоя» и «Пентхауса», а ряд кадров – и с их участием на вторых ролях. Не портфолио, конечно, портфолио ей напрочь незачем, трудно представить себе придурка, который бы её на профессиональную коммерческую съёмку возжелал… Так, красивый толстый альбом. Так-то вот.

По мере убывания пива в посуде – увеличивалась мера куража в народе. Из Кати выжали всё, что можно. Кроме разве что ню, от которого она всё равно наотрез отказалась. Из бутылок – пока не всё. Вот и вспомнился тут своевременно достославный анекдот про бандершу, которая, исчерпав резервы, выходит к клиентам сама. Сиречь – стащили мы с Андреем с подиума усталую Катю и залезли туда сами. Наверное, вспомнив, как в студенческие годы сами выёживались друг другу перед фотоаппаратами и кинокамерами восьмимиллиметровыми.

В грязь лицом, однако, не ударили. Первая же постановка получилась настолько ударной, что все как есть наличные фотографы, включая тех, у которых от лёгкого стука в противоположном конце студии фейсы от головной боли перекорёживало, – похватались за камеры и гурьбою высыпали снимать!

Так к чему я это? Да всё к тому же. Немного вперёд забегу только. К тому, что из наснятого всей толпою – ровно один кадр оказался на голову, на две головы, да несоизмеримо выше всех других! Идеальный ракурс, идеальный момент… Экспозицию не трогаем, на то она и студия, чтобы идеальная экспозиция была известна всем и заранее. Только про ракурс и момент, что есть ключ кадра. Так чей был этот кадр? Вот-вот… Алла и выдала…

* * *

Ситуёвина развивалась по законам низкопробного водевиля.

Через два дня сидим мы, значит, и тихо-мирно квасим пиво. В смысле – разбор полётов проводим. Карточки перебираем получившиеся, одни хвалим, другие ругаем, ошибки ищем всякие разные… Тем же составом, естественно, что и задумывали съёмку.

И тут опять звонок в дверь. Ох уж эти звонки, умеющие перевернуть с ног на голову всё происходящее вокруг. Вот в жизни не догадаетесь, кто оказался там за дверью! Подсказку? Пожалуйста… Предположите самый идиотский вариант – и будете, как всегда, правы!

Кристина! Та самая, с которой началась вся наша история. В беседе с которой впервые всплыла Алла. Проходила Кристина мимо моего дома. Не одна. С подружкой. Вот и решила по старой памяти заглянуть. Имея в виду, что одна бы не осмелилась, а тут – подружка очень кстати, с подружкой не страшно, тем более подружка основательно постарше.

Подружка немедленно зациклилась на Андрея. Университет они заканчивали, как выяснилось, даже не просто один и тот же, но и по одной и той же специализации… И – как пошли стакан за стаканом воспоминания о преподавателях наяривать. Минус два, в общем, в компании.

Кристина тут же на мне зависла. Углядела на стене тот свой портрет, остальные фотографии, как знакомые, так и новые, долго ходила кругами и спрашивала, не нужна ли мне когда-либо будет такая модель, как она… В общем, даже несколько минут целовались на кухне, невзирая на то что она успела выйти замуж и родить ребёнка, а у меня – непробиваемая аллергия на шашни с чужими жёнами!

* * *

А чуть позже вся компания вдруг испарилась. Как по команде и в полном составе. Я даже понять не успел, что происходит. Фьють, фьють, фьють – и нет никого. Только бардак в комнате, который полдня разгребать… Сел подумать – додумался, что Сашка могла ущучить, как мы с Кристиной целовались, обиделась, испортила всем настроение… Не вяжется. Не видно было на уходящих испорченного настроения, да и заметил бы, наверное, подобный поворот. Да и Саша хоть временами и нахраписто себя ведёт, но на самом-то деле – стеснительная очень, это от стеснения у неё оборона такая, а не годится подобная оборона супротив целой банды. М-дя… Выждать чуток да позвонить, как доехала? Нормально говорит, не слышно никакой обиды… Хитреца только просверкнула, а вот на какой предмет – совсем непонятно.

И вдруг всё встало на свои места. Опять, между прочим, с неожиданного звонка в дверь. Не Саша оказалась причиной… Алла. Не вынесшая возврата Кристины на сцену. Начавшая действовать с самого первого момента появления той на горизонте. Подливавшая Кристининой подружке и отцу, пока те не напились до полного несмыслия. По-видимому, договорившаяся за считаные минуты с Сашей о том, что та не будет возражать, если у меня их две будет. В последнем я, правда, не уверен, впрямую не спрашивал – но не этим ли Сашина хитреца в голосе объяснялась? В общем, за полчаса девушка накачала отца до такой степени, что его надо было срочно транспортировать домой, накачала Кристинину подружку так, что Кристине её также срочно стало нужно эвакуировать, не знаю уж, под каким предлогом Сашу с Катей увела, но факт есть факт. Увела всех, отвезла отца домой, а сама вернулась. Вот ведь как нынче девушки в семнадцать лет умеют, а?

Я был потрясён. Я ей высказал, что она – гениальная особа. И в фотографии гениальная, и стервь гениальная, и вообще, если она не хочет, чтобы я немедленно начал к ней приставать, – пусть бежит со всех ног. Не побежала. Пришлось начать.

В этот вечер, правда, ничего ещё не было. То есть, целовались запойно, рукам свобода полная, но на любую попытку развития – «Стоп, а то сейчас в холодильник посажу!»

– А почему? Ты же прекрасно видишь, что никак без того не обойдётся?

– Конечно, вижу!

– А почему?

– Я слишком много уже успела пообжигаться. Теперь мне сначала нужна уверенность, что ты меня не бросишь.

– Бросить-то не брошу. Но ведь ты, как я понимаю, – ревнивая очень?

– Ты про Сашу и Кристину? Ну да, ты прав, я ревнивая. Но вместе с тем я знаю, что существуют мужчины, которым одной мало. По-моему, ты из них.

– И ты готова это терпеть?

– Если ты постараешься, чтобы я с ними не пересекалась, – то да. Временно. Потом они уйдут, я это точно знаю. А я останусь.

– А если вот так?

– Стой! Сказала же – в холодильник посажу!

* * *

Вот на этом – я попал. Как кур в ощип. С одной стороны – образовавшийся гарем был как бы официальным. Обе знали о сопернице, обе были не против. В обеих чувствовался тот ещё вулкан. Взрыв – должен был произойти, и скоро. Хуже всего было то, что выбрать одну из двух я не мог. Я был влюблён, причём влюблён по уши, причём влюблён в обеих сразу. При этом чувства к обеим были совершенно разными. Такое вот идеальное взаимодополнение. Ни по внешности, ни по повадкам, ни по манерам, ни по жизненным ценностям между двумя не было ничего общего. Диаметральные противоположности. Умудрявшиеся вдвоём нагрузить мне ровно все до последнего возможные оттенки чувств. Единственное, что слегка омрачало абсолютное счастье, – так это твёрдая убеждённость, что добром оно не кончится. Старый же добрый рецепт, что женщинам надо врать, – ну никак не годился. Врать Саше – не хотелось категорически. Врать же Алле – было бессмысленно. Она знала обо мне всё. Ещё тогда, за те первые полчаса в моей квартире, когда я был отдельно, то есть с Кристиной на кухне, – Алла умудрилась наряду с другими делами изучить всю комнату, запомнив лучше меня, что где лежит, исследовать все мои записные книжки, всё содержимое компьютера, всё содержимое стола… Врать таким женщинам – ну очень вредно для здоровья!

– А вот теперь – похоже, что меня пора в холодильник сажать. У тебя презервативы есть?

– Нету. Принципиально.

– А у меня – стратегический запас как раз кончился.

– То есть?

– Да я в школе когда-то выиграла викторину по английскому языку. Мне тогда ещё двенадцать лет было. А в качестве приза ящик презервативов выдали. Представь, как родители смеялись!

– Обойдёмся?

– Лады, уговорил.

В антракте позвонил Андрей. Выяснить, скоро ли Аллу домой ждать. Я ему честно объяснил, что не раньше чем из постели вылезем плюс час на дорогу. Загораживая при этом трубку так, чтобы не было слышно разъярённых ударов по моей спине и бокам… Ну вот почему девушки не понимают, что во всех случаях, даже самых двусмысленных и дурацких, – нужно говорить только чистую правду? Но желательно делать это так, чтобы ни одна сволочь в эту правду не поверила, а приняла за хохму в чистом виде.

– Кстати о хохмах. Слушай, а Андрей нас тут смешил описанием, как тебя уговаривали за меня замуж идти, – оно хоть в какой-то мере соответствовало действительности?

– А что именно он говорил?

– Да вот то-то, то-то и то-то…

– Да полностью и соответствовало.

– И после этого – ты так легко…

– Именно после этого. Хочешь смейся, хочешь нет, но я тогда же и поняла, что никакая это не хохма и мы с тобой когда-нибудь обязательно будем вместе!

– Ты когда-нибудь видела полного дурака?

– Полного – кажется, нет…

– Тогда смотри, вот он я!

* * *

Звонок в дверь.

– Саш, а что ты мнёшься в прихожей, не проходишь?

– Вов, а ты обижаться будешь?

– Смотря на что.

– Да вот я заметила, что у тебя сын какой-то смурной (он на год младше Сашки)…

– Есть такое дело. Всё наш грядущий разъезд переживает. Да и бывшая жена сильно на меня обиделась, многое на нём срывает…

– Ну так – ты будешь против? Я там пару подружек привела, чтобы его развлекли да посовращали…

Почесал я голову…

– Запускай!

Ребёнок, не будь дурак, разумеется, к разговору из-за двери прислушивался. И успел-таки вовремя сманеврировать за стол и обложиться книжками и тетрадками. А двум юным леди очень дипломатично объяснил, что у него завтра контрольная по химии, химию он ни черта не знает, двойку получать не хочет… В общем, молодец. Я бы на его месте, наверное, был бы намного красней цветом и вряд ли способен объясняться столь связно и столь нейтральным голосом. Но не тут-то было. Две красавицы тут же, как по команде, встали по стойке «смирно» в полушаге позади него и в полушаге сбоку, одна справа, другая слева, выдернули из портфелей свои учебники химии и как пошли ему хором в оба уха объяснять, что почём на Привозе! Вот тут-то бедняга чуть было под стол не полез…

* * *

Дело шло к Новому году. У Саши – то ли дома проблемы, то ли в школе… В общем, никак до меня не добиралась. Звонила зато раз по пять в день.

– Вов, ты сейчас можешь говорить?

– Сейчас – не очень.

– Там А-а-алла? (ехидно так)

– Да.

– А когда уйдёт? Я тогда позвоню… Кстати – привет передай.

И что тут говорить?

– А это кто звонил? Са-а-аша? (ещё ехиднее)

– Ага. Привет тебе передаёт.

– Сра-а-азу надо было передать, я бы тоже ей передала… (с чисто кошачьей ухмылкой)

И каждый день – в первом часу ночи, растянутым свистящим шёпотом:

– Это я, твой ночной кошмар…

– Разве ж ночной? Ночью ты – вон где, а я – вон где…

– Я соскучилась. Расскажи интересное…

– Что именно, о повелительница моей души?

– Всё равно что-о-о. Интере-е-есное.

Полчаса рассказываю. Ещё требует. Опять полчаса рассказываю. Ещё требует.

– Слушай, осип я уже, не могу больше. Ужасно хочу тебя видеть.

– И я-я-я тебя. Скоро увидишь.

– Когда?

– Когда освобожусь. Кстати, у меня сегодня дома ужас был.

– Какой?

– Мама нечаянно нашла и прочитала мой дневник. Не волнуйся, про тебя я ещё не писала.

– И?..

– И сидела три часа, держась за голову, да приговаривала: «И кто бы знал, что у меня дочь такая блядь? И ведь откуда ты только таких хахалей набираешь? Вот ты же недавно хвасталась, что с Володей познакомилась, – вот это интересный человек. Вот с ним бы тогда уж и замутила, раз неймётся. А с этими? Не понимаю».

– А ты?

– А я и отрапортовалась, что уже сделано!

– Ну, ты даёшь!

– Твоя школа! Я ещё не то дам. Ты не возражаешь, если я, когда до восемнадцати вырасту, замуж за тебя выйду? Испугался? Ладно, давай спать. Завтра опять буду звонить. Я твой ночной кошма-а-а-ар. И звонить буду каждую но-о-о-очь…

* * *

Когда Алла в очередной раз была у меня, позвонила Света. Это такая девушка, с которой я ещё в начале октября познакомился, она тут же приехала, долго смотрела картинки, объяснила, что я не в её вкусе, опять посмотрела картинки, выпила пива, посмотрела на меня и заявила, что совсем не знает – то ли ей ехать к своему институту на свидание с её текущим кавалером, то ли нет. Я объяснил, что конечно нет, и полез целоваться. Полчаса мы этим занимались, потом она всё же решила ехать. А в полночь – позвонила, что опять едет ко мне. Наутро же исчезла с концами. И вот сейчас – позвонила опять с вопросом, нет ли у меня достойной идеи, чем бы её сегодня развлечь.

Пришлось рассказать Свете про Аллу. Пришлось рассказать Алле, кто такая Света. В конце концов пришлось придумывать, куда бы их сводить, потому что теперь того требовали обе. Думал-думал и придумал. Глупость придумал. Самую большую глупость, которую только мог придумать. Вспомнил, что сегодня фотосайт задаёт новогоднюю пирушку в клубе. То ли выветрилась из памяти та история с Алексом и фотосайтовскими пивопитиями, то ли чересчур самонадеян был… В общем, туда мы и направились. А оттуда – направились продолжать ко мне расширенной компанией, с Алексом, который, как всегда, немедленно напился и отключился в уголке, и с ещё одним мутноватым товарищем Игорем, который увязался за Светой, а наутро с ней вместе и смылся. Мутноватым – потому что я никогда не мог понять, что он на фотосайте-то делает. Своих фоток не выкладывает, чужих не комментирует… На всех тусовках – присутствует, но как бы отдельно от всех. Сидит за отдельным столиком, в разговоры особо не вступает, пьёт своё пиво и – всё. Изредка к кому-то в гости на хвосте цепляется. С тем же успехом, держась сугубо отдельно. Собственно, при фотосайте было двое таких… Кто бы знал, что всё это значит, кто бы задумался над тем, насколько ненормально оно выглядит…

* * *

А потом наступил Новый год. В полном соответствии со старым поверьем, что как его встретишь, таким он и станет. Впрочем, абсолютно дурацкое первое января уже как бы вошло в привычку.

Встречать Новый год я, впервые после долгого перерыва, решил поехать к отцу, у которого собиралась немаленькая компания. Прихватив с собой Аллу. Не то чтобы прихватив, правда. Алла собиралась встретить у каких-то дальних родственников, а к нам присоединиться уже после полуночи. Так что – сразу после боя курантов, проглотив наспех что-то незапомнившееся, я и побежал встречать её у метро.

Наверное, самым сильным воспоминанием той ночи был именно путь от метро к отцовскому дому. Ночь была такой же настоящей новогодней, мягко-морозной, как и та на Красной площади, как и та на Пинеге после возвращения с Олимпийской. Падал такой же крупный искрящийся снег. Грохот фейерверков вокруг и пылающее красками небо только дополняли ассоциации.

То ли я не замечал вокруг ничего лишнего, то ли на самом деле так и было – но дорога была абсолютно безлюдна. Даже машин на проезжей части не было, и не было давно. Мы шли посередине пустынной дороги, а под ногами скрипел и искрился снег. На центральном бульваре из-под каждого куста взлетали ракеты, шутихи, петарды… Но не было тех, кто их пускал. Не было обычных возгласов, сопровождающих каждый пуск. Только скрип под ногами, шипение стартующих ракет и взрывы их боеголовок нарушали абсолютное безмолвие. Только красочные вспышки в небе вносили разнообразие в медленно искрящуюся снежную круговерть вокруг. Мы шли, шли, останавливались, целовались, опять шли, опять останавливались и целовались…

– Володь, можно тебя на минутку?

– Да, пап…

– Володь, что ж ты девушке жизнь-то портишь?

– ???

– Да ты сам прикинь, сколько ей лет и сколько тебе и насколько она влюблена. Выйдет за тебя замуж – а что потом?

– Не выйдет!

– Почему?

– А у меня их то ли две, то ли три таких, сам уже со счёта сбился.

– Врёшь?

– Неа.

– И что, она об этом знает?

– Знает.

– Ну, ты даёшь… Но раз их несколько и знают – тогда порядок. Тогда возражений нет.

– Спасибо, пап.

– Володь, а всё же – сколько ей? Двадцать три? Двадцать пять? Двадцать восемь?

– Да ты что? Ей семнадцать.

– Как семнадцать?

– Так сам посмотри…

И посмотрел на Аллу сам. Мысленно протёр глаза. Опять посмотрел. Попытался понять… Действительно, Алле на вид никак нельзя было дать её семнадцати. Равно как и двадцати. Та самая небрежно одетая и нагловатая девчонка, с которой мы уже недели три крутили роман, – исчезла. Вместо неё рядом была абсолютно зрелая и очень стильная молодая женщина, которой действительно можно было дать от двадцати трёх до тридцати, чувствующая себя в очень взрослом и очень интеллигентном обществе как рыба в воде. И вот тут-то у меня как пелена с глаз упала. Вот тут-то я и вспомнил, как Алла держалась на той предновогодней фототусовке. Там ведь – было не просто то же самое. Там народ был смешанный. Да и обстановка неопределённая. Чинные тосты сменялись хватанием за фотоаппараты и учинением микрофотосессий с хулиганскими постановками в уголке. Так вот, она там преимущественно выглядела и держалась в точности так же, как сейчас, но раз двадцать за время сборища – за секунду волшебно менялась. Два-три движения рук по причёске, один-два пробных взгляда по сторонам, и – всё. Перед вами совсем новая женщина, можно снова знакомиться. Никаких технических средств. Два-три движения и три секунды времени. Более того – на тех микрофотосессиях она умудрялась и остальных присутствующих девчонок так же волшебно преображать!

Итак, во-первых – я дурак. Во-вторых, девица оказалась не только гениальной авантюристкой, интриганкой и стервозой, но и гением адаптации. Выдающейся актрисой. А заодно и гениальной визажисткой. Тонко чувствующей окружение, умеющей мгновенно привести себя в соответствие оному. Не только ведь внешность, но и манера держаться, жесты, глаза… Даже лексика… Обалдеть! Не знаю, была ли там на самом деле влюблённость, но думаю, что была. Без этого нет стимулов на непрерывную титаническую работу по поддержанию полного соответствия. В течение всего полугода, пока мы были хоть сколько-то вместе. Ведь никто из знакомых, кроме отца, не усомнился в том, что мы с ней вместе – не случайно.

Уже под утро проводил я Аллу домой к её бабушке, благо через дорогу, да и дёрнул к себе отсыпаться. Ха-ха. Под дверью меня встречала наконец-то вырвавшаяся Саша с очередными двумя подругами, Аней и Лёликом. Судя по настойчивости, с которой она прямо-таки вынуждала меня развлекать подруг по возможно более широкому спектру, меняться с ними телефонами, – это были не просто смотрины. Похоже, что она начала воспринимать Аллу очень и очень всерьёз и пыталась найти ей замену среди своих подруг, раз уж так сложилось, что у меня гарем!

Игру не принял. То есть сделал вид, что не понял. Можете не верить, можете смеяться – но я ни разу в жизни не поменял одну девушку на другую без очень серьёзных к тому оснований. Можете смеяться – но в Сашу с Аллой я был действительно по уши влюблён. В обеих сразу. Опять можете смеяться, но идея пятнадцатилетних любовниц – правда не моя идея. С Сашей случайно сложилось, а раз сложилось, не рвать же, да и влюбился, с Аллой – не представляю мужика, который смог бы устоять против её решения, да и постарше она чуток. Но сознательно заводить ещё одну столь мелкую – нет уж, увольте…

А чуть позже позвонила Света. Очень странным голосом предупредив меня, что мутный товарищ Игорь – и ей показался мутным. Мутным, лживым и опасным. Что она больше с ним контактировать не будет и мне не советует. Без никаких конкретностей. Ничего такого не было. Провели полдня вместе, в бильярд сходили, в кино… Но – хватило. Просто предупреждение такое, а там как знаю. Ах, он не твой друг, он просто за мной увязался? Вот странно, а мне говорил, что друг. Всё равно поосторожней с ним, появится он ещё. Да, вот ещё. Пусть не друг, пусть знакомый… Не обижайся, пойми правильно… Воздержусь я от контактов с тобой, раз у тебя подобные знакомые водятся.

* * *

То, что должно случиться, – рано или поздно случается. Саша с Аллой, несмотря на все мои усилия, встретились. И встретились, конечно, по Сашиной инициативе. Алла – выдерживала все договорённости по недопущению такой встречи, а вот Саша не выдержала. Выбрала день, когда у меня Алла была, и свалилась как снег на голову. Сделав лицо лопатою и прикинувшись, что не знает, что я не один. Позвонив в дверь, когда мы с Аллой тихо и мирно пили чай на кухне (ох уж этот чай), и с порога как можно более громким и как можно более манерным голосом осведомившись, один ли я и можно ли войти. «А пускай, – донеслось с кухни, – рано или поздно оно бы всё равно случилось».

Сначала мы пили чай на кухне. Девушки беседовали подчёркнуто вежливо. Меня держали как бы на дистанции. Так, типа собачка под столом. Я лез вон из кожи, пытаясь хоть как-то сгладить идиотизм происходящего. Меня грациозным движением руки отодвигали в сторону. Отовсюду сыпались фонтаны невидимых искр. В воздухе всё больше и больше попахивало озоном. Как перед грозой. Впрочем – почему «как»?

Саша не выдержала первой. Заявила, что скучно что-то. Надо слегка, мол, разбавить компанию. Пожалуй, позвонит она своему предыдущему любовнику да предложит присоединиться. Раз уж групповуха, так пускай уж хоть симметричная будет. И – сразу за телефон. Звонить.

Попытался помешать. Алла мягко взяла меня за шкирку и отодвинула в сторону. То ли его в самом деле не было дома, то ли Саша звонок имитировала – так и осталось тайной. В любом случае, не дозвонилась. Нужно было срочно что-то делать. Несколько минут передышки есть, но ведь пройдут они, так опять какая-либо что-нибудь придумает эдакое!

– О звёзды моего гарема! О ослепительные! Девочки, вы не проголодались? Давайте накормлю чем бог послал?

– И что же он послал?

В холодильнике, точнее, в морозильнике – не нашлось ничего, кроме той самой кефальки килограмма на два, которой я уже разок пытался Сашу накормить…

– Но это же рыба, а рыба – это селёдка, а селёдка – это я… Кстати, а ты Лёлику уже звонил?

– Ничего, пусть готовит. Кефаль не совсем селёдка, она скорее свинья, а свинья – это скорее вот он. Вот и отпробуем!

– А что, логично!

– Давайте тогда, девочки, в комнату, сейчас поджарю, принесу. А пока наваливайтесь на содержимое бара.

Мы ели ту кефаль, сидя по-турецки на тахте. С одного блюда. Руками. Облизывали пальцы. Девушки мило беседовали, старательно игнорируя моё присутствие, но столь же старательно нахваливая рыбу. Улыбаясь друг дружке теми самыми кошачьими улыбками, которые слышались все последние недели в телефонных разговорах при упоминании соперницы. Улыбаясь и мне, и тоже кошачьими улыбками – но теми кошачьими улыбками, которые мышонку адресованы. Щерились на меня прямо как будто две рыси щерятся на галчонка, выпавшего из гнезда в точности на нейтральной полосе между их территориями. При попытке прикоснуться к любой, поднести кусочек или рюмку – с подчёркнутой грациозностью и со вкусом шлёпали по рукам. Больно шлёпали, с оттягом. И с улыбкой. Не прекращая вести вежливую светскую беседу, пронизанную светлым юмором. Не забывая нахваливать рыбку и фотографии на стенках. Не забывая нахваливать хороших мужиков вообще и своего любовника, читай – меня, в частности!

Я слабо соображал, что происходит. Почти не видел окружающего. Уже, наверное, к пятой минуте этой сюрреалистической трапезы я потерял возможность видеть лица – в глазах рябило от искр, которые сыпались из девушек во всё возрастающем количестве. Улыбки – не то что видел, по голосу чувствовал, а вот сами лица нет. То, что говорилось, – тоже запомнилось только в общих чертах, ни одной фразы не могу вспомнить дословно. Девчонки мысленно лезли на противоположные стенки от ревности, от обиды, от уязвлённой гордости… И при этом – ни одна из них не сфальшивила ни единым словом, ни единым жестом. Ни одна из них не поставила под сомнение продолжение. Ни одна не сделала ни единого обидного жеста, не произнесла ни единого обидного слова в мою сторону! Только били по рукам при попытке прикоснуться или поухаживать. И били точно выверенными жестами, давая понять, что это – на то время, пока их две. Останется одна, и всё изменится. Единственным срывом так и остался тот Сашкин звонок ещё до начала трапезы. Невероятные женщины!

Медленно, очень медленно, но всё же до меня дошло, что, несмотря на всё игнорирование любых моих слов и идей, обе ждут действий от меня. Султан должен показать себя султаном. Да, времена другие. Да, правила теперь другие. Но раз есть гарем – ключевые решения принимает султан. Какие именно правила – вот рамки, а дальше сам думай, разжёвывать не будем. Ни одна меня при другой не послушается. Ни одна не допустит при другой моих знаков внимания в свой адрес. Ни одна не уйдёт первой. Уводить обеих – следует мне.

В общем, пришлось сманеврировать в туалет, там под шум воды звякнуть с мобильника другу, чтобы он мне через пять минут позвонил на городской, изображая срочный вызов в институт… Вывести обеих на перекрёсток и поймать два разных такси для доставки обеих практически в одно и то же место – так уж сложилось, что живут в двух троллейбусных остановках одна от другой. Пресечь уговоры каждой посадить вторую в то же самое такси. Каждая предложила и каждая показала взглядом, что к другой не сядет.

* * *

Как это ни удивительно, но события последних недель проходили на фоне полной чертовщины во всём остальном. Параллельно с таким вот двойным романом – я разменивал квартиру, собирал вещи к переезду, работал как два негра, недешёвая всё же штука размен квартиры и разъезд…

И вот наконец – переезд! Совмещённый с новосельем. Новоселье в малогабаритной двушке, заставленной шкафами и ящиками, даже без лампочек в патронах, забыл я купить лампочки, а старые хозяева все до единой повывернули! Я с друзьями таскаю мебель – а Алла с подругами друзей бегает по магазинам и готовит при свечах и фонарях. Пирушка – при свечах, на узбекском коврике на полу, на единственном пятачке, не занятом штабелями шкафов и ящиков. И – каждые десять минут звонки звереющей от ревности Саши, спрашивающей, позвонил ли я уже Лёлику или хотя бы Ане… На каждый из которых поступала кошачья улыбка Аллы и вопрос, передал ли я Саше привет от неё.

Надо было срочно что-то делать. Тайм-аут брать, что ли… И – выбирать. Тяжелейшее решение нависало, но очевидно было, что если не выбрать – потеряю обеих через неделю-две. Впрочем, если выбрать, тоже очевидно, что всё равно довольно скоро потеряю и выбранную, не проходит подобное безнаказанно, но здесь хоть надежда на чудо остаётся. Итак, тайм-аут, после которого – выбор. Без тайм-аута нельзя. Нельзя выбирать на таком напряге эмоций, пусть чуть в себя придут.

И взял я тут контракт на подсчёт запасов на некоем забайкальском месторождении цветных металлов да и уехал на пару недель в славную Бурятию. Заодно и заработать небольшую стартовую сумму на начало новой жизни на новом месте. Ведь последнее время на каждую пачку сигарет деньги считать приходилось!

* * *

В Бурятии – периодически влезал в Интернет. То в гостевой книге моего сайта, то в почте – обнаруживались весточки либо с вопросом, позвонил ли Лёлику, либо с вопросом, как себя чувствует Саша. Мужественно держался и отвечал пореже. Ссылаясь на крайнюю занятость. И – думал. Думал, думал… Тяжёлое занятие – будучи султаном, вырастить в себе буриданова осла.

Не смог придумать. Решил спросить совета, что делать. Для надёжности – у двоих. У того, кто больше друг, и у того, кто мудрее. У своего фотоаппарата и у Байкала. Вот и попросил принимающих устроить в выходные двухдневную вылазку пофотографировать на зимний Байкал.

То, что собралась компания немаленькая, с программой, включающей баню, горячие источники, а также истребление невероятного количества спиртного, – не помеха. Байкал никуда не денется, и выслушает, и ответит. И фотоаппарат тоже никуда не денется, тоже выслушает и тоже ответит. Плёнки, правда, в Улан-Удэ нормальной не купить, но – какая есть, такая есть. Обойдёмся.

Стакан, стакан, стакан… Сто километров, двести… Ну, здравствуй, Байкал-ата! Только подожди немного, сегодня я после города. Нельзя сразу после города о серьёзном! До завтра подожди. Сегодня я тоже приду, но сегодня не будем говорить, молча друг друга послушаем, хорошо? Сегодня не дадут расслабиться, мысли не получится в порядок привести. Если спрошу – то не о том. Сегодня – баня, сегодня – пьянка, сегодня – чорт его знает, что будет… Вот высплюсь ночью, вот посмотрю на горы утречком – и тогда уж к тебе приду. Слышишь, фотоаппарат? Не буду я тебя сегодня доставать, подожди до завтра. Завтра к Байкалу в гости пойдём, а сегодня давай не будем опошлять грядущее запечатлением пьяных физиономий. Не обидишься? Вот и молодец, а я тебе сейчас за то, что не обиделся, все объективы любовно промою самыми лучшими жидкостями и вытру самыми мягкими салфетками!

* * *

А назавтра… Назавтра на льду Байкала случилось многое. Очень многое и очень важное. Я понял: то, что я до сих пор хвастался фотографией всякой, по большому счёту фигня. В моей жизни до сих пор было ровно два эпизода, по паре часов длительностью, когда с фотоаппаратом в руках – получалось всё. Оба на первопрохождении самых красивых пещер в мире. Сейчас – был третий. Сейчас – не было первопрохождения, не было ничего принципиально нового, что могло бы сподвигнуть к полёту. Но сейчас – я умел. Сейчас – у меня в руках была серьёзная камера, пусть и с купленной в гастрономе третьесортной плёнкой. Сейчас – подо мной был древний и мудрый Байкал. Байкал не отвечал на вопросы. Он был занят. Занят превращением меня из хвастуна – в фотографа. Показывал одно, другое, пятое, десятое… Заворачивал небо в самые невероятные облака, подсвечивал лёд и горы окрашенными в разные цвета лучами солнца. Заставлял сломя голову бежать туда, где ракурс складывался. Туда, где сидел одинокий рыбак с горкой наловленных бычков и парой хариусов. Туда, где под прозрачным как стекло льдом на головокружительной глубине зеленели водоросли на отмели… Туда, где на льду застыла волна выжатой из трещины воды. Заставлял, поскальзываясь и падая, залезать на торосы, заползать в ледяные пещерки под ними… Бегать, ползать, лазить, летать…

Усиливался баргузин. Припай, а ведь это не был лёд во всю ширину, а именно припай шириной в несколько километров, начинало ломать. Безопасно ломать. Не на отрыв, а на сжатие. Но ощущение… Свист ветра и пушечный грохот возникающих под ногами трещин, бегущих от ног и до самого горизонта со скоростью курьерского поезда, вызывали в душе невозможные ощущения. Смесь леденящего страха, ломового азарта и ощущения свободного полёта. Два самых удачных снимка с этого дня у меня так и называются – «Геометрия страха» и «Полёт над расколотым небом».

На льду начались перемены. Люди, пришедшие из дома отдыха пообщаться с Байкалом, резко разделились на две категории, и приехавшие со мной в том числе. Одни уже вон там, километром ближе к берегу, где мелко и припай совсем надёжен. Смотрят на остальных и крутят пальцами у виска. Вот, мол, сумасшедшие, на льду остались… А другие – вокруг. Уже не тусуются, не пьянствуют, бутылки забыты, каждый сам по себе, максимум парами. Отходят вдаль от всех – постоять на ветру на прозрачном льду, слушая свист над головой и грохот под ногами, да посмотреть в глаза заходящему солнцу. Закончив медитацию, медленно бредут к берегу. Другие – не медитируют, а кайф ловят. Ломовой кайф. Как вон та пара, поставившая на лёд сумки с водкой и апельсинами и танцующая вальс над бездной под грохот колющихся льдин!

Меня же – носило с фотоаппаратом то туда, то сюда. До самого того момента, как… Как я надумал снять радужное отражение солнца в той вон маленькой, особо прозрачной льдинке, а для того лёг на лёд пузом. И тут же – очередная трещина с громовым ударом прошла прямо подо мной, подбросив меня в воздух!

Повисев немножко в горизонтальном положении надо льдом – я отлетел в сторону и приземлился. Стою, отряхиваюсь. И тут из-за спины слышу «кхе-кхе». Оборачиваюсь. Вот поклясться готов, что, когда кадр готовил, в радиусе сотни метров никого не было! А тут – стоит передо мной самый настоящий буддийский монах. Стоит ли? Я его чисто рефлекторно сфотографировал – аппарат-то в руке, взведённый, да и палец на кнопке… Так вот, на карточке нифига он не стоит, а висит надо льдом! Идёт просто, наверное, фаза движения такая поймалась… Но когда плёнку проявил – обалдел. В общем, Байкал, лёд, два километра до берега, стоит передо мной буддийский монах при полном параде, причём, как показало расследование, не наш, бурятский, а самый настоящий настоятель одного из тибетских монастырей, приехавший в местный дацан помочь праздник луны достойно спраздновать, а заодно и по Байкалу прогуляться… И тут вот это чудо в перьях разговор заводит, причём на относительно чистом русском языке:

– Сказите мне, позалусьта…

– Если знаю – скажу!

– Я тосьно знаю, сто ви знаете.

– Раз точно – спрашивайте!

– Сказите, позалусьта, где здесь самый пзозрачный лёд?

– Так посмотрите вокруг – вон поле очень прозрачного, вон второе, не хуже, а вон под тем – отмель, дно видно… Где нет снега – там и прозрачный!

– Нет, ви не поняли. Мне обязательно нузьно найти, где здесь самый-самый пзозрачный лёд. Это месьто я дользен посетить на своём Пути. Я тоцьно знаю, сто ви это месьто знаете. Показите мне его, позалусьта!

Вот, блин! Допрыгался. Попал-таки из современности прямиком в киплинговские персонажи! Ну что ж, придётся расхлёбывать.

В общем, побродили мы полчасика с монахом по всем тем местам, где я с фотоаппаратом полетал, нашли искомое место, высказал он там пару каких-то мантр своих, – не просил я его перевести, так и остался в неведении, каких именно, – да и побрели мы к берегу. Водку пить.

А на берегу – я уже знал. Знал, что выберу Сашу. Алла – великолепна, фантастична. Алла – замечательная пара. Алла, если захочет, сможет удержать меня сколько угодно времени, и все вокруг поймут, что так и надо. Алла, со своим талантом фотографа и визажиста, за полгода сделает из нас обоих модных, популярных и хорошо зарабатывающих фотографов. Но с ней не будет полёта. Байкал показал мне тот полёт, без которого жизнь не будет жизнью. Для этого полёта нужен Сашин азарт, нужна Сашина непосредственность, нужна Сашина вера. Она будет врать, она, возможно, будет предавать, она завалит половину наших совместных проектов и затей, она превратит мою жизнь в чорт те что, но с ней будет полёт, пусть и короткий. Это важнее. А ещё – пусть Алла и гораздо изобретательнее и интереснее в постели, но физиологическая совместимость у меня с ней явно хуже! Если повезёт – можно попытаться спустить роман с Аллой на тормозах, превратить в дружбу. Другом она безусловно будет очень и очень хорошим. Да и с Сашей вполне сможет нормально общаться.

* * *

– Привет, Саш!

– А-а-а, появился?

– Появился!

– Ты Лёлику – звонил?

– Зачем?

– За шкафом! А Алле – звонил?

– Нет ещё. Тебе – первой. Да и нафиг мне Лёлик!

– Ну смотри… Лёлик – хорошая.

– Саш, я хочу тебя видеть.

– А Аллу?

– И Аллу хочу, но тебя сильнее. Знаешь, я решил. Буду с Аллой в дружбу переводить. Не возражаешь?

– Зря-зря. Вы с ней хорошая пара. Жди, сейчас приеду.

– Саш, только я приехал вдрызг простуженный… Не смогу накормить толком ничем, кроме омулей, а омули та же селёдка, ты их не будешь небось!

– Я тебя сама буду кормить. И лечить буду. Жди, еду.

Пять минут собраться с мыслями… Кстати, следы пребывания Аллы в квартире есть. Заезжала без меня. Пол помыла… Странно, но то тут, то там попадаются книжки раскрытые и недочитанные. Сплошь про «еврейский вопрос». Гм… Вот уж не замечал, чтобы хоть когда она это близко к сердцу принимала…

– День добрый, а Аллу можно?

– Аллы нет.

– Хорошо, я ей вечерком перезвоню.

– Вечером её тоже не будет, она к подружке за город поехала, у неё заночует.

Так. К подружке, значит. Знаем мы эту подружку. Алла с ней только в клубах иногда видится. Каждый раз, когда у меня ночевала, этой подружкой прикрывалась. Ну что ж, если так – оно, пожалуй, к лучшему.

* * *

– Приве-е-ет! Как я по тебе соскучилась!

– А я?

– А как ты – покажешь позже. А сейчас ты что-либо имеешь против жареных сосисок?

– Конечно, имею. Но – не сейчас.

– Ты про Аллу – правду сказал?

– Правду, Саш. Тяжело было выбрать, но иначе нельзя было. Не хочу тебя потерять.

– Смотри-смотри. Не пожалей потом.

Саша бабочкой носилась по квартире. Почему-то поджаривание полукилограмма сосисок и кипячение получайника чаю заняло минут сорок, заполненных звоном, стуком и порханием. Зато потом…

– Накормила я тебя?

– И ещё как!

– Теперь лечить буду?

– Хорошо бы…

– А чем и как?

– Так ты же сама понимаешь, что молодая, да ещё и любимая, девушка – самое лучшее лекарство от всего на свете?

– Ммммм… Так ты имеешь в виду?..

Впервые за всё время нашего романа – Саша не просто была согласна и томилась любопытством, а действительно горела настоящим желанием. Одежда слетела с неё за секунду, стоило только прикоснуться. Несмотря на семичасовой ночной перелёт, несмотря на мощную простуду и температуру 38, несмотря на полуголодное состояние – ну что такое, в конце концов, полкило сосисок на двоих – удавалось многое. Первый заход продолжался почти сорок минут, со сменой поз, сменой мест, с идеальным взаимопониманием, почти невероятной нежностью…

– Ну, ты извращенец! (восхищённо)

– Так старался ведь…

– Ты что, виагры нажрался?

– Неа. Не потребляю.

– Всё равно не поверю. Ты, наверное, каждый раз виагры нажираешься, а сейчас – двойную дозу.

– Думай как хочешь. А вот насчёт двойной дозы… В этом ведь есть рациональное зерно, не пора ли вторую-то?

– Покурить сперва дай. Извращенец и совратитель.

Саша осваивала квартиру. То есть, набитый коробками сарай, которому ещё только предстояло превратиться в квартиру. Расспрашивая об идеях расстановки мебели.

– А вот эта часть большой комнаты?

– А здесь – будет мини-студия. Свет куплю, фон куплю.

– Голых девок снимать?

– Да уж что придумается. Хотя для ню здесь всё равно простора маловато.

– А зря-я-я-я. Голых девок – это хорошо.

– Хе. Тогда уж придётся и шест для стриптиза поставить. Квадратных метров мало здесь – иначе, чем на шесте, не впишутся.

– Ты гений! Шест – это первое, что ты сюда поставишь. А я тебе на нём первая стриптиз изображу!

* * *

До Аллы я не дозвонился ни в этот день, ни на следующий, ни через день… А потом она вдруг позвонила сама и сразу же приехала. Как сговорились – это был первый из дней без визита Саши, которая теперь бывала у меня ежедневно.

Алла прошла на кухню, вооружилась чашкою с чаем и уселась на стол. Лоск с неё слетел. Это опять была не дама, а наружности не более чем приятной, простецкая и девчонка. Которая посмотрела на меня в упор нагловатыми глазами и сказала:

– Итак, Володь, счёт теперь 1:1.

– В смысле?

– Ну, у тебя кроме меня Саша есть. Теперь и у меня есть кроме тебя.

Так. До этого я уже и сам как бы додумался. Но не всё так просто. Если бы всё было просто, Алла бы так с места в карьер не кинулась хвастаться. Не простушка она. Был бы кто левый, не стала бы хвастаться. Значит – не просто левый, но и ещё кто-то об этом знает и настучит. Значит, с кем-то из моих друзей. Это хуже. То есть, что касается Аллы, так я как бы и не против, но у друзей – девчонок не сводил и не свожу, и от друзей того же жду. Кто бы это мог быть? Так… Кроме фотографических знакомых у неё нет контактов на моих друзей, да и мало с кем общались. Значит – из фотографических. Тоже ведь контактов как бы нету… Гм. А ведь в электронной почте она перестала появляться – сразу после какой-то из ритуальных фотосайтовских пьянок. Понятно. Туда, значит, занесло. Кто бы это мог быть? Алекс? Нереально. После истории с Надеждой – Алекс многое понял. Кстати, Надежда ведь заскакивала месяц назад на пять минут, книжку занести, почитать взятую, о которой я уже и забыл грешным делом. Ужас. Такая симпатичная была, а тут, прости господи, – штукатурки на дюйм, голос манерно-фальшивый, на каблуках сантиметров в двадцать еле ковыляет… То ли шлюха с Тверской, то ли чорт знает кто. Ладно, проехали. Димка, который при переезде помогал? Тоже нереально. Инфантильный он до предела, Алла на такого не купится. Кто ещё? Вроде некому...

– Гм. А вот такой вопрос можно? Это кто-то из моих фотосайтовских друзей?

– Таки вычислил? Или донесли уже? Который – всё равно не скажу.

Рубашка вдруг прилипла к спине. Тот звонок Светы! Единственный, с кем Алла могла спутаться, – это Игорь. Не друг, но представился таковым. Чорт побери! А ведь Света ничего конкретного тогда не сказала. Её явно трясло от Игоря, она даже прервала со мной контакты, чтобы, упаси боже, не встретиться с ним опять. Или с кем-либо ещё подобным. Алла явно пока не видит проблемы. Но ведь Света – ох не дура. И предупреждала – ох всерьёз…

Так. До прояснения ситуации – тактический манёвр по расхождению отменяется. За пару дней проясню, конечно, агентуры хватает, но прямо сейчас – даже Свете ведь не позвонить, пока Алла рядом... Господи, во что же она попала? Но в лоб никак нельзя, спугну… Ладно. А если ва-банк?

– Алла, знаешь, если ты со мной завязать решила – можно и так. Останемся друзьями.

– Если бы я так решила – зачем бы я, по-твоему, сегодня пришла?

Оххх. Вот ведь девушки нынче пошли! Никакой тебе стеснительности, прямолинейность – мне впору позавидовать. Пара-тройка косвенных и наводящих – блоки сразу. Умная девочка, фиг такую переиграешь. Игоря явно не очень всерьёз воспринимает, почти открытым текстом говорит, что я для неё важнее и главнее. Потому, значит, и не чует той угрозы, от которой Свету затрясло, что не всерьёз. Скорее всего, вся фигня только для того, чтобы мне за Сашку отомстить. Но – специально ради этого блядствовать кинулась? Да нет, быть такого не может, не из тех. Как-то случайно или около того с ним спуталась, а теперь идейную базу подгоняет. Скорее всего так. Весёленькие же теперь деньки предстоят, расхлёбывать всю эту бодягу! Ну а сейчас…

Сейчас – хватаю Аллу в охапку, тащу с кухни в комнату, заваливаю на диван, раздеваю… И фиг что у меня получается. Собственно, я давно знаю за собой такой фокус, что если дама от меня к другому сбежала, а потом пробует вернуться или, тем более, параллельно второго завела – я в её адрес становлюсь полным импотентом. Понадеялся, что времена поменялись, жизнь дурацкой стала, чувство долга опять же… Оно, конечно, возможно, что и справился бы, – но тут ведь ещё и не до конца оборота простуда, и сумасшедшие дни с Сашей, на которую все силы улетели… Да и Алла начала совать мне презерватив, объясняя, что теперь только так, надоело, мол, бояться. При том что я резину эту терпеть не перевариваю.

В общем, если не ошибаюсь, то, ко взаимному облегчению, секса у нас в этот раз не получилось. Да и без обиды, кажется, обошлось. Потусовались до вечера в разговорах и поцелуях – да и поехала Алла домой, а я кинулся к телефону, агентурную деятельность разводить.

* * *

К середине завтрашнего дня всё было уже предельно ясно. Спуталась Алла – действительно с Игорем. И произошло это, по большому счёту, – не полторы недели назад, а полтора месяца. Аккурат на Новый год. То есть – тогда оно стало предопределённым, а реализовалось, конечно, уже потом, когда я в Бурятии был.

Вся мутность поведения Игоря теперь стала кристально понятна. Просто парень, не такой уж, кстати, и молодой, чуть за тридцать ему, вполне симпатичный, которому нормально девицу охмурить никаких проблем составлять не должно, всё же страшно комплексует и нормально клеиться к девчонкам боится. А потому – товарищ и придумал неубойную схему, как на халяву пользоваться чужими дамами. Воспользовавшись существованием в природе Интернета в целом и фотосайта в частности.

Схема же получилась приблизительно такая. На самом фотосайте – полная таинственность. Ни единой карточки, ни единого комментария, только молчаливое присутствие. То же самое на сайтовских пивопитиях. Отдельный столик, никаких контактов долее пары минут, отдельное пиво недешёвого сорта. Вальяжное и неторопливое лорнирование остальной публики, а изредка – пощёлкивание недешёвым же фотоаппаратом. При этом отчасти производится присмотр «жертв», но главным образом – идёт вхождение в доверие к тем фотографам, около которых вьются девушки. Две-три реплики, показывающие, что товарищ «в теме», намёк, что и в гости сходить может с удовольствием, да и работы мэтра давно изучает, и хотел бы как-нибудь их на бумаге посмотреть, а не на экране…

Потом – в гости ходит. И тоже сидит себе в уголочке, присматривается да момент ловит. А как останется наедине или почти наедине с присмотренной девушкой, тут же ей и говорит, что на последней тусовке её пофотографировал и, когда напечатает, с удовольствием подарит карточки. А чтобы договориться, когда – берёт её, нет, не телефон, а всего лишь адрес электронной почты. Вот тут-то птичка, считай, и попалась.

Если я не ошибаюсь, ничто не ново под луной, и первым схему дальнейшего в своё время предложил ещё господин Сирано де Бержерак. С поправкой на иные системы коммуникации. Выражаясь по-простому – технологию бесконтактного соблазнения, а изъясняясь по научному – технологию якобы недавно изобретённого и столь популярного сейчас нейролингвистического программирования. Препаскуднейшей хреновины, которую продажные психологи массово ставят на службу политикам и рекламщикам. С помощью которой, если уметь чуть-чуть подождать, можно заставить почти любого человека делать вещи, абсолютно ему не свойственные и даже противные.

Сирано – пользовался голосом. Разговаривал с дамой по ночам из-за кустов, не показываясь на глаза. Разговаривал до тех пор, пока не понимал, что проняло и можно брать голыми руками. Не показываться здесь – главное. Интернет предоставляет больше возможностей. Интернет позволяет обойтись и без голоса, это ещё эффективнее. Если девушке в течение месяца или двух посылать тщательно продуманного, на первый взгляд почти невинного, содержания ежедневные записки, а то и две в день, и ни в коем случае не пытаться созвониться или встретиться – успех гарантирован. При встрече она сперва прыгнет в постель, а уже потом начнёт думать.

Игорь организовывал свои схемы с тройной гарантией, не оставляя на волю случая ничего. Он вёл одновременную обработку трёх, четырёх, пяти, шести девушек… Нет, он не писал индивидуальных записок. Он пользовался одним и тем же готовым шаблоном. Возможно, и авторство было не его, а списал откуда-то. Мало ли сейчас подобной литературы развелось?

Фотографы – народ, на месте не сидящий. Каждый из них хоть раз в пару месяцев, хоть на несколько дней, да уезжает. Вот в эти-то моменты Игорь и звонил, наконец, подготовленным к употреблению девушкам. Сказать, что давно обещанные фотки наконец готовы, а простейший способ забрать их – на послезавтрашней, скажем, фотосайтовской тусовке.

А на тусовке Игорь объясняет, что отдаст чуть попозже, да и уходит за свой отдельный столик. Девушка волей-неволей подсаживается к друзьям своего парня. Они её и подпаивают до нужной кондиции сами. Уже совсем ночью, когда дело идёт к закрытию кафе, подходит Игорь с фотками. Ребята, с которыми сидит девушка, твёрдо убеждены, что Игорь – друг семьи. А как же? И сами видели, как он к ним в гости ходил, да и сам он им все уши прожужжал, фотки вот опять же… Слово за слово, а в результате они сами Игоря и просят, чтобы он подвыпившую девушку на такси домой подбросил. Или же – на своей машине, если вдруг он за рулём. Последствия очевидны.

* * *

Вот такое вот оно и высыпалось, стоило только копнуть. Лукавлю, конечно. Алекса с Димкой, которые Аллу к Игорю в машину усаживали, потрошить, пока сознались, долго пришлось, а то, как удалось найти и выпотрошить пяток из его предыдущих жертв, – отдельная песня. Но чукча хороший охотник, однако. Почти как Чингачгук, однако. Как концы в воду ни прятались, все нашлись, однако. Удалось даже целых три комплекта одинаковых записок в подарок получить. Немного жаль, что времени лишнего не было. Надо было бы заодно и второго такого же персонажа повычислять. Но никто не обнимет необъятного, как говаривал достославный Козьма Прутков, единый в трёх лицах не хуже, чем Пресвятая Троица. Одно отрадно. Алла, имея против меня солидный зуб за Сашку, ничего особо не имела против того, чтобы попасться. Даже, наверное, не заметила, какая ради того была разыграна комбинация. Ну напилась, ну злая была на меня, ну переспала с другим, ну решила продолжить с обоими сразу. У большинства, у которых нормальная пара, – тут возникает дикое чувство вины и начинает тянуться целый шлейф проблем. Но не у Аллы. Не тот расклад.

Кинулся звонить – Аллы нет. Опять до завтра уехала, якобы к подружке… Завтра опять звоню – опять нету. Послезавтра приезжает. Опять хитрая нагловатая физиономия, нос задран как гаубица, ждёт, что я ей скажу.

Сказал. Точнее – рассказал. Показал коллекции записок. Эффект – улётный. До сих пор она не понимала, в чём тут ловушка, теперь же – не понимала, что она этой ловушки и самостоятельно избежала. Вот теперь её проняло. Затрясло. Откуда-то страх полез. В общем, звонить Игорю пришлось мне, сама побоялась. Ничего, позвонил. Объяснил, что почём. Объяснил, что лафа закончилась. Что на фотопирушках ему впредь лучше не появляться; если услышу, так там сразу немало желающих образуется начистить кое-кому фейс. Насчёт Аллы – тем паче очевидно.

Девочку надо было теперь утешать. А потащил опять в постель – опять облом. Трудно переломать, когда оно на физиологическом уровне. Представляете, хрень какая? Так-то вот. Да и что дальше делать, совсем даже непонятно. Решение вроде бы принято, а всё ж моя вина, пока в себя не придёт, разбегаться нельзя. А не разбегаться если – секс нужен. А умер секс. Почти наверняка безвозвратно.

* * *

Ситуацию разрулил Андрей, отец Аллы. Нечаянно. Позвонил ей, что опять приезжает на несколько дней в командировку. И вот тут-то Алла и предложила, пока он будет здесь, прикидываться, что ничего кроме дружбы между нами нету. Очко у неё сыграло, в общем. Уверенности, что тот догадывается, не было, а предъявить хохму, превратившуюся в суровую правду, – изрядное мужество иметь надо.

Собственно, вот здесь я и выложил, что и сам имел в виду предложить нечто в том же роде, но с другими мотивами. Ну не получается ничего, сама, мол, видишь. Давай на пару месяцев зафиксируем такой статус-кво, а там и посмотрим – возвращать постельные отношения или нет. Может быть, у меня пройдёт этот блок. Может быть, наоборот, она, обдумав, поймёт, что не тот случай… На том и договорились. И у обоих с души отлегло.

* * *

Вот зачем было подобную глупость делать? По обоюдному согласию двух неглупых людей… Договорились бы совсем прекратить, оставив дружбу, так и замечательно, а вот оставили на будущее возможность обратно сойтись – и заложили той возможностью ха-а-арошую мину под наши отношения. Которая прямо-таки обязана была в ближайшее время звездануть так, что никому мало не покажется.

А отношения установились в высшей степени странные. Постели нет, поцелуев нет. Алла сидит у меня практически всё свободное время. Готовится ко вступительным экзаменам. Меня о разном расспрашивает. Сама рассказывает. Ох, каких я наслушался рассказов о нравах в израильской сельской религиозной школе для девочек! Классические анекдоты – бледнеют. Научила меня есть красные грейпфруты ложкой. Я никогда этого фрукта не понимал, а Алла, оказывается, последние полтора года только и мечтала, чтобы наесться их вволю. В Израиле их регулярно выгоняли классом на сбор этих грейпфрутов, а съесть при этом давали ровно один. Да под таким контролем, что второй – никак не спереть. Гибрид капиталистического контроля с социалистическими методами хозяйствования, видите ли.

Приехал Андрей – сводили его на концерт одной из его любимых групп. Если он чего-то и не понимал до этого момента, так теперь уж точно понял. Он же всегда ругался, что никак не может дочерей к нормальной музыке приучить! Только, мол, ставишь на проигрыватель то, что нравится, как они мгновенно прибегают, снимают диск и заводят своё молодёжное бум-бум-бум. Не раз я слышал от него этот рассказ, не два, не три… А тут – приходят Андрей с Аллой в гости, принимает Андрей стакашек водки да и толкует: «Ну, Вов, ты кудесник и чародей! Семнадцать лет я, сколько ни пытался, так и не смог привить Алле вкус к хорошей музыке. А тут – несколько месяцев, и вот смотрю я на её музыкальную полку, а там нету никакого бум-бум-бум! Дип Пёрпл там лежат, Юрайя Хип… Вот на концерт Дип Пёрпл она меня на завтра пригласила…» Андрей – исключительно умный мужик. И немного скрытный. Вероятность того, что выводов он не сделал, – нуль без палочки. И что теперь? Выводы-то – уже ведь не соответствуют?

Заодно придумали интереснейшую затею на лето. У Андрея сложились возможности обеспечить транспорт в красивейшие Северо-Сибирские высокогорья, а заодно и кое-какую техническую поддержку на месте организовать. Взять приличную фотоаппаратуру, двух-трёх моделей, реквизита пару ящиков… Разноцветные наледи, водопады, бескрайние поля цветов и скал, бездонное северное небо… Если хорошо взяться – первоклассную серию сделать можно!

* * *

Постепенно складывался тот самый тихий омут, в котором изобилуют черти, более того – в котором они размножаются простым делением. Со стороны у нас всё было прекрасно. Мы много гуляли, много строили планов. Подбирали Алле институт, выясняли программу, тянули подготовку. Нашли недалеко от дома недавно сгоревшую когда-то школу, потом Дом пионеров и школьников. Сгоревшую не до углей, а до костяка в том самом колоритном виде. С роскошным яблоневым садом. Алла была на небесах от восторга. Мало того, что объект невероятной фотогеничности, так ведь это была школа! Школа, отстроенная по тому же проекту, что ненавидимая ею школа, в которой она в Сибири училась. Которую она всегда мечтала увидеть сгоревшей! Мы облазили её всю, от киля до клотика. И решили – как только нарисуется весна, в тот же момент мобилизовать двух-трёх моделей и запузырить такую фотосессию, чтобы черти в аду краковяк заплясали!

Но при всём видимом благолепии ощутимо копилось напряжение. Алла хотела всё вернуть – и боялась этого. Поджималась всё ближе и ближе, забросила всё, разве что ночевать уезжала к бабушке… Но сделать последний шаг – не пыталась. Пытался я – она не давала. Пытался не просто для того, чтобы снять напряжение. Алла, при совершенно обычной и совсем не яркой внешности, имела могучее оружие – глаза. И второе могучее оружие – руки, с помощью которых она в два касания меняла свою внешность. Два движения рукой, один выстрел глазами – и тот мужик, кому всё это адресовано, начинает сходить с ума. Не только я. Алла проводила учебные стрельбы и по другим. В моём присутствии. Итак, Алла прижималась всё ближе и ближе, а зажималась всё сильнее и сильнее. Взрыв – назревал.

* * *

Естественно, отношения с Сашей на этом фоне рушились. И сделать ничего было нельзя. Алла просто практически не подпускала ко мне Сашу. Та прекрасно знала, что у нас ничего нет, так что это была не ревность. Просто усталость, наверное. В общем, в конце марта Саша вдруг познакомилась на улице с каким-то парнем и ушла к нему. Контакт не потерялся. Мы перезванивались, она даже пару раз заезжала… Спрашивала разрешения заехать со своим новым, но я брыкался. Пока чувство не отгорело, незачем они, семейные визиты.

* * *

И вот же – началась настоящая весна. Съёмку в развалине наметили на ближайшую субботу. Только одна из подружек Аллы была свободна, так что пришлось искать другие пути. Для вящего хулиганства – пригласил ещё одного фотосайтовского друга, Женю, со своей моделью.

Поснимали забавно. Примитив, конечно. Алла с этих странных отношений начала выпендриваться, свои идеи проталкивать. Нет, совсем даже неплохие идеи, но отнюдь не тот уровень, которого хотелось. Да и откуда быть тому, если это первая в её жизни съёмка, в которой она имеет право голоса? Жека сваливался на почти такой же примитив. Весело, прикольно, но реального толку ноль без палочки. Да ещё и обе модели, две Лены, решительнейшим образом выпадали из моей стилистики.

Вот кто был во триумфах, так это Алла. Чутьё на фотографию её не подводило. Вовремя пихнуть в бок, заставить экспозицию на камере правильную выставить – и хороший кадр гарантирован. Реально хороший. Почти профессиональный уровень. Выставили мы на фотосайт то ли шесть, то ли семь её карточек – и все до единой получили блестящие отзывы, а четыре побывали в списке десяти лучших карточек сайта за день. А ведь это – ещё в те времена было, когда фотосайт всерьёз воспринимали. Когда там тусовались сотни авторов из лучших.

Но съёмку надо было повторять. В следующую же субботу. Пока не закончилась ранняя весна.

* * *

На этот раз за вопрос моделей Алла взялась всерьёз. И вторую – нашла, да какую… Свою одноклассницу, полугрузинку-полуеврейку, уехавшую за кордон и оказавшуюся в гареме арабского шейха в качестве любимой жены. Соня случайно оказалась в Москве. С ней были и её богатые арабские наряды. К идее похитить её на дурацкую фотосессию – отнеслась с восторгом.

Я тоже зря времени не терял. Для начала – сообразил, что индейский костюм, который Алла придумала якутке Лене, на самом деле в кассу, но требует усиления. Позвонил Кристине, договорился, что она приведёт на съёмку лошадь.

И вот тут позвонила Настя. Рвущаяся опять на болота и обещающая больше не бузить. Настя – классная модель. В одном зале, наверное, библиотека была. Пол засыпан обгорелыми, скукоженными, но вполне читаемыми книгами. Нарядить Настю в стилистике хиппи – и можно иллюстрации к Брэдбери снимать…

* * *

В общем – действие второе. Те же, Соня и Настя. Кристина с лошадью попозже будут, через часок обещались. Алла – если сказать, что она на рогах – значит ничего не сказать. Носится чортом по всей развалине, советов не слушает… Как ни посмотрю на её камеру – на ней выставлена такая экспозиция, что ну ничего получиться не может. А постановки – полный улёт. И другим свои постановки не даёт снимать. Возгордилась, однако. Жаль.

Мы с Настей спокойненько отсняли затеянное, ждём лошадь, пьём пиво, смотрим, как другие снимают… Красиво снимают. Азартно.

Прибавляются ещё зрители. Четверо абсолютно замечательных пацанят лет по 10–14. Всё им интересно, всё подержат, сами сыграют сюжет, если девчонки вдруг на какой-либо кадр не катят.

И вдруг… На общем перерыве на остаканивание – один из пацанят, причём самый мелкий, заскучав от бездействия, вылезает на сцену:

– А знаете, кто мы такие и что тут делаем?

– Знаем. Пацаны вы, тусуетесь тут да нам помогаете!

– А вот нет!

– А кто и что тогда?

– А мы скинхеды! И проводим здесь демонстрацию в честь дня рождения Гитлера!

Отсмеялся я только минут через пять. Ну это ж надо – такое мирное занятие таких хороших пацанов – и эдак обозвать! Может ли существовать в мире что-либо более несообразное, чем подобное заявление? А отсмеявшись – вытаращил глаза.

Вокруг происходила суета. Все, кроме нас с Настей, бегали кругами и быстро паковали аппаратуру и реквизит.

– Жэк, что случилось?

– Володь, это же фашисты… Это ты русский! А я армянин, девушки – кто еврейка, кто грузинка! Ты не смотри, что фашистов четверо. Это их сейчас четверо, а через час сто будет! Аппаратуру побьют, нам фейсы начистят, девок изнасилуют…

– Жэк, разуй глаза! Эти дети – фашисты?

– Так они же сами сказали! Пакуй быстрее!

– Алла, а ты что, тоже в эту чушь веришь?

– Не знаю, Володь. В Сибири у нас не было скинов, у нас там многонациональный город и всё мирно. Но здесь же Москва, здесь всё возможно!

Одна завелась, вторая, третья… Только Настя удержалась, хотя тоже нерусская. Ассирийка она. Да и то настроение испорчено. Господи, ну откуда развелось столько трусов и паникёров? Ну ладно девчонки, но Жека? Нормальный же мужик, а четверых детей испугался? Какой к чорту пацан полезет в чудесный весенний день за просто так, ради даты, бить того армянина, или там еврея, или ещё кого, за чьей работой он только что с восторгом наблюдал два часа подряд и которому в охотку помогал?

В общем, пришлось сворачиваться. Тьфу ты! Плёнки навалом, идей куча, лошадь вон сейчас приведут, да не простую, а каскадёрскую. Кристина божится, что её хоть на конёк крыши можно завести, если, конечно, выдержит тот обгорелый конёк.

Пришлось сидеть дома да пиво пить. Пока вся компания, расчистив половину большой комнаты, пыталась соорудить из неё импровизированную студию и поснимать гламур. Без нормального света, без нормальных фонов, имея съёмочной площадкой пятачок два на два метра.

А Кристина появилась ровно спустя полчаса после нашего ухода. Привязала лошадь к яблоне в саду да и пошла нас в развалину искать. Вместо нас нашла тех детишек. Повыясняла, куда мы делись, а когда выяснила – выглянула в окно да и обнаружила, что лошадь отвязалась и гулять пошла. Поймали ей лошадь – эти же ребятишки. Кристина часа полтора пила с ними пиво и катала их. Ну ещё бы, настоящий каскадёрский конь, какой тут пацан устоит?

Да, совсем забыл. В Кристине – кровей любых намешано. Да и из пацанов, которые якобы скинхеды, двое, пожалуй, смогли бы похвастаться классической русскою ряшкою, а двое – фигушки. Такой вот фашизм и такой вот нацизм, господа гусары!

* * *

Раздрай нарастал лавинообразно. Я пробовал удержать хоть что-то. Вывез Аллу сплавиться по Верхней Москва-реке. Предложил смотаться на несколько дней на Оршинское болото, вызвав на просмотр остальных своих потенциальных моделей, то есть двух Кать и Настю. У Аллы – на всё были свои соображения. Мои модели были разруганы, мои идеи тоже. А всё, что предлагалось взамен – предлагалось без намёка на анализ возможностей или реалий, методом простейшего высасывания из пальца.

В результате нескольких дней вязкой челночной дипломатии – мы всё же договорились на Оршу ехать. Взяв с собой Алекса, Настю и одну из подруг Аллы. Разделив съёмочное время так, чтобы вся команда в каждый момент времени работала только на одного из фотографирующих.

А ровно на следующий день после того, как была достигнута договорённость про поездку, мы с Аллой наконец поссорились. Вдребезги. На чём именно, в памяти не отложилось. Повод мог быть любым, просто окончательный разрыв даже не созрел, а давно перезрел. Видели когда-нибудь, как перезрелый гранат лопается прямо на ветке? Выворачиваясь наизнанку и осыпая всё вокруг красными зёрнышками? Примерно так…

* * *

Отбой Алексу я дал сразу, а вот дать отбой Насте было посложнее. Связь была несколько односторонней, а дома Настя не появлялась. Несколько дней я блаженствовал. Как гласит народная мудрость, баба с возу – кобыле легче. Глупость оно, конечно, а не мудрость, но в данном конкретном случае – ох как достали меня Аллины проблемы двух последних месяцев с самоидентификацией!

Интересно только, вот как можно было быть столь самонадеянным и считать, что оно и правда закончилось? Алла – девушка гениальная. А гений, как сказано классиком, есть десять процентов одарённости плюс девяносто процентов трудолюбия. Проблем с трудолюбием у барышни сроду не водилось, проблем с неумением добиваться своего – тоже.

Итак, за два дня до намеченного и отменённого отъезда на Оршу – позвонила Настя. Как ни странно, от неё не поступило ни намёка на расстройство или огорчение по поводу отмены. Не едем, так не едем. Только вот когда можно выданное мною походное снаряжение назад привезти? Сейчас можно? Замечательно. Сейчас и будет!

Звонок в дверь. Открываю. Наблюдаемая картинка слегка ошеломляет.

Настя. Это понятно. Без обещанного рюкзака. Пожалуй, это тоже понятно. Смущение и хитреца на физиономии – опять же понятно.

Незнакомая мне симпатичная рыжая девушка с очень тонкими чертами лица. Представляется Гулей. Пожалуй, примерно того типа, который для съёмок в Оршинских болотах идеален. Неплохо, но пока непонятно.

Машка. Вот уж не ожидал. По моему представлению – у неё всё же не столько нахальства, чтобы вот так заявиться. Да и Настя ну никак не должна была её без спросу приводить. Странно это.

Алла. Вот теперь расклад становится понятнее. Мастерица интриг и водевилей в своём амплуа. Намерена уговорить меня восстановить идею с поездкой. Только – как? У неё же на Настю контактов нет, а на Машку тем более! Да и Гуля в этом случае – откуда взялась? В числе подруг Аллы такой не числится, у Насти тоже.

И всё равно непонятно. На что расчёт? Поссорились очень конкретно. Для того чтобы восстанавливать хоть что-то, даже совсем мелочи, нужно аргументы посерьёзнее. Чай не дура, понимает, что просто купить меня на наличие команды моделей на поездку трудновато будет. Да и рабочая/ассистентская сила нужна, не только модели, а Алексу я уже отбой дал, он уже в другое место едет. Значит, ещё какой-то козырь есть. Любопытно…

Фиг с вами, заходите. Посмотрим. Только – сам ничего предлагать не буду. Выкладывайте, девочки, свои предложения, козыри, да вытаскивайте камни, которые за пазухой держите, а уж я буду смотреть, оценивать да решать.

Козырь выкладывается почти немедленно. Неубойный. Ну нельзя же так мухлевать-то! Впрочем, а чего ещё ожидать было? Машка с Аллой, две гениальных стервы, – это ж сила! Чтобы такие да не придумали, как вынудить мужика принять все их предложения? Чтобы от их просьбы только гад последний смог бы отказаться? Вот и я про то.

В общем, ударной силой атакующих оказалась Машка, и туз в кармане оказался тоже у неё. Машка собралась замуж, пребывала на третьем месяце беременности и слёзно молила предоставить ей возможность хоть куда-то интересно съездить в последний раз перед несколькими годами домашней жизни. В порядке «платы» за неудобства – предлагались услуги её подружки Гули в качестве модели и её жениха Стаса в качестве рабочей силы. Кстати, он ждёт на лестничной клетке её звонка по мобильнику, тащить его с собой сразу и она побоялась.

Ну, Алла! Ну, умница! Дорыться до Насти, допросить про Машку, о которой слышала, выяснить, что та беременна, добиться, чтобы свела их вместе, прописаться в подружки, спланировать интригу, просчитать все детали, уговорить… Догадаться, что своих подруг брать нельзя, и выудить пригодную среди Машкиных! Всего за три дня!

Окей, сдаюсь. Против лома нет приёма. Алле объясняю, что только в порядке так и быть… Одно непослушание, одна попытка расколоть команду пополам и действовать самостоятельно – и я зачехляю всю технику и далее ловлю карасей в своё удовольствие. Нет, самой ей не поверю. Пусть остальные гарантируют выполнение ею сих условий. Даёте гарантии? Окей, по рукам. Маш, зови своего Стаса. Только сперва пошли на кухню для сепаратных переговоров.

Сепаратно же я ей пояснил, чтобы в личные стороны расклада – не лезла. Расклад, мол, вот такой, обеим сторонам нелегко, нефиг трогать руками. Едем снимать – и только снимать. Начнутся разговоры о чём ещё – не прощу.

* * *

Как ни странно, мы всё же поехали. Чуть меньшим, конечно, составом. Без Гули то есть. Как выяснилось, Машка была категорически против её участия – впрочем, это как всегда, Машка есть Машка. Только вот задачу вышибить её из состава она свалила на Настю. Та за полдня до выезда упёрлась, что одно из двух – либо она, либо Гуля, а уже потом таки раскололась, что по Машкиной просьбе.

А поездка вышла очень интересной. То есть, до предела бардачной, во многом неудачной, но – запоминающейся. Сильно запоминающейся.

Уже в на пересадке в Твери стало ясно, что с погодой и сезоном нам не просто повезло, а повезло фантастически. Автовокзал утопал в цветущих одуванчиках и яблонях, а мощное солнце пробивалось через красивейшие облака. Мы же – вооружившись пивом и фотоаппаратами, перерывали все окрестные газоны в поисках червей для рыбалки. На торфяниках-то червей нету. Ругались на растерях-девушек… Наверное, главным, что меня переломило в смысле поездки, были даже не Машкины сопли. А то, что у всех трёх, Машки, Насти и Аллы, оказались одинаковые серьги в носах. У всех трёх в правой ноздре и почти на одном и том же месте. Я вообще очень трепетно отношусь к подобным совпадениям, а тут – представляете фотографический потенциал подобного? Как это обыграть можно? Так вот, перед самым выездом – две из трёх умудрились эти серьги потерять. Тоже такое вот совпадение.

Вот кто придумал, что самым упрямым животным в мире является осёл? Любая юная девушка любому ослу сто очков форы даст и всё равно обыграет в три хода. Первым, что могло сломать нашу экспедицию в самом её начале, оказалось то самое упрямство. На этот раз – Настино. Она трижды вчера звонила с вопросом, как правильно подогнать по себе рюкзак. Хороший рюкзак, станковый… Выслушивала ответ, что в электричке ей всё подгонят. Через час звонила опять. И как вы думаете, каков итог? Оставила она тот рюкзак дома. Взяла вместо него сноубордический рюкзачок, который в принципе не подгоняется для удобного ношения. Да и объём имеет такой, что в него спальник-то не влезет, не говоря уж о продуктах и реквизите. Обвешала она эту упаковку, рюкзаком её даже назвать грешно, сумочками всякими, ещё штук пять сумочек в руки взяла, да в таком виде и поехала. А идти пятнадцать километров, причём начальный участок – семь километров по шпалам узкоколейки – не самое большое зло. Хотя уже на середине первого участка Настя взвыла, заныла и начала исходить соплями и идеями развернуться и дать задний ход. А может быть, оно и хорошо, что всю дорогу пришлось Настю утешать да поддерживать. Вместо того чтобы с Аллой собачиться.

Мало не показалось. На торфянике осенью прошёл серьёзный пожар, и половина бровок, по которым мы шли, погорела. Представляете, как можно идти, если всё вокруг завалено горелыми соснами и берёзами? Не ствол к стволу, а слой в три метра рыхлой спутавшейся массы стволов, ветвей, корневищ… Выбирать ствол, который не очень качается и достаточно толст, чтобы держать, и идти, балансируя, по нему, перелезая через препятствия типа перекинутых через него корневищ других деревьев? Да ещё и с рюкзаком килограмм на сорок? Стараясь не цепляться этим рюкзаком за ветки? Да ещё когда озверелые комары и слепни едят? Да ещё и стараясь не обращать внимания на периодически разложенных на этих стволах греющихся гадюк? А теперь представьте, что этим занимаются девушки. Ну да, а у одной из них – ещё и вместо рюкзака огромная, цеплючая и неудобная вязанка предметов, плюс в каждой руке по три сумки…

* * *

Разумеется, Алла немедленно попробовала учинить ровно то, что и предсказывалась – слепить собственную съёмочную команду. Пришлось ответить обещанным – вооружиться удочкой и, забив на всё, таскать себе карасей, периодически отвлекаясь на съёмки природы. День, другой… Если и были недовольные, то не я. Погода радовала, клёв тоже… Птичьи базары опять же…

На третий Настя не выдержала и провела разъяснительную работу. Вот уж не представляю, чем она смогла переломить ситуацию, но – факт есть факт. Алла подошла, покаялась и предложила начать то, за чем приехали, в смысле – постановочные съёмки по типу визуальных ассоциаций к различным рассказам Брэдбери и к «Волшебнику Земноморья» Ле Гуин.

Вот здесь всё наконец-таки сдвинулось с мёртвой точки, более того – понеслось вскачь. Все девушки выкладывались и творили невозможное. Балансировали на крошечных коряжках посередине больших озёр, умудряясь и выражение лиц держать, и с реквизитом убедительно управляться… Вот попытайтесь представить себе. Одноместная пляжная пластиковая надувнушка, на которой странным образом умещаются трое. Подплываем к торчащей из воды крошечной шаткой коряжке размером с два кулака. Стелем на воду тряпку полтора на полтора метра, серединкой на коряжку. При том что лодка, стоит потрогать что-либо пальцем, начинает быстро плыть. Подплываем опять, высаживаем Настю. Заставляем встать на ноги. Подплываем снова трижды с разных сторон. Алла, также встав на ноги, а представьте, что это такое на крошечной надувнушке, правит ей визаж. Вручаем ружьё. Отплываем. Делаем круг, высказывая пожелания про позу. Я – словами, Алла – стоя в лодке, иллюстрирует. Обе при этом с трудом удерживают равновесие, а я с трудом удерживаюсь от смеха. Стас с Машкой на берегу и не удерживаются, а со здоровым ржанием катаются по мокрому мху. Далее повторяем процедуру с Машкой. И только потом – начинаем кружить по озеру на лодке, делая снимки.

Или – отсекаем трассу пролёта одной из птиц к гнезду, если она это гнездо защищать собирается, находим ракурс, в котором гнездо оказывается за узкой протокой, полностью перекрытой туннелем из веток, загоняем туда лодку с двумя девушками и инструкцией, в какие стороны смотреть и с каким выражением… И – начинается. Я лежу на берегу с телеобъективом на камере, Стас имитирует нападение на гнездо, чайка идёт на него в атаку, но выглядит с моей стороны – как будто на лодку, так что в перспективе она ещё и с лодку размером, я свищу, девушки за секунду выравнивают лодку и принимают позы, одна на вёслах, вторая испуганно оглядывается… Дубль второй снят, готовим третий!

Вся плёнка, кроме аварийного резерва на обратную дорогу, вылетает за несколько часов. Стоп. Холодно уже, да и плёнки больше нет. Снять только ещё вон тех чаек, круговерть которых исполняет свой воздушный танец на фоне почти чёрного уже неба в последнем, кроваво-красном луче заходящего солнца. Отбой. Завтра домой.

* * *

Возвращение – оказалось чуть ли не интереснее всего остального. Лезть ещё раз через завалы не хотелось, поэтому решили выходить прямиком на торфоучасток, а оттуда уезжать на мотовозе. Дорога оказалась раза в три длиннее ожидаемого. И карта соврала, и обходов много было… Но подобного разнообразия ландшафтов я в торфяниках ещё не видел. Мы шли по высоким бровкам, по низким, по лесам зелёным, по лесам чёрным, сгоревшим, по совсем затопленным, которые по колено в воде, строили из срубленного дерева мосты через широкие и глубокие каналы, мостили гати через топкие моховые прораны в бровках, прорубались с помощью мачете через непролазные чапыжники…

Вот и участок. Сегодняшний поезд, правда, ушёл уже, ночевать придётся. На участке только сторожиха с собакой. Фантастический букет ощущений даёт вечерний пустой торфоучасток! Это такая микродеревенька, пятьдесят на пятьдесят метров, из ржавых-прержавых вагончиков. Каждый из которых любовно украшен плакатами. Вокруг каждого – клумбы цветов. Дощатые тротуары. Фонтан на центральной «площади». Ржавая-прержавая пожарная каланча посередине. Верхняя площадка каланчи обшита металлическими листами, более напоминающими дуршлаг из-за сотен и тысяч пулевых и картечных пробоин. По всей видимости, её последние годы преимущественно использовали не как наблюдательную площадку, а как мишень для пальбы спьяну из дробовиков. Железнодорожная станция. Тоже ухоженная. А вокруг – до самого горизонта раскинулось кладбище механизмов. Наполовину вросших в торф. Ржавых до умопомрачения. Но почему-то с сохранившимися отдельными поверхностями, покрытыми почти свежими яркими красками. Автомобили, тракторы, бульдозеры, комбайны, вагоны, паровозы, асфальтовые катки, пароходы… Да-да, асфальтовые катки и пароходы – тоже! Это которые опознать можно. Но абсолютно большая часть механизмов не поддаётся опознанию вообще никак. Нечто из другого мира.

И всё это хозяйство – мало того, что до половины вросло в ярко-рыжий торф, покрытый пятнами разноцветного мха, так ещё и поросло молодыми берёзками с умопомрачительной яркости листвой!

В общем, оставшиеся до заката пару часов я ещё и ещё раз пересчитывал оставшиеся в фотоаппарате неснятые кадры, числом около десяти, и даже не семь, как в поговорке, а двадцать семь раз примерял каждый сюжет, взвешивая, какие самые важные. Снять всё, что хочется, нереально, это ящик плёнки надо. И не пятнадцать минут закатного освещения, а как минимум трое суток непрерывного заката. Эх, и почему оно не в Заполярье, где закат круглосуточно?

Стас занимался примерно тем же. А вот девушки – ныли. Все три. Настя потому, что проголодалась и слепни заели. Алла потому, что обещала сегодня приехать. Машка – не знаю уж почему, наверное, из принципа… Впрочем – кое-что завтра прояснилось.

Несмотря на нытьё – закатная фотосессия с берёзками и ржавыми железяками удалась. Всё же такой красоты и невозможности ландшафт, такой красивый вечер – не могут оставить равнодушным никого. Чуть только наступило время взрыва красок – все до единой вытерли кто слёзы, кто сопли и с воодушевлением ринулись в бой. А потом, через полчаса, скисли опять.

Наверное, самой лучшей, самой показательной, самой запомнившейся зарисовкой из поездки стал последний кадр плёнки, который я всё же приберёг. Салон мотовоза. Мы – единственные пассажиры, причём в салоне только девушки. Стас снаружи, смотрит проплывающие ландшафты с открытой площадки, я – снимаю из кабины машиниста. Три красивых девушки на трёх скамейках. Демонстративно смотрят в разные стороны и в разные окна. В глазах всех трёх – сложное выражение. Здесь и чувство собственного достоинства, но здесь и удовлетворённость тем, что наконец-то можно товарок не только не видеть, но и не слышать, стук колёс и рычание дизеля их всё равно заглушат… И сожаление – позади остаётся несколько дней абсолютно безоблачной радости и редчайших ощущений, а кое у кого и больше. И собранность – надо настраиваться на новые битвы, которые следует развернуть немедленно по приезде. И многое, многое, многое другое…

* * *

В следующий, он же последний раз я увидел Аллу через три дня. Она позвонила и спросила, когда можно привезти походное снаряжение. Я ответил, что когда угодно, хоть сейчас. Через час – звонок в дверь. Радикально изменённая причёска, свежеочищенная от прыщей физиономия, нос, задранный в потолок…

– Чай пить будешь?

– Нет, я на секунду, меня ждут внизу. Пока.

– Как хочешь. Удачи!

Но это – увидел в последний раз. Слышать же я о ней долго, ещё долгонько слышал ну очень часто. Во-первых, два предшествующих дня. Во-вторых – следующие почти пять месяцев.

Два предшествующих дня – меня доставала Машка. Оказывается, её дурное настроение последних полутора дней поездки объяснялось тем, что Алла, сдавшись насчёт тактики съёмок, начала подкоп с другой стороны и усиленно охмуряла Стаса. Собственно, я и сам это заметил. Машку интересовало, что ей делать со Стасом, и вообще, как он мог купиться на такую малосимпатичную особу. Я объяснял, что малосимпатичность штука условная, у Аллы на сей счёт особые таланты, но пусть не волнуется: я твёрдо знаю, что Стас не в её вкусе и всё это игра, причём игра на меня. Машка не очень верила. Я объяснял ещё и ещё раз. Опять не верила. Наконец – объяснил, что а нефиг было договорённости нарушать и ещё до поездки начинать Аллу уговаривать, что зачем, мол, тебе такой старый, давай, мол, я тебе помоложе найду. Как откуда знаю? Да оно как бы и очевидно, зная твой характер, да и агентурная информация имеется. Заплела интригу супротив Гули? А она что – дура? Не догадалась, чьих рук дело? А разговор-то – при ней был. Так-то вот. И как ни странно, этот-то аргумент как раз и подействовал. Больше глупостями не доставала.

А следующие месяцы Алла творила чудеса. Исполняла самую виртуозную программу страшной мести, о какой мне доводилось слышать. Начала она с письма отцу. Содержанием, что типа мне ужасно понравилось с Володей по болотам шастать, так что как только соберётесь с моделями в те сибирские высокогорья, поеду с вами. Включай, мол, обязательно в список и дай знать как можно раньше, чтобы время освободила. Ну не могу же я попросить Андрея, чтобы он её нафиг послал с этой идеей? Пришлось самому на той идее крест ставить и изыскивать к тому убедительные предлоги.

С матерью и сёстрами она, вероятно, тоже провела некоторую разъяснительную работу. В детали не посвящён, Андрей не рассказывал, но по косвенным – было такое.

В первые же дни после возвращения – Алла вычислила половину моих друзей, попромывала им мозги и попыталась устроить дублирующую фотопоездку в Оршинское болото с их привлечением. Натравила на горелую развалину, откуда нас «фашисты» согнали, телевизионщиков с каким-то криминальным сериалом и сама там помелькала в массовках.

Когда я затеял следующий выездной фотопроект с тремя новыми моделями и об этом распространился слух – Алле хватило трёх дней на то, чтобы:

1. Вычислить, кто есть эти модели.

2. Найти каждую из трёх и прописаться к ней в близкие подруги.

3. Познакомиться в каком-то клубе с неким новым русским, собиравшимся в те же дни, на которые мы наметили съёмку, праздновать свой день рождения с большой помпой, фейерверками и сотнями гостей.

4. Утащить всех трёх моделей туда, причём так, что те мне позвонили об отмене всего часов за несколько до намеченного выезда.

Собственно, это только пример. Приколы, подобные описанному, поступали в количестве одного-двух в неделю. Ну, разве не гениальная особа?

Гениальность всей этой страшной мести я, конечно, оценил уже много позже. Без стёба. Действительно оценил. Воспоминания об этом периоде теперь ничего, кроме мощного заряда эстетического удовольствия, уже не несут. Но тогда…

Тогда она почти победила. Я был раздавлен. Я был почти в панике. Я потерял половину всех друзей и две трети всех натурщиц. То окружение, которое я титаническими усилиями собирал несколько лет подряд. И разрушение продолжалось. Продолжалось с такой изобретательностью, с такой виртуозностью, с таким напором, что становилось страшно.

И тогда я решился на тот шаг, который почти лишил меня самоуважения. Никаких человеческих способов унять гиперактивность взбесившейся Аллы не просматривалось. Либо силовые, либо подлые. Но силовые – это значило сдаться. Если женщина тебя переигрывает на поле интриг, действовать силой – это даже не просто сдаться, а сдаться под ноль. С разгромным счётом. Значит, нужна ответная комбинация в её стиле. Подловато, конечно. Но если построить комбинацию чисто оборонительную, то есть сыграть не на её поле, а на своём, – возможно, и переживу. То есть методами нехорошими, но защитить от дальнейшего вмешательства свой круг, не подвергая атаке её круг. Приблизительно так.

Включил агентурные способы. Выяснил, что основным методом воздействия был свист на тему подоплёк того гарема и того, кто какую роль в нём сыграл. То есть, в каком виде меня живописали – ух! Хоть вооружайся ведром краски, отращивай бороду и размалёвывай её в ярко-синие цвета. И ведь объяснять им встречь свою позицию тоже нельзя. Оправдания – дело последнее.

Тэ-э-эк. А ведь то, на чём она играет, – элементарное любопытство. Причём она его не утолила, а, наоборот, только разожгла. Понятненько… Так. Контуры ясны. Оставшийся круг общения – невелик; если человек шесть ключевых, исключительно женского полу, в одно место собрать да обработать, на сей раз удовлетворив любопытство полностью, – достаточно ведь будет. Поплывёт встречная волна слухов, до Аллы дойдёт сразу. Думаю, испугается, даст задний ход. Понимает ведь, что тоже не дурак и если кинусь в интриги – тяжёлая игра пойдёт. Не нужна ей тяжёлая игра.

В общем, позвонил я Саше. Заручившись её согласием, собрал всех своих девиц для накормить их пловом, добавил к «выжившим» парочку из тех, кого Алла уже обработала, а когда те плова поели, фотографий посмотрели да к кагору перешли – вывел к ним Сашу да и сказал, что знаю, мол, каким любопытством вы обуяны с подачи Аллы, так вот держите ту самую Сашу, устраивайте пресс-конференцию, пытайте, допрашивайте… И – удалился на кухню пить чай.

Саша не подвела. Саша сделала чудо. Даже Машка поняла всё правильно. Настолько правильно, что не сделала ни тогда, ни впредь – ни единого поползновения к тому, чтобы устроить Саше какую бы то ни было пакость. Я не знаю, о чём был разговор. Не спрашивал. Сашу я просил говорить только правду. Я знаю то, что когда через час меня позвали – все, кто были в комнате, бросали искоса взгляды смущённые и взгляды восхищённые. Саша блистала. Она явно продумала и отрепетировала ответы на любой из возможных вопросов. Она явно не час и не два обдумывала макияж, наряд, манеру держаться… Она затмила Аллу. Это была фантастически красивая юная леди с обложки журнала «Лайф», держащаяся на удивление скромно, с достоинством, с грацией… С очень интеллигентной речью…. Сверкающая непошлыми шутками. Держащаяся наособицу от всех. Вы, мол, простые девчонки, а я – избранница Самого. Ну да, мы уже не вместе, но я себе нашла нового не хуже, а с ним – как видите сами, остались не просто лучшими друзьями, но друзьями, готовыми на любые жертвы!

В общем, было ясно, что имеет место быть чистая победа в первом раунде и второй комбинации уже не понадобится. Так и оказалось. Со спокойной душой и относительно чистой совестью я позвонил бурятам и согласился на давно предлагаемый следующий контракт на оценку ещё одного месторождения. С тем, чтобы Байкал, втравивший меня своим советом в эту свистопляску, теперь вылечил мне основательно потрёпанные нервы.

* * *

Хотя – за всё приходится платить. Незадолго до отъезда именно Саша устроила мне финальную, так сказать, встряску. Появившись в гости всего через пару дней после той пресс-конференции.

Саша решила воспользоваться моей признательностью и притащить на чаепитие своего нового. Она правильно рассчитала. Именно сейчас я и так согласился бы, но она все равно побоялась и в результате предпочла поставить меня перед фактом, то есть я ждал её, а открыл дверь – они были вдвоём.

Нормальный, между прочим, парень. Про чаепитие Саша, конечно, слегка соптимистила – первое, что Виталий сделал, так это плюхнул на стол бутылку водки… Но разговаривать, даже при наличии на столе сего универсального растворителя человеческой глупости, было в общем-то и не о чем. Ну очень разные люди, с ну очень разными интересами, да ещё и ситуация несколько скользкая. Если честно, не очень представляю, как он-то согласился на этот визит. Впрочем, почему Саша остановила свой выбор на нём – для меня тоже загадка. До сих пор загадка. Они ничуть не менее разные люди. Более того – невооружённым глазом было видно, что удержать такой ураган, как Сашка, ему будет не под силу. Изведёт она его, если сама не сбежит. Сопьётся парень в итоге, если не хуже.

Изведение, как выяснилось, уже началось, причём давно. А сейчас… Не увидев иных достойных тем и хлопнув пару рюмок, Саша не пожалела сил на то, чтобы заставить нас с ним пообсуждать её постельные достоинства. Не раз и не два я еле сдерживался от того, чтобы немедленно их выставить. Или чтобы сказать прямо и нелицеприятно, что зря старается, на групповуху всё равно не уговорит. Обиделась бы кровно в любом из вариантов, этого хотелось менее всего, так что приходилось тихо скрипеть зубами.

Первым не выдержал Виталий. Просто встал и ушёл. Саша осталась. Как будто так оно и надо. Хлопнула ещё рюмку и завела арию про то, как она его любит и как ей с ним хорошо. Выслушал. Комментировать не стал. Не моё дело. Поделился лишь своими вышеупомянутыми наблюдениями. Поздравил, что парень нормальный, а то я по её рассказам представлял себе нечто совсем иное.

Саша выслушала, хлопнула ещё рюмку и завела вторую арию. О том, что любит-то любит, но ей чего-то не хватает Дальше – больше. Начала в деталях живописать, с кем и как успела ему изменить. Становилось противнее и противнее. Прервал. На этот раз достаточно жёстко и резко. Объяснил прямо, что если она о том, чтобы ко мне вернуться, так я с удовольствием. Хоть сейчас, хоть потом. То, что когда-нибудь вернётся, – знаю. Но сливать на меня вот это – незачем. Не хочу слушать и не буду. И использовать меня для компенсации нехватки – тоже не стоит. Тоже не хочу. Не хочу, чтобы, когда вернётся, эта фигня между нами стеночку образовала. Блядство вещь, конечно, хорошая, но только в том случае, когда люди друг другу по большому счёту безразличны, а вот с ней-то я и никак не хочу отношений, основанных на безразличии.

Унялась. Минут пять сидела на табуретке, слушала музыку и о чём-то думала, периодически отпуская какие-то нейтральные и незначимые реплики. И вдруг – зарыла лицо в ладони и коленки и затряслась от рыданий. Рыдала в голос. На весь дом. Неподдельно. Саша всё-таки не столь блестящая актриса. Подобное она сыграть не в состоянии, обязательно переигрывать начнёт. Что-то её ломало и корёжило всерьёз.

Попытался утешить. Тщетно. По-другому. Опять тщетно. Рыдания нарастали. Хоть и практически трезвая, выпила-то всего ничего, – потеряла равновесие и плюхнулась физиономией на столик, хорошо хоть салатов там не было, закусывали импровизированно. Начала и набок крениться, того и гляди на пол упадёт вместе со столиком. Нормального-то стола у меня нету, только письменный и сервировочный, на сервировочном всё и собрали, а он хлипкий изрядно. Пришлось попытаться усадить обратно прямо.

Саша повисла у меня на шее и, не прекращая рыданий, начала осыпать поцелуями. Не помню, каким именно образом, но через какое-то время мы оказались на диване, раздетые до половины. Саша постепенно приходила в себя, истерика заканчивалась. Был переломный момент: то ли всё продолжится и Саша вернётся ко мне, то ли я сломаюсь, всё продолжится, но будет одноразовым сексом в чистом виде, после которого она уйдёт и не вернётся уже никогда, то ли, то ли…

В общем, когда на ней из одежды оставались только трусики, Саша заявила, что ко мне она не возвращается, а то, что будет, – будет просто дружеским перепихоном. Который, возможно, в будущем ещё раз-другой повторится, но не более.

На чём я её и выгнал. Самым формальным образом. Отпустив, отстранившись и возможно более спокойным и вежливым тоном предложив одеться и ехать домой. Она спокойно оделась, вежливо извинившись и сославшись на свой растёкшийся вид и неадекватные реакции, попросила денег на такси и пошла. Но в прихожей вдруг остановилась, села на пол и опять затряслась в рыданиях. Выплакавшись, встала и ушла. Только на пороге обернувшись и посмотрев на меня долгим взглядом, в котором было ну очень много боли.

Господи, какой сволочью я себя чувствовал!

Господи, каким идиотом.

Господи, каким ничтожеством, которое не смогло ничего сделать там, где – обязательно нужно было.

Скорее на Байкал!

Он – просветит и поможет…

Часть IV. Andantino appassionato grazioso

«Как правильно уложить парашют?»

Пособие для чайников.

Издание 2-е, исправленное

(Из фольклора десантников)

И опять – странна была помощь Байкала. Примерно как у горы Хозяйки, которую злому встретить смерти подобно, да и доброму хорошего мало. Может быть, они родственники? А говорить со мной Байкал на этот раз просто отказался. Не сложилось. Если в прошлый раз нас поехала компания человек шесть, то в этот раз – человек двести, если не триста. Единственные дни, когда у меня оказалось окно для поездки на Байкал, уже под самый конец были заняты юбилеем компании «Бурятзолото». Которое погрузилось всем кагалом в автобусы и рвануло на Байкал праздновать. Не на сам Байкал, на мелкое озеро Котокёль, которое с ним рядом. Просто в Котокёле вода прогревается как следует; если под мухой лезть купаться, оно гораздо безопаснее получается, чем ледяная вода самого Байкала. Да и турбаза там случилась с достаточным количеством свободных мест, чтобы принять такую орду, ещё и настроенную укушаться в дым и побезобразничать всласть.

Конечно, сразу же по приезде я смылся. Ухватил фотоаппарат и запилил пешком до Байкала, двенадцать километров туда и столько же обратно. Ну да, искупался в ледяной волне. Ну да, пофотографировал. Ну да, несколько фотографий с этой пробежки у меня в выставочной подборке… Ну да, и моделей там же на пляже нашёл, двух очаровательных буряток. Минут пятнадцать потренировал, а потом мы с ними сняли головокружительную постановку по мотивам гаррисоновского «Запада Эдема».

Но Байкал – молчал. Ни единой искрой не было единения. Ни одного наката волны ободряющей. Ни одного наката волны сочувствующей. Ни одного наката волны просветляющей. Чужое было море. Красивое, ласковое, всё показывающее, всё понимающее, во всём помогающее, но – чужое.

Вернулся на турбазу. Безобразия были в разгаре. Не чуя под собой ног после прогулки – нашёл в себе силы полночи плясать на дискотеке. Даже до разборок дошло – кто-то сдуру решил возревновать ко мне свою жену, с которой я вообще максимум десятком слов перекинулся. Впрочем, обошлось без бокса, там действительно всё чисто было. Имея в виду последние месяцы, а также то, зачем я приехал, трудно было бы себе представить женщину, которая смогла бы меня увлечь.

С утра пораньше весь кагал двинулся к Байкалу на автобусах. Дабы протрезвиться в холодных водах, накушаться ещё раз и с чистым сердцем и отдохнувшею душою прямо оттуда ехать обратно в Улан-Удэ и возвращаться к трудам праведным.

Я опять сманеврировал вбок, прихватив с собой фотоаппарат и пару девиц посимпатичнее, как бы моделей. И опять всё удавалось, Байкал молча помогал, но вступать в разговор отказывался. Впрочем, ему это уже стало надоедать. Поднялся ветер, небо заволокло взвихренными тучами, волна сначала зашептала, потом зашумела… Когда уезжали, волна уже ревела, поднимая на торчащих из красно-чёрного берегового песка метровых каменных «зубах» многометровые фонтаны…

* * *

Прощальный дар Байкала обрисовался только на следующий день. Я как раз закончил основную часть работы, а вечерком влез в Интернет. Где немедленно и познакомился с девушкой Аней. Необычность и нетривиальность которой – просто фонтанировали из каждой её реплики в чате. Да и фотография, которую она показала, была весьма необычна. Видно было, что девушка красива очень, видно было, что фотографий, где её красота доведена до идеала, у неё заведомо немало, но вот показала – обычную офисную, снятую мыльницей. Без парадной одежды, без парадной причёски, без отработанной позы…

В общем, вечером я ей позвонил. Она сразу же согласилась приехать в гости, как только я вернусь. Даже обещала обязательно поцеловать.

На следующий день я лихорадочно доделывал работу по месторождению, отбрыкивался от предложений сразу же взяться за ещё одно, даже когда предложенный гонорар взвинтился до тройного, терроризировал начальство требованиями отправить меня завтра же… Билетов не было. Билетов не было и от Иркутска, куда можно было бы добраться за ночь поездом. Билеты были только от Красноярска, куда около полутора суток езды. Но я – обещал Ане быть завтра. Я не мог не прилететь завтра. Всё начальство «Бурятзолота» было на рогах. Активизировали все знакомства. Предлагали за билет двойные деньги. Наконец, нашли одно место. Правда, в бизнес-классе, что привело к некоему разбирательству, кто разницу в цене будет оплачивать. Договорились на нейтрале – оплатят они, а я им из Москвы сделаю ещё кусок моделирования, стоящий приблизительно вдесятеро против разницы в цене билетов.

Даже успел вечером заскочить в чудом сохранившийся в Улан-Удэ магазин «Дары природы» и затариться там тетеревами, глухарями, омулями, сигами и хариусами. Аню угощать. Завтра.

* * *

Самолёт не опоздал. Прямо из аэропорта я позвонил Ане, подтвердил прибытие и договорился, во сколько я её около метро встречать буду. И – рысью домой. Дабы успеть сполоснуться да тетеревов ощипать. А когда добрался…

Когда добрался – обнаружил кукующую под дверью Сашу. Вот так.

Что ей надо было, я так и не понял. Она плела про то, что вот просто увидеть захотелось, а тут рядом проезжала, вот и зашла. После того, что было две недели назад, – лажа очевидная. Но на допрос с пристрастием – ни времени, ни возможности, ни настроения не было.

Я сказал ей про Аню. Саша поздравила, не поведя и глазом. Я спросил, что делать будем. Саша ответила, что времени у неё два часа, и если Аня успеет добраться – она хочет её увидеть. Гарантирует, что если Аня для меня выбор правильный, то она поймёт.

Бр-р-р-р. Ладно, попробуем.

Лихорадочно ощипываю птицу, стараясь не замечать Сашкиных взглядов и комментариев на тему любви к природе, антиэстетичности анатомии и в этом роде. Наконец, сгружаю в чугунок, засовываю в духовку, велю присматривать и рысью мчусь к метро.

Аня опаздывает. Саша звонит каждые пять минут. Аня приезжает. Саша звонит и при ней. Я, как последний идиот, вместо того, чтобы развивать знакомство, всю дорогу домой объясняю ей, кто такая Саша и почему она ждёт нас дома. Аня не понимает, то ли ей ловить кайф от такого цирка, то ли обижаться и давать задний ход.

Наконец, дома. Саша выжимает из бредовой ситуации всё, что только можно. Разливается в комплиментах и одобрениях в оба адреса, но не упускает ни единого момента, когда можно показать, что хозяйка здесь – она. Открывая чугунок с тетеревами, бросает намёки, что всё это уж больно напоминает ей трапезу с некоей рыбою кефалью. Травит анекдоты. Словом, развлекается как может. Самое ужасное – Саша заметила, насколько они с Аней похожи. Ну да, разница есть… У Ани формы чуть попышнее, кожа чуть понежнее… В возрасте небольшая разница – одной пятнадцать, другой восемнадцать… Но в целом – один рост, одна фигура, одна и та же длина волос, почти одна и та же причёска, один и тот же тип лица… Я-то с самого начала обалдевал… Как будто две сестры сидят на диване. И одна из них – бывшая любовь, а другая – будущая, я в этом почти уверен был. И Саша почти уверена была. В общем, представляете, сколько ехидства она вложила в свои речи, ни разу, однако, не перейдя ту грань, за которой можно было бы обидеться. Даже идею с шестом для стриптиза упомянула, включив музыку и несколькими па вокруг воображаемого шеста выдав Ане ту канву, под которую той, по её мнению, следует стилизовать свои будущие шоу на этом шесте.

Наконец, ушла. Напоследок спросив, можно ли будет в сентябре, то есть через полтора месяца, устроить у меня празднование своего шестнадцатилетия. Зачем-то разрешил.

Как Саша ни ехидствовала, как ни оттягивалась, но, надо отдать должное, почву для развёрнутого знакомствия она распахала не хуже трактора «Беларусь». Мы с Аней понимали друг друга с полуслова. И уже через полчаса я ей напомнил обещание поцеловать.

Целовались мы весь вечер. Больше – ничего не было. Только поцелуи. По-моему, даже руку под кофточку я ей не запустил. Не хотелось форсировать. Целовались – и разговаривали. Я ей рассказывал о Валдае и о Реке, на которую хочу её увезти в ближайшем будущем. Она – сразу согласилась. И пообещала в течение двух недель время найти. Несмотря на то, что работает секретаршей у какого-то третьесортного министра и отпуск ей как бы не светит, потому как работает недавно, формальных оснований нет, а министр трудоголик и от сотрудников того же требует.

Остальное же – не обещала. Прямо сказала, что в чате оказалась из-за кризиса в личной жизни, а теперь находится на перепутье и думает, то ли вернуть то, что было, то ли строить новое. И пока что – будет думать. Возможно день, возможно неделю, возможно месяц. Как надумает, скажет. Но поездка будет обязательно.

И лишь у метро, перед тем как войти, – посмотрела на меня долгим, изучающим и немного хитрым взглядом.

– Володь, а ведь тебе очень не хотелось меня отпускать!

– Наблюдательная…

– А почему не попытался удержать?

– Знаешь, Ань, мне показалось, что ты со мной – очень прямо и очень честно… Поверил, в общем. А если бы попытался – ты бы осталась?

– Нет. Сегодня – точно нет.

– Вот и я это понял.

* * *

Вот только что сообразил. Я ведь уже упоминал Реку. И даже один из рассказов про Реку уже вставлял. И сейчас – собрался везти Аню именно туда. А что такое Река, какова её особая роль в моём мире – молчок. Исправлять придётся.

Процитирую-ка я ещё раз себя самого десятилетней давности, приведу-ка я, пожалуй, ещё несколько отрывков из так и не дописанной старой книги о валдайских странствиях…

Знакомство с Рекой

Где-то там, в тверской глуши, течет Река. Пусть она в нашей книге так и останется без названия – и потому, что таких рек не одна и не две, но в большей степени – потому, что именно эта Река прочно вошла в мою жизнь, во многом выработала систему моих взаимоотношений с природой. Те, кто любит и понимает русскую природу, её найдут. Или другую такую же. Иные – те, что на роскошном джипе, с одним свободным днём, ящиком водки и электроглушилкой для рыбы, – не найдут. А найдут, так не узнают.

Река многолика. За пятнадцать лет хождения к ней в гости – не было ни одного повтора. Всякий раз – удивительный сюрприз, то связанный с рыбалкой, то с ягодами, да с чем угодно! Да просто с погодой, в конце концов, которая нас обычно жаловала, но могла и устроить колоритный смерч всего в паре километров от стоянки, переломав как спички вековые сосны на огромной площади!

Река требовательна. Не сможешь многими годами тратить на неё хоть по неделе – не увидишь просто ничего. Сможешь – награда будет велика. Не мы одни это поняли – кроме нас в том же режиме на Реке появляется ещё несколько постоянных команд, но – практически не бывает «одноразовых».

Река щедра. Причём – именно тем, чего в нашей современной бурной жизни недостаёт. Покоем. Неторопливостью. Жизнью. Где ещё можно показать детям живого лося, где ещё вокруг их ног будут плавать ничего не боящиеся бобры, норки и выдры, где по ночам сразу за палаткой будет хрюкать кабан? Где и когда ещё повстречается трава высотою с лес, а лес будет как на открытках? Море малины, оглушающей своим запахом? Словом, всё то, имя чему – Нетронутая Русская Природа, даже единственная детская встреча с которой будет вспоминаться до глубокой старости. Не на картинах, не в музее или парке – в реальном живом общении. Для моих сыновей Река – школа жизни, школа этики. Для среднего, Антона, даже вкус сырого хариуса – первый вкус в жизни, который он испытал после материнского молока.

Река – похожа на самоё Жизнь. Всегда закономерная и всегда неожиданная.

Река – похожа на нашу книгу. Тем, что как река, так и книга представляют собой некоторую обособленную струю жизни. Текущую параллельно множеству других струй, лишь изредка соприкасаясь или ненадолго сцепляясь с ними. И каждая струя – главная. О каждой можно писать свою книгу. В которую отдельными упоминаниями войдут ещё несколько струй, но на вторых ролях и только там, где они соприкоснулись с той, которая названа главной. И каждая жизненная струя – в отдельные моменты и становится главной, подчиняя все остальные. Таковы и поездки на Реку. Они умеют оставить за бортом и сделать малозначимым – всё, что происходит в мире за пределами нашего крошечного походного мирка.

Последним свойством – Река ещё и на Любовь похожа.

Понятно, что и в книге нашей Река сыграет роль особенную – той ниточки, на которую будут нанизываться бусинки других походов по средне-северной России. И которая будет связывать их воедино своим течением, местами – бурным, местами – лишь слегка угадывающимся, местами – выплескивающимся на прибрежные луга и растекающимся вширь.

* * *

Древние китайцы говорили, что одна картина равна десяти тысячам слов. Пожалуй, с точки зрения современной информатики этот тезис точен до изумления, но жизнь была бы неинтересна, если бы подобные заявления не имели исключений. Никакая кисть, никакой фотоаппарат в принципе не могут адекватно передать звенящего спокойствия предзакатной реки с ее неторопливой стеклянной водой, с нависающими камышами, чуть уже тронутыми красками заката, но ещё сохраняющими дневной серебряный блеск, с пронзительно чистым воздухом, только что освободившимся от влажных испарений луга. И тем более – всегда неожиданного хрустального всплеска поклёвки крупного хариуса, в это время года и суток берущего исключительно так: прыжком чуть ли не метр в длину и полметра в высоту, с огненным взблеском полностью расправленного многоцветного спинного флага-плавника, с атакой мушки сверху, в падении, с таким ударом хвоста, что вода из только что зеркально-гладкого омута выплёскивается на луга. Но ведь и это – даже не увертюра, а лишь первый её аккорд. Редко, очень редко первый бросок бывает удачен. Минута на вытягивание повреждённой наживки, минута на насаживание новой, три на то, чтобы вывести её в ту же точку… Ба-бах! Мимо. С каждой новой стрекозой сердце бьётся сильнее и сильнее, трясущиеся пальцы уже еле справляются с перенаживлением… И вот только теперь – на очередном ударе удилище сгибается колесом и рвётся из рук, а хариус летает над омутом, взбивая при каждом касании воды хвостом могучие фонтаны брызг. И если очень повезёт и рыбину удастся провести меж всех камней и косм водорослей все пятьдесят метров, не упустив на бешеных прыжках, завалить, наконец, в подсачек и вынести на берег – вот только ещё минут через пять, когда глаза прочистятся и сердце перестанет бешено молотить, можно будет опять взглянуть на реку и увидеть не просто красоту, а полную и завершённую гармонию. От единения с которой не может отвлечь ни всплеск следующего хариуса вон за тем поворотом, ни даже начинающие звереть комары…

* * *

Река в межень удивительно красива с воды. Стеклянная прозрачность, так что в омутах возникает ощущение полёта на аэростате, трава в полтора роста на берегу, ползающие между камнями раки. Пожалуй, я даже готов определить одну из основных причин невероятной эйфории летних валдайских сплавов. Почти у каждого есть детские воспоминания о дремучем лесе, стеклянно-прозрачной речке по колено глубиной, в которой можно как в аквариуме рассматривать жуков и рыбок, а удочкой – даже уловить рыбину в локоть размером, о траве выше роста…

Возможность целиком и полностью вернуться в мир этих ощущений, но скорректированных на современный размер, – уникальна. Та же трава выше роста, но теперь не ребёнка, а взрослого дяди; та же стеклянная вода, но не в ручейке, а в реке; рыба с локоть, теперь уже с локоть взрослого человека; дремучий лес на берегу, сквозь который и медведю проломиться затруднительно; ползающие под ногами раки; снующие в заводях и занятые своими делами бобры и выдры… Воздух, прозрачный до звона, но имеющий при том такой ощутимый объём, что хоть ломтями режь да ешь… Словом, визит к Реке – это возможность окунуться в мир детства. Всего лишь возможность, конечно. Для того чтобы эта возможность реализовалась, нужно ещё и открыть душу, впустив в неё те полузабытые эмоции и тот совсем позабытый стиль мировосприятия. Тем же, кто неспособен открыть душу, – незачем ездить на Реку, не поймут. Впрочем, думаю, что среди дочитавших до этого места подобных практически нет.

* * *

На Реку можно добраться часа за четыре пешком от автобуса через лес, а можно и плавом по самой Реке, забросившись в верховья на такси. Если плавом – байдарки и катамараны неинтересны. Тяжёлая посудина подстраивает весь поход под себя. Лучше всего брать пластиковые пляжные лодки, которые ничего не стоят, ничего не весят и чуть ли не в карман помещаются. Они везде пройдут, ничему не будут мешать, а удовольствие будет двойным. К тому же – обводы у подобных лодок достаточно дурацкие, чтобы идея грести вёслами, ускоряя движение, исчезла спустя полчаса. Бестолковое это занятие – грести на такой лодке. Лучше лежать на ней и смотреть в воду или по сторонам, только чуть-чуть пошевеливая веслом для удержания лодки на струе.

Проследим-ка мы за фрагментом одного небольшого сплава по Реке. Немножко проникнуться атмосферой. Но имея в виду, впрочем, что все сплавы – очень разные. Река никогда не повторяется.

* * *

Поворот реки. Др-р-р-р… За следующим поворотом помаленьку исчезает выводок вспугнутых лодкой уток. Утята уже достаточно крупные, но летать ещё не научились. Хлопунцы. Могут только со страшной скоростью глиссировать по воде, поднимая невероятный шум и брызги. Мы неоднократно пытались с близкого расстояния понять механизм этого глиссирования, но так и не смогли. Похоже, что «движками» одновременно работают бешено вращающийся хвост (в режиме винта) и крылья (в режиме пароходных колёс), а лапы при этом выполняют роль подводных крыльев. Во всяком случае, эффективность системы сумасшедшая – даже просто по энергетике для птички ростом в кулак мчаться многие километры со скоростью не в один десяток километров в час, да ещё и в фонтанах брызг – ни один торпедный катер на такое не способен.

Сплавляемся мы сейчас именно летом, по самой низкой воде. Первая попытка, до того по низкой не рисковали. Вдвоём с сыном. То есть – затея была, конечно, глупее некуда в смысле, что лодку можно было бы взять и побольше. В одну условно трёхместную галошу, рассчитанную на взрослого и двух детей без груза, два стратегических рюкзачища и куча кофров да сумочек уже помещаются еле-еле, с горкой посередине. Сидеть же приходится одному на носу, второму на корме. Свесив ноги в воду, спинами к серединной горке. При такой перегруженности лодка сидит настолько глубоко, что сотню метров можно плыть, следующую сотню вести на буксире, а третью тащить волоком. Причём большую часть расстояния – это плавание поперёк реки, в поисках струи поглубже. Работа, кстати, тяжелейшая. Но и удовольствие великое.

Удочки и сачки для наживки в боевой готовности, натыканные в кучу рюкзаков. И чуть только по курсу обозначаются кормежные плюхи – в воду летит импровизированный якорь из садка, набитого булыганами, разматываются удочки и вытаскиваются один-два очередных хариуса. К вящему удовольствию сидящей на вершине кучи барахла вороны Машки, на долю которой немедленно достаются потроха, ибо хариуса на жаре следует немедленно выпотрошить, засолить, завернуть в тряпицу и убрать под рюкзаки, где прохлада. Иначе эта нежнейшая рыба испортится до состояния, что из неё можно будет вынимать плавники пальцами, уже через час.

Глиссирующие утки – ощущение совершенно особое. То есть, я, конечно, и до первой встречи с ними на Реке пару раз ходил в сентябре по Онежскому озеру на «Метеоре», удивляясь огромным стаям распугиваемых уток, идущих на взлёт параллельными кораблю курсами и ещё до отрыва от воды обгоняющих корабль. Но там – волна, рёв тысячесильного мотора, да и утки уже взрослые. Воспринимается не более чем курьёзом. Нет собственного участия в действии. Здесь же, спугнув очередной выводок, первую минуту просто глохнешь, не понимаешь, что происходит, а потом – приходишь в почтительное изумление.

Один выводок – ерунда. Старинная хохма насчёт «вумный как вутка» явно писана с натуры. Идея отсидеться в камышах и пропустить лодку в голову уткам не приходит. Один выводок, два, три… И вот уже перед лодкой несётся целый эскадрон. Да так, что река кипит во всю ширину.

Позже я специально проверил, что происходит потом – не являются ли подобные развлечения изведением живности. Нет, здесь всё в порядке. Утята в итоге таки забиваются в траву, пропуская лодку – но по одному, по два, с интервалом один-три километра. Когда выводок рассасывается весь, мамаша взлетает, тоже пропуская лодку, после чего спокойно собирает утят обратно. Просто при плотности уток два-три выводка на километр возникает ощущение, что они все перед лодкой, а на самом деле – меняются. Своеобразный коллективный манёвр по сбитию с толку возможного супостата и по маскировке реальной численности. Так кто тут вумный как вутка?

И ещё добавлю. Даже если что-то случается – либо утёнок заблудится, либо мамашу-утку браконьер подстрелит, либо орёл схарчит – природа утиная и на такой случай всё предусмотрела. Видел я раз на Байкале, и даже сфотографировал, «выводок», в котором одна утка пасла пятьдесят шесть утят. Чисто детдом утиный. Молодцы птицы.

Опять поворот. Др-р-р-р… Следующий волок. До чего же не хочется из лодки вылезать! Плыть бы и плыть, раз в пять минут ворочая веслом, а тут опять резать руки верёвкой и спотыкаться о булыжники… Но, между прочим, в этом-то вся и соль. Главный кайф – он не в том, чтобы плыть и рассматривать разворачивающуюся панораму, а именно в том, чтобы после очередного переволока плюхнуться в лодку, выровнять её по струе, вооружиться бутербродом, пихнуться – и вот теперь взглянуть и оценить. Если через пятнадцать-двадцать минут не начнётся очередной волок или перетаск, может стать и просто скучно, но такой возможности валдайские речки обычно не предоставляют.

Снова справа на холме деревушка. Что за чорт! По-моему, мы её уже четвёртый раз лицезреем за последние два часа. Неужели ещё не прошли? А между прочим – молодцы древние. Так поставить деревню, чтобы она и с реки не мозолила глаза, и в то же самое время была видна с любой стороны, причём во всех вариантах прекрасно вписанная в пейзаж, – это же уметь надо! И не просто уметь, а и желание к тому иметь и вкуса бездну. Да и не барская ведь усадьба, а так себе – пять дворов с коровником…

Ш-ш-ш-ш… Очередной дождь. За сегодня – уже третий. Лодка, она чем хороша – шмотьё на ближайший остров перекидал, эту же лодку над ним в качестве тента опрокинул и отсиживайся, отдыхай. Если, конечно, дождь именно кратковременный. Тем более, отдохнуть и так пора. Я-то пока в норме, а у сына от волоков уже глаза в разные стороны смотрят, хотя и виду не подаёт, что устал. Причём главное ещё впереди – от реки до автобусной остановки не один километр, да в гору, да по жаре, да с рюкзачками стратегическими.

Хороши июльские десятиминутные ливни. Всего несколько мгновений – и всё вокруг уже новое. На каждой свесившейся над водой травинке алмазно сверкают капли, воздух прозрачен как никогда и – исключительно свеж. Причём что опять же важно, так это правильно проведённая граница. Если вы в лесу – вы мокры, несмотря ни на какие плащи или зонты. Если в доме или в палатке – сухи, но не имеете непосредственного контакта с дождём. На берегу под перевёрнутой лодкой – всё в правильном балансе. Под собой – сухой песок или галька, протянуть руку – стена падающей воды. И никакой физической преграды. Даже то, что непосредственно от дождя защищает не отдельно от вас существующий потолок, а нечто, опирающееся на ваши же руку и голову, – тоже важно. Чтобы можно было, уловив момент перед последней каплей, отбросить лодку – и первым ощутить обновлённую природу.

Поворот. Др-р-р-р… Нет. Вылезать нельзя. Хрен с ним, с упущенным автобусом, но разрушать такую мизансцену – ни под каким видом. На бережку между старым мостом, почти обвалившимся, и новым, действующим, стоят с удочками над омутом десятка полтора колоритных деревенских ребят самого разнообразного возраста, от голопузой мелочни до подростков. И даже ничего не комментируют – просто, широко распахнув глаза и раззявив рты, в застывших позах смотрят на то, что выплывает из-за поворота вслед за эскадроном уток, галопирующих в фонтане пены. Да уж, пожалуй… Я как-то только в этот момент впервые попытался представить, на что мы похожи со стороны. Разноцветная детская лодка, еле возвышающаяся над водой, нагруженная целой горой разнообразных неупакованных предметов – палатка, спальники, котелки, чайник... Из горы под самыми разными углами торчит целый арсенал удочек, два подсачека, ярко-оранжевый сачок для наживки. На носу и на корме сидят, привалившись к горе и свесив ноги в воду, два загорелых, если не сказать, основательно обгорелых, организма. В форме одежды – оранжевые штаны от гидрокостюма и шляпа. Один с игрушечными сине-жёлтыми вёслами и бутербродом, второй – с шестом и фляжкой. В довершение – на верхушке горы сидит ворона и весело каркает.

* * *

Нет, не получается так полного впечатления. Не там стартовая точка эпизода установилась. Правильная стартовая точка – это когда журчание реки начинает перекрываться непонятного происхождения нарастающим шумом. Глаза у всей ребятни нацеливаются в поисках источника шума вверх вдоль реки, и тут – с пеной, воплями и брызгами из-за поворота вылетает тот эскадрон глиссирующих уток. Рты у зрителей начинают раскрываться. Публика в лёгком оцепенении ждёт, что же ещё появится из-за поворота и прояснит неслыханное утиное поведение? И вот тут… Вот тут и выплывает по струе, покачиваясь на стояках последнего переката и медленно проворачиваясь вокруг собственной оси, вышеупомянутая инсталляция из кучи барахла, двух странных типов и вороны.

И как теперь портить ребятам всё впечатление, приставая к берегу и превращаясь из бредового видения в обыкновенных туристов? Неэстетично, пожалуй, будет… Придётся плыть до следующей пристани, а возможно, и ночевать в ожидании следующего автобуса.

* * *

Стоп-стоп. У нас тут затесался новый персонаж – ворона Машка. Персонаж, абсолютно достойный отдельного представления. Не подумайте чего – Машка гордо носит своё имя отнюдь не в честь той Машки, что ездила с нами на Пинегу и в болота. Скорее наоборот. Она была раньше. И никакое другое имя ей не подходило.

Жена с мелким сыном отобрали во дворе у котов воронёнка, принесли домой, вручили мне, заявили, что через недельку ворона научится летать и я смогу её отпустить, а сами уехали отдыхать в Крым.

Первое, что ворона сделала, это отобрала у меня чайную ложку, с которой я пытался её напоить, проглотила её, нагло посмотрела мне в глаза и каркнула, на чём и стало ясно, что звать её не иначе как Машкой. Я кинулся звонить знакомым орнитологам. А когда вернулся – Машка тут же отрыгнула ложку, раззявила огромного размера пасть и со всей дури завопила, что хочет жрать.

Отпускаться через неделю Машка категорически отказалась. Раз принёс домой – корми и воспитывай, мол, а я буду орать и гадить. Ну что ж, если гора не идёт к Магомету… Позвонил я старшему сыну и предложил съездить на Реку. А ворону – взять с собой, чтобы она сама там и отпустилась. Гм.

Ехали с отдельным цирком на тему, как следует управляться с вороной в пути. В Твери, например. Как электричку на Торжок подали, да не одну, а в паре с вышневолоцкой, и как к ним толпа рванула – нечего и думать было о том, чтобы нести ворону чинно-спокойно на руке или, скажем, на рюкзаке. Собьют и затопчут в ноль секунд. Следовательно – за пазуху. Сыну, разумеется. Так как у меня по пузу кофр тяжёлый молотит. Влезаем, садимся, отдуваемся – галоп с рюкзаками сквозь толпу хоть и короток, но основательно сбивает с ритма. Тут Машка из-за пазухи голос подавать начинает. Звуки – совершенно ни с чем не сообразные, и вдвойне странные, когда раздаются со стороны чьего-либо живота. Народ, опасливо косясь на нас, постепенно начинает перетягиваться в другие секции, подальше. Ура! Скамейка совсем освободилась. Можно расстелить газетку, высадить на неё Машку и наконец накормить. И вот здесь-то весь оттянувшийся народ подтягивается обратно, обступает плотным кольцом и начинает комментировать по типу: «Уй ты, как эта ворона кушает-то! Вы только посмотрите, сколько непосредственности и азарта!» И было на что посмотреть – каждый появляющийся из пакета кусочек встречался радостными воплями, раскрыванием пасти, дрожанием всех членов, по мере приближения к пасти – блаженным прикрыванием глаз… И провожался удовлетворённой отрыжкой, которая, впрочем, никак не мешала встрече следующего куска по тому же сценарию. Ну совершенно не умеет птица культурно кушать – каждому кусочку так радуется, что вопли самого разнообразного ассортимента слышны небось за километр. Удивительно только, почему у взрослых ворон всё это вокальное разнообразие исчезает напрочь.

И вообще, ручная ворона в качестве наживки для ловли душ – оказалась средством замечательным абсолютно: стоит лишь посадить её на рюкзак, в момент вокруг собирается куча интересных собеседников. Даже в деревне. Например, подходит пара старичков – самодеятельных краеведов. Такое рассказывают – кто бы мог подумать! И вполне ссылками сыплют, я даже некоторые потом не удержался и проверил. Всю жизнь меня учили о том, как на Руси было устроено крепостное право, а вот о существовании таких мест, где его не было, – молчок. А ведь были такие, и один из примеров – вот эта группа деревень вдоль Реки. Когда строился Санкт-Петербург, мастера были всякие нужны, а ближайшие мастера по добыче дикого камня и строительству из него – жили именно в этих краях. Так как глушь изрядная, на вполне вольном режиме. И вот за то, что мастера «добровольно отмобилизовались» на строительство Питера, – собственноручным Петровским рескриптом земли эти были ныне и присно и во веки веков закреплены за жителями. Так-то вот. Ладно, проехали. Только вот странные все эти люди – толпятся вокруг вороны в три круга, всякий и погладить, и угостить норовит, и сожалеет, что у самого нет такой зверушки, а предложишь вполсерьёза забрать в подарок – сразу тушуется.

Сама же ворона отпускаться отказалась напрочь. Сидит на веточке над палаткой, утром всех будит, чтобы накормили, как только уходим на рыбалку – собирает гостей на остатки от нашего завтрака… Пытаемся забыть её на стоянке, воспользовавшись тем, что у неё послеобеденный сон, – тоже фигушки. В последний момент просыпается и сама чапает к лодке, да ещё и тащит недогрызенный панцирь от рака, которым её давеча угостили… Так и пришлось обратно в Москву везти, а там отправлять в ссылку на дачу к тёще. Ибо не для квартиры эта птица, уж слишком много от неё навозу и уж больно нрав хулиганский. Впрочем, тёща на даче тоже через пару недель взвыла, но это уже совсем другая история.

* * *

Река умеет не только каждый раз оказываться другой, Река умеет быть разной для разных людей в одно и то же время и в одном и том же месте. Вот представьте себе такую картинку.

Берег совсем мелкого участка реки, где плыть просто невозможно. Полдень. Жара. Слепни. Луг, подстриженный коровами, их тогда ещё гоняли на дальний выпас. Два человека в гидрокостюмах, масках, ластах и с подводными ружьями, истекая потом, бредут навстречу друг другу к следующим омутам, где можно будет занырнуть. Встречаются под развесистой ракитой, всякий клочок тени надо использовать… И видят: у одного на кукане висят три здоровенных голавля, а у другого – пять или шесть щук, тоже здоровенных. Изумление. Шок. Остолбенение. Дружный вопль – «Откуда?». Один охотится в Реке десять лет и ни разу не видел ни единого голавля. Другой – охотится пять лет и ни разу не видел приемлемого размера щуки, только щурят до трёхсот грамм. И вот тут-то и подходит третий, без ласт, без маски, с острогой вместо ружья и с полным куканом налимов!

Или, скажем, ещё проще. Сколько мы забрасывали в Реку удочек, с какими только наживками не ловили… Сколько ныряли, и днём и ночью. Какой только рыбы не видели. Так что ответственнейшим образом могу заявить и поставить сто против одного, что в Реке нет ершей. Точнее, есть – но единичные экземпляры, на удивление крупные, почти с ладонь, вылезающие из своих убежищ только по ночам. И тут – вижу на одном из любимых своих мест аборигена с удочкой. А рядом с ним – полный полиэтиленовый пакет ершей положенного им размера, с мизинец то есть. Кошечку побаловать. Он всегда, видите ли, своей кошечке ловит ершей в Реке. Они тут особо вкусные, да и до хрена их, такой пакет всегда можно наловить за час. Немая сцена.

Вершиной же неожиданности и непредсказуемости была наша первая поездка на Реку. Мы знали о том, что вода в ней прозрачная и рыба есть, потому и поехали туда на подводную охоту. Ранней весной. Впрочем, не совсем туда. Автобус не ходил, так как сломался, а попутка, которую ловили аж полдня, привезла нас в совсем-совсем другие места гораздо выше по течению. Приехали. Приятный луг, облака цветущей черёмухи, удобный береговой обрывчик, здесь перекаты, там омута… Стеклянная вода… От берега до берега виден каждый камешек на дне. И – ни одной рыбки крупнее полпальца, ни на перекатах, ни в омутах. Да и малявок немного. Но раз приехали охотиться – надо охотиться. Напяливаю гидрокостюм, лезу в воду. Остальные занимают места в бельэтаже, то есть на травке на обрывчике над водой, и начинают издеваться. На предмет потенциальной добычи – будет ли это рыбина с палец или пара лягушек. Они-то видят, где я плыву и что рыбы вокруг нету… И правда нету. Пустыня. И в яме нету. И на плёсе нету. И на перекате нету. Ладно, уже полчаса плаваю, и замок уже, и замёрз… Вон под тот куст на повороте загляну, где струя углом, и – на берег.

Заглядываю. Под кустом никого. Но боковым зрением вижу два крупных силуэта, рванувшиеся вон с той отмели вверх по течению между мной и берегом. Т­­а-а-ак-с. Стояли, значит, на струе перед ямой, при моём появлении на горизонте просто течением откатились на мель, а при моём повторном появлении – рванули в обход обратно к охотничьей стоянке. А ведь, похоже, наработанный у них манёвр, на этом их и подбить можно! Обхожу бережком, по пути рапортую болельщикам, что тут крупные язи живут, слышу ответный взрыв смеха… Ну, зайцы… Сейчас покажу! Ещё раз прикинуть динамику развития манёвра… Ружье держать под вот этим углом, сразу на входе в яму нырок, зависнуть рукой на коряге – и быть готовым сразу же стрелять по направлению ружья. Раз, два, три… Бултых! Силуэты на том же маршруте! Огонь! Чвирк! Вижу воткнувшийся в берег гарпун. Пустой. Но почему почти везде вокруг нет видимости? Песок какой-то в воде взболтан… Я этого не делал! Рыба не на гарпуне, а на лине, гарпун навылет прошёл! И не рыба – рыбина! Беспорядочно вертится и ковыряется на дне… Хватаю рукой, выбегаю на берег, плюхаю рыбину на травку, сажусь рядом – и для начала с наслаждением прикуриваю сигарету…

Тишина… Мёртвая. Даже странно. Почему никакой реакции? Вон же все стоят и смотрят на рыбу!

– Володь, а это кто? – наконец раздаётся чей-то голос.

– Вроде был язь…

– Да нет, не язь это.

Подхожу, смотрю. Глаза начинают вылезать из-под маски. На траве лежит, сверкая чешуёй и плавниками, огромный, за два килограмма, хариус. То есть, я давно слышал, что в тверской глуши есть несколько речек, в которых единичные экземпляры хариуса сохранились, и даже мечтал разок увидеть…. Но и не подозревал, что эта встреча произойдёт вот так, на арене, при исполнении клоунско-гладиаторской репризы!

А уже на второй день выяснилось, что хариуса в Реке больше, чем в любой из хвалёных сибирских, надо только уметь видеть и ловить его, и крупнее он гораздо, да и другой рыбы полным-полно.

Вот такое вот было знакомство с Рекой лично у меня.

* * *

Сходные «манеры» и у леса вокруг Реки. Вот ещё одна зарисовка – с прогулки.

Конец августа. Лес. А вон там – вырубка светится. Ну-ка, ну-ка, где здесь малина? А то, кстати, и бидон имеется. Так… По центру крупных кустов нет, вырубка сравнительно недавняя, не успела вырасти… Периметр. Отдельные кустики есть, но – непромышленные, разве что в рот пособирать. И мокреть кругом, не просохло ещё после суточной хмари. Ладно, если собирать исключительно в рот – можно и на середину пойти, столько-то и там на мелких кустиках найдётся, зато суше и приятней.

Интересно… Практически совсем малины нет. Зато откуда ни возьмись – земляничина, другая… И крупные-то какие – с фалангу пальца, длинненькие, темноватые. Сразу и не углядеть в ботве. Горсть, другая… Ёлки-палки, да её тут и собирать можно!

Никогда не любил собирать землянику. Мелкая она, и мало её. К тому же – за каждой ягодкой приходится лазить отдельно. То есть, если в пасть накидать, оно всегда и с удовольствием немалым, но в тару складывать – нет, спасибо. Пару раз пробовал, по стаканчику за час наскрёб, курам на смех. Не зря ведь тот же Солоухин пишет, что земляника – ягода штучная, ходят за ней не с ведром, не с бидоном, а с кружечкой или лукошком.

Врёт, между прочим. В этих краях землянику собирают именно вёдрами, нас даже предлагали на такие вырубки сводить, – но всё это как-то по предыдущим опытам ассоциировалось с тяжелейшей работой, никак не совместимой с приятными отдыхательными вылазками. То есть, представить себе теоретическую возможность сбора ведра земляники было можно, но при одной мысли о том, что это ведь и собрать нужно, возникал необоримый ужас.

Но вырубка, на которую нас занесло сейчас, – опровергала все представления о том, какой земляника бывает, а какой нет. На каждом торчком стоящем стебле с уже пожухшей и отвисшей ботвой – от пятка до десятка ягод, отваливающихся при прикосновении. Одно движение руки – и горсть. Не прошло и получаса – бидон полон. Дальше – уже по традиции. Обе руки скребут и в рот горстями мечут. Пожалуй, даже садовой земляники никогда не доводилось есть в таком количестве – до горла, так что еле встать потом. Азарт, однако.

Но вот откуда земляника-то взялась? Ранняя ведь ягода-то, а здесь конец августа, малина вон уже отходит… Чертовщина какая-то. Может быть, вид какой-нибудь другой? Хотя нет, вкус обычный. Когда другой – вон в Цхалтубо как-то вышел в горы, там тоже что-то типа крупной земляники росло, так она совсем деревянная и безвкусная. Второй урожай? Говорят, бывает. Хотя год обычный, никаких погодных аномалий… Главное – на следующий год обязательно укараулить. Теперь, понимая, что сие возможно не только в теории, – ну очень хочется поглядеть живьём на ведро земляники.

Ха-ха. Больше никто из нас никогда не видел августовского вала земляники. Ни на этой вырубке, ни на других.

* * *

Между прочим, забавно. На Юге природа меняется очень медленно, а вот чем севернее, тем стремительнее. Казалось бы, всё совершенно ясно – просто растительность пытается как можно лучше воспользоваться коротким летом. Но эффектно – донельзя. Моргнуть не успеваешь. Проходит две недели – и там, где не то что лодка – плот свободно шёл, поднимается куга в рост, так что приходится брать мачете и просеку вдоль фарватера рубить, как в джунглях. То вот, как сейчас, цвет громадных полей и лугов меняется, словно калейдоскоп перетряхнули. Перед отъездом смотрим – здесь зелёное, овёс поднимается, за предыдущим перегибом рельефа было белое, под паром стоящее, всё в ромашках, за этим – синее начинается, льняное, за ним будет красное, кипрейное, на месте заброшенной деревни. А сюда ехали – синее было ещё зелёным, а белое – жёлтым, от сурепки.

* * *

Ладно, поплыли дальше. Река – просто аквариум. Течение куда-то рассосалось, камни исчезли, висящие на них космы тины сменились травоподобными водорослями, редкими пучками и отдельными травинками растущими с песчаного дна. Плотвичка стоит, другая, вон целая стая… Отмель, песчаная проплешина – и сразу густое стадо пескарей, деловито жующих всякую мелкую ерунду. Пескарь, между прочим, именно этим резко отличается от всех от других донных рыбёшек. Его никогда нельзя увидеть на ровном дне в вольном поиске – когда голодный, всегда занимает именно ту позицию, где еду приносит прямо в рот и где за ней не надо гоняться. То есть – гладкие, без водорослей и завихрений, выкаты из ям и стремнин. Можно проплыть километр и не увидеть ни одного, но как только такое место – всё дно состоит из сплошной шевелящейся массы пескарей.

Русло становится широченным, река идёт десятком проток, стариц, болотин – собственно, потому и мелко. Где коренной берег – не видно, а вокруг – острова, острова… И с каждого густо свисают до воды ветви деревьев, заплетённые хмелем до состояния монолита, да даже если и удастся вылезти – там такая крапива! И тоже сплетённая в монолит, но уже вьюнками. Окрестности стариц и мелкие островки – чуть ли не единственные в дикой природе места, которые крапива, вообще-то тянущаяся к человеку, не просто любит – обожает. Хотя скоро пейзаж сей должен закончиться, дальше пойдут омута. Когда я здесь по весне сплавлялся высокой водой – вся зона островов проскочила на удивление быстро. Правда, субъективно быстро – возможности смотреть на часы не было никакой. Вроде и нет крупных камней, но уклон русла такой, что по весенней воде тут один за одним стояки по полметра высотой торчали. И вертящуюся надувную одноместку швыряло так, что не только о времени – обо всём забыть можно. Главная хохма, правда, была даже не в стояках, а в том, что главная струя не выделялась никак, и через каждые два десятка метров вставал вопрос, в какую протоку сворачивать. Так как реально проходимыми в подобных местах являются не более половины проток, а остальные либо сужаются, либо, что ещё хуже, упираются в заломы. Впрочем, в водопады порой тоже. А решение нужно принимать мгновенно – вон показалась развилка, и сразу же надо усиленно лопатить воду, потому что, если пронесёт вблизи берега, там, где главная струя, – не избежать впиливания вон в те нависающие кусты.

Сейчас, летом, и не узнать тех проток, развилок и кустов – сплошной мелкий перекат и кажущийся лесным монолитом берег. Но вода – интереснее. Пять паршивых сантиметров глубины, камешки торчат, а под каждым вторым кто-то живёт. То бычок-подкаменщик, то голец, то налим, то щиповка. Ковырнуть камень – начинает искать новое убежище, как правило – под сапогом. Ладонь подставить – под ладонь залезет. А чуть ямка на пятнадцать сантиметров – стайка гольянов, да такая плотная – дна не видно. Хариус-недомерок – уже с запросами. То есть – стоит на такой же мели, но обязательно имея за кормой ямку поглубже. Зачем – непонятно. Ни разу не видел, чтобы он в эту ямку скатывался, очень даже наоборот – если пугнуть, так он по самой мели вверх наискосок дует. И – солнце. Не в небе. В воде. Изумительной прозрачности вода, вкупе с жёлтыми кремнями переката, никакой тиной не обросшими, даёт поразительный эффект. Вся река просто напоена солнечными лучами. Дно, сама вода – всё отливает чистейшим золотом. Добавить ярчайшие блики на бурливых струйках – и «оправа» из пронзительной зелени береговой травы с разноцветными вкраплениями цветов, седого мха на свисающих ветвях столетних плакучих ив встаёт на место, превращая реку в совершеннейшее ювелирное изделие в восточном стиле. Типа того, в котором перемешаны золото и серебро, бирюза и рубины, цветная эмаль – но оно смотрится варварской мешаниной лишь в несоответствующем интерьере.

Главные омута пошли, глубина метра три, если не четыре, на дне каждая песчинка, каждая травинка даже не как на ладони – как под лупой! Глиняный обрывчик, а под ним три яруса рачьих нор. Камень на дне, ещё один… Из-за поворота говорок бурунов на перекате. Подходим, пожалуй. Собственно, мы уже пару километров как вышли на круг почёта с центром в автобусной остановке, проблема исключительно в пристани. Где холм прямо к берегу подойдёт – там и стариц с болотами не будет, да и почти сразу на вершине, за узенькой полосой леса, поля пойдут с дорогами, хотя, впрочем, какая-то часть дорог и прямо к берегу спускается. А камни – прямой признак холма. Там, где с обоих берегов болотистая низина, они песочком затянуты. А вон и характерные, совсем крупные, камни под берегом – кажется, около них в прошлый раз и чалились, и как раз дорожка тракторная рядом случилась, на ней и рюкзаки паковать удобно. Отдать якоря!

* * *

Осталось галопом по лесам и по лугам до автобуса, тряской и лязгающей россинантовской рысью в разваливающемся на ходу автобусе печального облика, вот не любят наши механизмы булыжных мостовых, которые здесь ещё при Екатерине проложили, – и вот. наконец, вокзал в Торжке.

Русский базар времён перестройки. Воплощённая мечта всех и вся. Например, Некрасова. Как бишь там: «…а Пушкина и Гоголя с базара понесёт». Вот-вот. Несут. И на прилавках стоят. Кетчуп чили «А.С.Пушкин», даже с портретом, и кетчуп чесночный «Н.В.Гоголь», тоже с портретом. Производства некоего загадочного МЗОК. Опять же – сигареты сплошь американские… Как вспомню, как за ними гонялись, будучи школьниками и студентами. Ух! Кстати, по аналогии. Недавно довелось мотаться по пещерам Нью-Мексико в США, и такая вот зарисовочка. Провинциальный городишко Карлсбад, в который мы заехали поужинать в ресторане. Поужинали, идём к выходу. За столиком сидит Билл из одной американской биоспелеологической команды, виделись в стационаре заповедника, – и с ним две девицы молодые и симпатичные. Ну, задержались, пяток минут потрепались, выходим на автостоянку. И тут нас рысью догоняют обе Билловых девицы и, задыхаясь от бега и азарта, перебивая друг дружку, выкладывают: «Простите, а Билл правду сказал, что у Вас есть с собой? Настоящие! Крепкие!! РУССКИЕ!!! СИГАРЕТЫ???» Такой вот выворот получается.

При всем том – особо пожрать и нечего. Всевозможные пончики и беляши, которыми при коммунизме торговали на каждом углу, поисчезали, оставив вместо себя сплошные бутерброды с несъедобными сосисками по ни с чем не сообразной цене, да всякие хрюкерсы, то бишь гибриды конфеты с бутербродом. Так что – хлеба, молочного чего-нибудь, и хватит. В электричку, перекусить, спать, спать, спать… До пересадки. А там – опять спать. До Москвы.

А через пару недель – можно опять на Реку.

* * *

Поняли, в чём фишка? Река – место особое. Река – она как Байкал. В ней сконцентрирована вся мудрость Природы, к ней, как и к Байкалу, всегда за помощью обратиться можно.

Всех новых хороших друзей, каждую новую девушку – я испытываю Рекой. Примет – не примет. Поймёт – не поймёт. Даже если не примет – подскажет, как разойтись необидно. И подарит на память – ярчайшие воспоминания.

Не потому ли у меня ничего не получилось ни с Сашей, ни с Аллой – что ни с одной из них я так и не добрался до Реки?

Аню – особенно хотелось видеть именно на Реке. Её кометное вторжение в мою жизнь, её выдающаяся красота, мгновенно устанавливающееся взаимопонимание – просто требовали представить их с Рекой друг другу.

* * *

В течение следующей недели мы с Аней так больше и не увиделись. Телефонные разговоры были краткими, в основном по мобильному, всего лишь дважды мне удалось поймать её дома, да и то один раз торопилась. На выходные Аня куда-то уехала, а на попытку спросить, куда – ответ был в смысле, что не надо заставлять её врать. Даже намёки на что угодно дальнейшее подавлялись в зародыше. Оптимизм – убывал и убывал.

Наконец, спросил про поездку прямо, обосновав вопрос своими наблюдениями, что засветившийся было роман уже, кажется, потух. К великому своему удивлению – услышал, что договорённость в силе, только вот надо подождать ещё несколько дней.

И наконец – она позвонила сама.

– Володь, едем?

– Конечно. Когда?

– Завтра.

– На неделю?

– Нет, у меня есть три дня. Только, Володь, мне нужны гарантии.

– Три дня – трудновато, там минимум на четыре маршрут рассчитан. А какие гарантии?

– Надо в три уложиться. Безопасности.

– Попробуем. А насчёт гарантий… Думаю, ты и сама прекрасно знаешь, что насиловать тебя я не собираюсь. А в остальном могу только гарантировать, что приложу все усилия к охмурению и соблазнению.

– Посмотрим. Как насчёт обещания не переходить тех рамок, которые я установлю?

– Договорились. Приезжай завтра к пяти, рюкзаки я соберу сам, захвати только шмоток, в которых фотографироваться будешь.

– Каких?

– На твоё усмотрение. Возьми обязательно ночнушку какую-нибудь, только без выпендрёжа. Никакого чёрного цвета, никаких наворотов, простенькую, но со вкусом.

– Хорошо, посмотрю. До завтра!

* * *

Вот так и началась самая яркая из моих поездок на Реку. С абсолютно невразумительных условий, с отсутствия билетов на нужный нам поезд, с вычислением альтернативного способа заброски, стоя перед расписанием на вокзале, с давкой в билетной кассе, со вскакиванием на ходу в уже тронувшийся состав…

И – с серьёзной опасности того, что в первые же полчаса в поезде меня хватит кондратий. Как только мы отдышались от пробежки галопом сквозь вокзальную толпу с рюкзаками, расселись, разложили немудрящий перекус да открыли по бутылке пива, Аня начала рассказывать.

То, что она не коренная москвичка, я знал. То, что она родом откуда-то из-под Курска, я тоже знал. Но сейчас – она назвала посёлок. В меня как будто молния ударила! Сложились вместе странная лёгкость отношений и странный уровень взаимопонимания, как будто давнее знание друг друга, смутно знакомые черты лица… Не общий рисунок, который вызывал ассоциации с Сашей, а именно мелкие штрихи: изгиб губ, характерная мимика, постановка глаз, форма носа… Так же смутно знакомая манера держаться, знакомые обороты речи…

В общем, мне пришлось извиниться, минут на пять заняться пранаямой и медитацией, после чего глубоко вздохнуть, задержать дыхание – и дрожащим голосом осведомиться у Ани, какова была, собственно, девичья фамилия её глубокоуважаемой матушки?

Поступивший ответ несколько снизил вероятность немедленного обширного инфаркта – фамилия оказалась не та, которой я боялся. В общем, интриговать не буду, скажу сразу. Аня оказалась хоть и не дочерью, но таки племянницей моей большой студенческой любви. Вот такие вот, братцы, пироги с котятами.

* * *

Заброска получилась экспрессной. Вместо того чтобы, как планировалось, ехать пять часов до Кувшиново, там три часа ждать автобуса, ехать на нём ещё час и час идти, – мы всего за три часа долетели до Вышнего Волочка, там прямо на перроне нашли такси, не успев даже оглянуться вокруг, и через сорок минут были уже на берегу Реки. Не утром, как я рассчитывал, а в час ночи. Но рядом – была деревня. Рядом – была дорога. Не затем мы ехали, чтобы провести первую ночь в цивилизованных местах. Надо было двигаться вперёд.

Холодны августовские ночи около воды. На Аню пришлось напялить три четверти всего нашего запаса тёплой одежды, превратив её в бесформенный, но всё равно трясущийся от холода комок.

Лодка медленно, но верно обретала форму. Хрюкающий под ногой насос-лягушка на удивление нашёл отклик в душах коростелей на окрестных лугах, и этот диалог пневматики с пернатыми хоть как-то развлекал, отгоняя холод и не позволяя появиться раздражению.

Всё. Лодка, наконец, надута, давление держит, можно плыть. Переношу Аню на борт, сапоги мы ей достать так и смогли, по глотку коньяка для минимального согрева, и – отчаливаем.

Я не мог себе и представить, что ночной сплав по Реке окажется такой сказкой. Это был какой-то совершенно новый для меня пласт ощущений. Река – тоже подыгрывала как могла. Впоследствии я неоднократно пытался повторить этот ночной сплав. В разные сезоны, в разных компаниях. Не было волшебства. А здесь – было.

Куга в тот год поднялась в мой рост и была какой-то особенно сочной и яркой. Местами её заросли запруживали Реку, так что лодку приходилось протаскивать, оставляя сзади целую просеку. Журчала вода. Обычно вода в Реке либо безмолвна, либо шумна. Но журчание я слышал впервые. Журчала вода – именно там, где плотная стена куги перекрывала всё русло, а Река как бы исчезала, разбившись на тысячу ручейков, запруженных корневищами и падающих с этих плотин тысячами хрустальных водопадиков.

Там, где куга отступала перед глубиной, Река либо разливалась безмолвным хрустальным зеркалом, прозрачным настолько, что даже ночью можно было различить отдельные песчинки на глубинах порядка метра или двух, либо с шумом срывалась в небольшой перекат. Камни – высовывались всюду. Маленькие, не очень маленькие… Здоровенные, возвышающиеся над лодкой. Обычно они большей частью под водой, но здесь – вода была так низка, что валуны превратились в скалы.

Всё это заполнял туман. Туман не был ровным. Клочья ощутимо плотного воздушного киселя перемежались участками прозрачнейшего воздуха. Пять метров в тумане, пять метров в чистом воздухе, опять пять метров в тумане. Клочья, куски, шматки этого тумана, размером в метр, в полметра – запутывались в куге, висели шапками на валунах, ложились к нам в лодку… Их можно было брать в руки, в них можно было нырять!

Никогда в жизни я больше не видел такого тумана. Ни до, ни после. Ни на Севере, ни на Юге. Ни весной, ни летом, ни осенью. Этот туман не накладывался на ландшафт. Он был главной частью ландшафта, создавая зыбкие неподвижные формы, равноправно сосуществующие с вещественными, но трясущимися под напором течения стеблями куги, вещественными и неподвижными валунами, нависающими над водой ветвями… Туман волшебно преображал все знакомые предметы в нечто таинственное и исполненное колдовства. Из его сгущений доносились звуки. Звуки хлюпающие, звуки чавкающие, звуки неземные и неопределимые… То есть, если подумать, оно всегда можно разобраться, где тут бобёр хвостом махнул, где утка с утятами-хлопунцами, оберегая их, в кусты полезла, где щука в погоне за добычей волной плеснула, где норка свистнула своим детёнышам предупреждение… Но кто же думать-то будет? Волшебство – впитывать надо, а не обдумывать. Купаться в нём…

И небо. Небо – не было светлым. Но не было и чёрным. Закончившиеся белые ночи – закончиться-то закончились, но территорию ещё не сдали. Белой ночи – не было. Но она – незримо присутствовала за ближним горизонтом. Чуть-чуть, совсем неощутимо, мельчайшими касаниями подкрашивая небо и туман. И постепенно шло к рассвету.

Мы не зажигали фонарей. Фонарь – грубо разрушал волшебство. Мы не разговаривали. Отчётливые слова как-то не вязались с таинственными звуками. Так, в молчании, мы и проплыли весь полуторачасовой путь до намеченной стоянки. Даже холод, казавшийся на первой «пристани» убийственным, как будто куда-то делся. То есть – да, кутались, да, стоило к чему-то прикоснуться рукой или щекой, рефлекторно отдёргивались, всё вокруг было холодным и мокрым. Но не более. Холод – не мешал. Сырость – не мешала. Они были всего лишь спутниками волшебства, необходимыми составляющими колдовского коктейля, которым Река нас щедро поила.

Вот и нужный нам берег со стеной травы. Берег, на котором будет наш первый лагерь и начнётся или не начнётся наш роман. Наверное, начнётся. После такой порции волшебства не может быть иначе. Но не сегодня. Сегодня – особая ночь. Поставить палатку, приготовить по кружечке чаю, затащить в тень не только вещи, но и лодку, а то упадёт первый луч горячего солнца – и лопнет она… И – спать, уже помаленьку светает. Закончилась волшебная ночь. Завтра – новая жизнь!

* * *

Остановились мы, наверное, в самом красивом месте Реки. Поляна с невысокой травой и огромным количеством кузнечиков, со всех сторон окружённая елями, несколько невысоких, но на удивление густых, пушистых и правильной формы ёлок, разбросанных по поляне, примыкающие к главной поляне со стороны перемычки, отделяющие её от берега, маленькие полянки – «заливы», каждая из которых размером ровно чтобы поставить палатку, или обустроить костёр, или раскинуть импровизированный «стол». Со всех сторон – низкие и пушистые лапы елей, под которыми – только слой хвои, поросль заячьей капусты да россыпи крошечных грибочков.

На берегу тоже поляна, замкнутая с одной стороны ольшаником, а с другой река подмылась под ельник и там, под обрывом, бобровый город – норы, норы… Даже дрова рубить незачем. Плотины здесь бобрам ни к чему, река не требует обустройства, а зубы точить надо. Вот над норами и заскладирована пара сотен еловых полешков как раз нужной величины да ещё и высушенных достойным образом. А палатка наша – стоит в узком проходе между главной поляной, где в «заливах» у нас кухня и столовая, и береговой поляной. Тишина, тень, запахи…

Но просыпаемся – рано. Такой еды, чтобы нужно было готовить, мы не брали. Шашлык, сыр, зелень, овощи… Сейчас быстренько позавтракаем, и поведу Аню владения показывать. Покажу, где раки живут и как их из нор выковыривать, где в струе хариус стоит и как его кузнечиком заинтересовать… Пофотографируем заодно.

* * *

Только вот намеченная программа – совсем по-другому получается. За завтраком проводим целых два часа. Точнее – за чаем, конечно. И странный разговор у нас идёт…

Беседой управляет Аня. Основная тема – любовь и секс. Аня умудряется рассказать о своей интимной жизни практически всё. Начиная с того, как, когда ей было шестнадцать, началом её половой жизни озаботилась матушка – и парня присмотрела, и свела их вместе, и подпоила обоих, и чуть ли не сама в спальню отвела. Объяснив наутро, что так, мол, дочка, и так, это был правильный парень для начала, но на будущее тебе надо других искать. Вот ведь какие матушки, оказывается, бывают!

Аня перебрала и охарактеризовала всех своих экс-любовников. Всех любовников своих подруг. Указала недостатки каждого. Меткими и острыми вопросами попыталась выяснить, какие из перечисленных недостатков мне присущи, а какие нет. Выяснить мои ощущения, чувства и планы в своём отношении. Выяснить, на чём у меня с другими возникали проблемы. Прикинуть вслух, возможны ли эти проблемы с ней…

Любая попытка сближения блокировалась мёртво. Сейчас – тайм-аут на принятие решения. Территорию нельзя считать свободной. Вот вернёмся, потом она съездит на две недели к родственникам в Питер, потом, наверное, ещё на неделю к отцу в Волгоград, а уж тогда – всё немного прояснится.

Странное ощущение. Я пытаюсь её обнять – отстраняется и продолжает тему. Пытаюсь перевести тему на музыку или другие увлечения – возвращается к тому же. Одна попытка, другая, третья… Наконец, начинает поддаваться на увод темы. А ещё минут через десять – понимаю, что темы темами, а идти пора. Река важнее.

Но Река – в своём амплуа. Река непредсказуема. Хрустальная ласковая вода, волшебной красоты водоросли, волшебной красоты острова, и – ни одной рыбки. Ни одного рака. Как вымерло всё в воде. Мальков – и тех нет. Лягушек нет!

Не только в воде вымерло. Ни одного комара! Ни одного слепня! Нетоптаные берега! Здесь, всего в трёх километрах от наполненной дачниками деревни, нет ни одной тропинки, ни единого следа, ни единой сломанной травинки – кроме нашей просеки в куге и тех следов на лугах, которые мы оставили только что! То есть, в этот раз – река только для нас двоих. И ничто не должно отвлекать. Даже рыбалка. Эх, провалилась с треском идея угостить вечером Аню малосольным хариусом утрешнего улова да раками под пивко!

Впрочем – побродили и накупались от души. Пора бы и на обед возвращаться. Так, куда мы зашли? Ага, лагерь – вон за тем поворотом и на другом берегу. Здесь переправляться неудобно, придётся пройти метров сто через ольшаник, а там будет брод. Крапива в нём, правда, достойная, а мы без штанов, но – немного там по крапиве, потопчусь – протопчу дорожку.

Странно. Костёр тушил качественно, а над лагерем – дымок вьётся. Дымок? Стоп. Дымок – это другое… Дымок от костра – это струйка, а здесь? Плотная колонна полупрозрачного дыма, стремительно уносящегося ввысь… Диаметром, диаметром… Пять метров? Десять?? Пятьдесят??? Сто????? Вот чорт, красиво-то как. Прямо как будто вулкан вдруг, откуда ни возьмись! Это что же получается – пожар? Мы подожгли ельник? И что теперь будет? Все вещи, документы, деньги, одежда – всё там…

– Аня! На лагере пожар, я побежал! По возможности – за мной, догоняй и помогай!

Превращаюсь в сумасшедший вертолёт. С дикой скоростью крутя всеми конечностями, прорываюсь через заросли крапивы выше моего роста, оставляя в них целую просеку, в первом попавшемся месте бултыхаюсь в воду, форсирую реку, бегу к лагерю…

На поляне – море огня. Полыхает вся трава. С треском занялись нижние лапы елей по периметру. Лагерь пока цел, только один из рюкзаков пламя лизнуло, проплавило в нём пару дырок и пережгло пару ремней.

Что делать? Лагерь эвакуировать? Всё равно не успею. Ели – это же как порох, не в эту секунду полыхнёт, так в следующую, и фиг сюда близко-то подойти можно будет. Один-два предмета смогу ухватить, но ведь всё важное в палатке, а пока её откроешь…

Ведро! Бегом к реке, черпануть, бегом к лагерю, плеснуть на занявшиеся лапы, опять к реке, опять плеснуть на лапы… Как мёртвому припарки. Порция воды испаряется в воздухе, не успев даже долететь до цели.

А если так? Не знаю, как я до подобного вдруг додумался, вроде бы и не думал ни о чём, само пришло… Хватаю пустое ведро, вываливаюсь на пылающую поляну и начинаю на карачках бегать вокруг горящей зоны, прибивая и затаптывая горящую траву сапогами и донышком ведра. Круг, другой… А ведь держу! Не уйдёт огонь на ещё целую вторую половину поляны, да и от деревьев оттеснить смогу! Только бы сами деревья не разгорелись сильно, пока что только дымок идёт от лап да отдельные вспышки горящей хвои на самых длинных ветвях… Это – ещё можно обороть, но если вдруг всерьёз раскочегарится…

Подбегает Аня. На очередном круге, проносясь мимо неё, задыхаясь в дыму, только и успеваю то ли крикнуть, то ли прошептать:

– Аня, тесак, ёлки, лапы, руби!

Как ни странно, Аня понимает с полуслова, мгновенно находит мачете и тоже начинает носиться кругами, но не на корточках, а в рост, нанося удары по наиболее сильно дымящимся или откровенно вспыхивающим ветвям. Круг, другой, третий… А ведь справляемся! No pasaran!

Интересно, а как оно со стороны выглядит? Дым, пламя… Носится вокруг поляны красивая девушка в шортах и распахнувшейся рубашке, с развевающимися волосами и устрашающим тесаком, нанося тем тесаком, сверкающим в воздухе как винт самолёта, лесу урон, сопоставимый с тем, что наносила бы бригада архангельских дровосеков, усиленная кавалерийским эскадроном. А по внутреннему кругу – скачет усатый и волосатый мужик, старательно изображая собой бабуина, который нашёл на помойке ведро, научился стучать им об землю и теперь пытается напугать этим ведром молодого леопарда, на которого нечаянно наступил, пока тот спал, и неизвестно ещё, кто тут больше боится…

Десять минут, двадцать, полчаса… Вдруг осознаётся, что огня больше нет. Дым? Ага, вон там ещё прибить, там… Ура!

* * *

Усталые, чумазые, мы сидим посередине пепелища. Разводим здесь же костёр, шашлык жарим, чай кипятим, коньяк разливаем… Ну нету сил! Да и присмотр нужен. Огонь, он хитрый, затаится где-нибудь под ёлками в слое палой хвои, а чуть отвернуться – чортом выскочит, да и начинай всё сначала! Часа два нужно контролировать, смотреть, где опять дымок пойдёт… Не один десяток таких огненных захоронок пролить из ведра ещё придётся. Но это мелочи. С главным – справились. Испоганили, конечно, поляну, теперь несколько лет на ней неприятно становиться будет, но – увы. А подожгли-то – похоже, не мы. Не от нашего костровища огонь пошёл. Да и слишком далёк эпицентр от тропинок наших, чтобы туда, к примеру, бычком непотушенным докинуть можно было, да и нет у меня такой привычки. Бутылка чья-то битая? Налило осколок росой, получилась линза, упал лучик солнца, сухой мох в фокусе случился… Говорят, бывает, хоть и верится с трудом – слишком маловероятное стечение обстоятельств. Или – абориген мимо прошёл, бычок кинул, хоть и не видно следов присутствия других людей… Загадка, в общем. И настолько некстати. Или – наоборот, настолько кстати! Увидим… Но – надо же! Вдвоём с нежной девушкой – и масштабный лесной пожар обороли! Больше тысячи квадратных метров пылающей поляны и почти двести метров фронта пожара на сухом ельнике! Для профессиональной пожарной команды задачка-то, хорошо экипированной притом!

Разговаривать нет сил. Пьём чай. Рисуем что-то прутиками на золе. Периодически пытаемся прилечь отдохнуть на подстилку, но не получается – слишком горяча ещё земля… Итак, воду прошли, огонь прошли, медные трубы осталось. Что будет медными трубами-то? Чего бояться, к чему готовиться?

* * *

Из прострации нас выводит тень. Жара вдруг мгновенно спадает, вокруг вдруг замечаются первые мазки красок заката… Хватаем фотоаппарат, реквизит, и – бегом к нижнему повороту реки, туда, где под глинистым обрывом, сочащимся родниками, в тени горизонтально растущих с обрыва огромных рябин с начавшей краснеть ягодой, в воде лежит десяток валунов со стол размером.

Река искрилась и горела. Оранжевые вспышки отражений усталого вечернего солнца в каждой струйке боролись с пронзительной зеленью водорослей. Сухие гранитные валуны – и сочная куга вокруг. Голубые родники – и пудовые грозди нежно-жёлтой ещё рябины. Освещение, составленное из рассеянного небесного, тысяч тонких солнечных лучиков, пробивающихся сквозь ветви рябин, и тысяч не менее тонких солнечных лучиков, отражённых от струй переката. Аня великолепно вписывалась в окружение. Не зря меня что-то останавливало при любой из предшествующих попыток взять на Реку девушек для съёмок. Никакая другая и близко не годилась. Аня и Река – были созданы друг для друга. Аня была невероятно естественна в каждом жесте, в каждом взгляде. Ни намёка на игру. Её природная красота идеально вписывалась в красоту самой Природы. Абсолютная гармония. Тот самый редчайший случай, о котором мечтает каждый фотохудожник, случай, когда полотна Васнецова можно написать не кистью, а фотоаппаратом.

Сессия пролетела на едином дыхании. Единственная заминка получилась, когда всё вокруг требовало, чтобы Аня совсем разделась. Она не меня стеснялась. Аня сомневалась, не разрушится ли волшебство от того, что кто-нибудь когда-нибудь вдруг посмотрит сальным взглядом на то, что снималось как гимн Красоте. Впрочем, стоило объяснить, что имеется в виду прикрыть практически всё букетами рябины, как сомнения ушли. Оставив полплёнки на завтра и набрав пару бутылей ключевой воды, мы, абсолютно счастливые, пошлёпали по воде к лагерю, радостно окликая удирающих от нас бобров.

* * *

Уже холодно. Быстрый ужин, и – в палатку. Пытаюсь обнять – отворачивается, объяснив, что целоваться не будем. Ладно, не будем, так не будем. Медных труб будем ждать. Пытаюсь заснуть. Но уже из полусонного состояния – меня возвращает голос.

– Володь, спишь уже?

– Нет пока.

– Володь, а ведь мне очень хочется сейчас заняться с тобой любовью…

Обнимаю, начинаю целовать.

– Володь, только пойми правильно. Тебе нужна именно любовь, а это – не любовь, это другое, а что именно – не могу объяснить, сама не знаю. Как бы плохо потом не получилось.

– Ань, сейчас мне всё равно, будет потом плохо или нет. Я влюблён до полного улёта, я хочу тебя так, как не хотел ни одну девушку в жизни, а то, что потом, – будет потом.

– Володь, но ведь, наверное, это ненадолго?

– Знаешь, дорогая, это ведь, в конце концов, моя проблема: убедить тебя в том, что надолго – лучше, разве нет?

Спальники уже расстёгнуты, половина одежды уже валяется вокруг…

– Володь, ты уверен, что с тобой всё в порядке?

– Конечно, а что?

– Я никогда не видела подобной перегретости, ты практически себя не контролируешь. Ты уверен, что у тебя сердце выдержит?

– Уверен.

– Ты точно уверен? Я ведь правда боюсь за тебя. Возьмёшь да помрёшь прямо тут?

– И рад бы, да не получится!

Последние тряпочки улетают в угол… Никакая подготовка не нужна, Аня уже сама рвётся. Ну, с богом!

Ничего подобного у меня не было никогда и ни с кем. Всего один заход – но длившийся почти два часа. Два часа непрерывной страсти. Раз за разом она умирала у меня на руках, опять оживала, опять умирала… Какие мостики она умудрялась держать! Сколько поз мы перепробовали! Происходившее я помню урывками. Мы не разговаривали. Мы пытались насытиться друг другом и никак не могли. Палатки, которая у меня здоровенная, нам оказалось мало. В некоторый момент мы оказались на улице, не заметив ни холода, ни леденящего тумана, ни студёной росы… В какой-то из просверков памяти поместилось, как я стоял по колено в воде посередине реки, Аня висела на мне, а на её стоны откликались ночные птицы в лесу. Потом мы оказались на пенке около ещё углистого костра… Потом – опять в палатке…

Наконец, Аня прошептала, что очень устала и нужно отдохнуть, а через секунду уже спала. Ещё через пару минут – спал и я.

Наутро она отказалась от повторения, сославшись на то, что утреннего секса просто не любит. Я её вполне понимал. Единственное, чего я не понимал, так это того, когда нам удастся повторить. Я еле мог ходить, причём только враскоряку. Причинное место не просто ныло и болело, на нём были самые настоящие мозоли! А я-то всегда держал подобные утверждения за наглое враньё! Век живи – век учись.

– Слушай, Ань, а ведь ты невероятная женщина. Никогда в жизни я ничего подобного не испытывал! Ты – лучшая!

– Странно… А я ведь ничего такого уж особенного тебе и не показывала…

– Сама-то довольна?

– А знаешь – да. Мне ведь правда хорошо с тобой.

* * *

Полдня мы плыли к следующей стоянке. Река практически не текла. Мели, камни, заросли, а между ними – струйки. Аня лежала на лодке и, улыбаясь, смотрела в бездонное небо, сапог у неё всё же не было, а я шёл пешком, ведя лодку на буксире и со скрипом протаскивая её через мели и сквозь заросли. Вокруг – звенящая тишина. Та же самая обстановка полного отсутствия помех. Даже на автомобильном броде, куда всегда бегают купаться дети дачников из трёх деревень, а раз или два в день проезжает то трактор, то машина, не было следов присутствия. Заросшая дорога, ни одного следа, ни одна травинка не примята… Целый месяц, а то и два здесь никого не было!

Вот и пристань. Та, где рядом впадает звонкий и холодный ручей, над рекой нависает одна из высочайших вершин Валдая, а палатку можно ставить на поросшем маленькими сосенками и дикими яблонями высоком открытом косогоре, с которого открывается забрызганный цветами огромный заливной луг, вокруг которого кольцом разлеглась Река, а на том берегу Реки – высокий обрыв, на котором сверху рядком стоят сосны высотой до неба, стволы которых вечером зажгутся медно-красным пламенем. Та, где на противоположном берегу малинник. Расчищали поле, да забросили. Оставив на расчищенном три пятиметровой высоты вала выкорчеванных деревьев, которые и заросли малиной. Получилась чистая лужайка с травой, мхом, земляникой, сосенками по колено высотой, вокруг которой стена малины с двухэтажный дом высотой. В хороший год – ведро малины собирается за полчаса. Без лазания по зарослям, без купания в крапиве, без озверевших комаров… Когда-то мы приехали на эту стоянку вшестером и жили здесь четыре дня. Всё русло ручья, сбегающего водопадами к Реке, было на протяжении полусотни метров плотно уложено пластиковыми бутылями с малиной, протёртой с сахаром, малиной, пересыпанной сахаром, малиновым соком, малиновым компотом, малиновым вареньем… Полтонны малиновых заготовок в одном ручье! Ох, как это богатство сверкало в тонких лучах солнца, пробивающихся через листву! Ох, как пахло на всю окрестность! Ох, как мы потом выводили лодку, под завязку загруженную одной только малиной и подряжали трактор, чтобы её вывезти!

Сюда-то я Аню и привёз, причём в самый разгар малинового урожая. Мы не стали много собирать. Ограничились парой бидонов, на что хватило получаса. А потом – сидели на моей куртке на обрыве над рекой, то на травке, то на стволе упавшей ели в три обхвата толщиной… Целовались, ели малину, фотографировали, опять целовались, ели ещё малину, снова фотографировали…

Только когда закат уже начал гаснуть, и одежда, а точнее, практически полное её отсутствие, решительно перестала отвечать окружающим реалиям, устало побрели к палатке, чтобы одеться, развести костёр – и опять смотреть, смотреть, смотреть на заливаемый туманом луг, на последние просверки заката, на призрачную Реку, на которой уже трудно стало определить, где кончается вода и где начинается туман…

– Володя, а теперь слушай и запоминай. – Голос Ани дрожал от нетерпения. – У меня главная эрогенная зона – спина. Вся спина. Прочие зоны слабее. А способы могут быть любые. Правильными прикосновениями к спине меня можно даже до предоргазменного состояния довести.

И опять мы утонули во всепоглощающей страсти. Я зря боялся. Мозоли не были помехой. Снова в течение двух часов мы терзали друг друга и никак не могли насытиться. Снова нам не хватало палатки. Снова раз за разом она умирала у меня в руках и воскресала опять. Снова было полное взаимопонимание с полуслова и с полувзгляда. Но на этот раз – к последнему оргазму мы подошли в одну и ту же секунду и так и заснули в объятиях друг друга.

* * *

И опять я вёл лодку по Реке, а Аня валялась в ней на рюкзаках и в охапках цветов, вся перемазанная малиновым соком. Опять всё вокруг было вымершим. Даже кулички-перевозчики не пересвистывались и не порхали над Рекой. Время остановилось. Жизнь вокруг остановилась. Разве не это называется счастьем?

На автобус мы, конечно, опоздали. Всего минут на десять. Главным образом – из-за того, что лодка всю дорогу не плыла, всю дорогу её вести пришлось, от последней пристани до автобусной остановки было пять километров, а пять километров по жаре да под рюкзаком и так конец немалый, а тут ещё и последствия ночного неистовства… Не я один передвигался в странно-раскоряченной позе, поглядывая в сторону своего паха и прикидывая, долго ли я ещё выдержу. С Аней явно происходило то же самое, хотя сказать об этом вслух она явно стеснялась. Впрочем, как и я.

В общем, доплелись мы до деревни, сгрузили рюкзаки на крылечко сельсовета, под окном которого была та самая автобусная остановка, да и начали думу думать о том, как выбираться будем. Следующий автобус – послезавтра, до другой деревни, где есть автобус, восемь километров тропинками, да и тоже ушёл тот автобус… Утром пойдёт молоковоз, но не факт, что место в нём будет, да и не спасёт тот молоковоз, у Ани билет в Питер на полуденный поезд, – и в лепёшку разбейся, но её надо доставить. Эх, кабы знать, зачем… Это я уже потом понял, что Аня была так спокойна и не высказала ни слова упрёка, а только пыталась найти способ позвонить домой не потому, что настолько железная, а потому, что втайне надеялась на поезд опоздать. Совсем дурак был, однако.

В общем, привело нас в себя предложение проходивших мимо деда с бабкой идти к ним и устраиваться на ночлег. Разок я у них так ночевал. Хорошие дед с бабкой, приятные. Но только без питья водки там не обойтись, а в том снадобье, которое дед где-то посередь ночи надыбал, слишком много мух да тараканов плавало, да и голова потом несколько сверх меры побаливала. Отказались – и побежал я кругалей закладывать.

Заложил круг по ближней части деревни, другой – по дальней, третий – по соседним деревням. Ни единой машины на ходу, кроме одной-единственной «Волги» у «новорусского», как его представили, дачника, который приехал на ней из Москвы два часа назад, принял водки, затопил баню и отнюдь не горел желанием тратить пару часов на то, чтобы катапультировать нас в Торжок. Ни за какие коврижки.

Стемнело. Сидим мы на крылечке, завернувшись в расстёгнутые спальные мешки, провожаем взглядами последние лучики заката, считаем звёзды да ворон… Получаем немереное наслаждение от инсталляции на противоположной стороне деревенской площади… Когда-то колхоз назывался «Путь Ленина». В полном соответствии с традициями, была воздвигнута решётчатая металлическая конструкция с привинченными к ней раскрашенными фанерными буквами, складывающимися в это название, и фанерным же трёхметровым Ильичом, указующая десница которого наглядно демонстрировала тот самый путь. Но теперь, в изменившихся исторических реалиях, когда Ильич стал персоной малопопулярной, но колхозы ещё не успели окончательно вымереть, на конструкции оставались лишь слова «Колхоз Путь» и отдельная десница, указующая на масштабную помойку.

* * *

И вот тут-то и раздались голоса. Голоса были чисты и звонки. Голоса выводили под гармонь русскую народную песню восьмиэтажного содержания. То возвращались с пьянки в полях деревенские трактористы.

Естественно, что, увидев столь необычную картину на крылечке, они остановись и вступили в разговор. То есть – двое вступили, остальные дальше пошли. Слово за слово, чем-то по столу, выяснилось, что оба горят желанием помочь нам в эвакуации. Более того – у каждого из них в сарае имеется по выведенному из эксплуатации года три назад и полуразвалившемуся «жигулю», который теоретически можно попробовать оживить… Словом, через пятнадцать минут эти две развалины были подтащены трактором на площадь, мы втроём, вооружившись инструментом и прихлёбывая весьма достойный самогон, сосредоточенно конструировали из двух стоячих развалин одну ездящую, а сидящая на крылечке и закутанная в спальники Аня развлекала нас ирландскими народными песнями и препохабнейшими ирландскими анекдотами про шотландцев и их овец. Она в то время фанатела по ирландской культуре.

– Вроде бы всё. Так, ребята. Мы не барыги. На такси здесь до Торжка обычно берут семьсот рублей (враньё, пятьсот, я цены знаю), а мы вас за двести довезём. Устроит?

– Ребята, ну о чём разговор? Сколько скажете, столько и будет!

– По рукам, грузитесь! Только до Торжка мы не дотянем на имеющемся, а заправят ли нас в подобном виде – смотреть будем.

Выглядело это примерно так. Ржавая-прержавая колымага. Горит один подфарник спереди, один габарит сзади, и хрен знает – что больше. Лобовое стекло отсутствует. Сквозь то место, где оно должно быть, высовывается синий-синий нос пьяного-пьяного тракториста, который сидит за рулём. Сидит, не положив на руль руки, а обняв его руками. Габаритный тракторист, по-иному не вписывается он в «жигулёнка».

На штурманском месте – имеет место быть второй тракторист. Настолько же пьяный, со столь же синим носом. Тоже обнимает, но уже не руль, а здоровенную бутыль, литров на пять, в которой плещется недопитый самогон. А на заднем сиденье – ваш покорный слуга и спящая у него на плече Аня.

Вот на этом мы и мчались сквозь ночь, громко лязгая железом на каждом ухабе. Просыпающийся на особо высоких кочках штурман угощал всех самогоном, что было вовсе нелишне. Ввиду собачьего холода и отсутствия лобового стекла. На удивление – на заправке нас заливают бензином без вопросов. Вот и Торжок.

– Ребята, а на чём вы из Торжка в Тверь поедете? Поезда сегодня нет, а электричка только в пять утра… Вокзал на ночь закрывается, в скверике холодно… Хотите – ещё двести рублей и мы вас в Тверь отвезём? Как раз к четырёхчасовой электричке и попадёте.

– А поехали!

И опять мчимся. Теперь уже по трассе. Удивительно, поразительно, но гаишники на постах лишь провожают нас ошеломлёнными взглядами и картинами отвисших челюстей. Ни одна гаишная сволочь не свистнула! Ни одна не махнула нам своей полосатой палочкой!

– Ребята, а ведь на электричку мы не успеваем. По Твери полчаса трюхать, а она уже через пятнадцать минут отчаливает. Будете мёрзнуть на вокзале до следующей, или – ещё триста рублей и едем в Москву?

– А не боитесь? В Москве ГАИ построже и покорыстнее…

– Да чего уж тут бояться? Сами видите – не трогают. На крайняк, бросим машину да и сбежим, фиг кто когда разберётся, чья она, из двух-то собранная!

– Если так – конечно, едем!

Наша наглость дошла до предела. До абсурда. Я в организации движения в Москве разбираюсь слабо, трактористы вообще не разбираются. Все сонные, все пьяные, нужные повороты пропускаем… В общем, выпали мы на Манежку, причалили к гостинице «Националь» да и порешили, что дальше можно и на метро. То есть, я по-всякому предлагал трактористам сперва поехать ко мне отоспаться, но они упёрлись и ни в какую. Расплатились с ними, сверх уговора прибавили, невзирая на протесты, в метро спустились да и попрощались. Такими вот и оказались медные трубы. И вовсе не страшными. Даже наоборот. Этот полёт сквозь ночь останется одним из самых ярких воспоминаний.

– Ань, теперь когда увидимся?

– Вернусь из Питера – посмотрим. Может быть, и не поеду сразу в Волгоград; если так – позвоню, а если нет – через три недели где-то.

– Буду ждать, о самая фантастическая женщина в моей жизни!

– Знаешь, банальщину скажу, но мне очень приятно это слышать. Пока!

* * *

Сказать, что я был окрылён – ничего не сказать. За две недели я сделал полугодовой объём работы и теперь ждал. Ждал её звонка.

Не позвонила. И потом не позвонила. Позвонил я. Но к этому моменту я многое уже знал. Даже если не вести агентурной разведки, а просто уши и глаза держать открытыми, информация имеет обыкновение стекаться и копиться.

Итак, Аня была со мной честна. Во всём, кроме одного. Впрочем, не в упрёк, не тот случай. Будучи на распутье, она, как и сказала, выбирала между старым и новым. Но новое – она рассматривала в трёх вариантах. Тогда же, когда она влезла в Интернет, попала в мой чат и познакомилась со мной, в пределах получаса она познакомилась с ещё двумя мужчинами. Этим и объяснялась странность той недели. Этим и объяснялся возникший вдруг из ниоткуда полный отпуск, поделённый на три части. Девушка, основательно запутавшись и не умея выбрать, спросила свою маму, – а вы помните, насколько эта мама принимала участие в её судьбе, не зря намёк был дан. Спросила, что ей делать. И услышала примерно, что так, мол, доченька, и так, старое лучше не трогать, а новое – надо изучить. Возьми-ка ты отпуск, подели его на три части да и съезди с первым в поход, со вторым в Питер к дяде с тётей, а с третьим – к отцу в Волгоград. Ни с кем из них шашни не разводи, просто присмотрись, а там ответ и образуется.

Что из этого получилось – про первую серию вы уже знаете, про вторую можете догадаться, а насчёт третьей, если честно, я и сам не знаю, была ли она. В общем, позвонил я ей, уже зная. Более того – зная, что за второго она выходит замуж. Встретились, забрал рюкзак, отдал отпечатки лучших фотографий и диск с остальными… На неявное предложение остаться любовниками не отреагировал, вообще я такого не люблю, а тем более с ней – ну нельзя же опошлять левыми перепихами самый яркий, хоть и самый краткий, роман в моей жизни! Пусть останется как есть – цельным и ничем не испорченным.

На том и расстались, больше я её не видел. Хотя спустя год – заглянул в чат её муж. По всему было видно, что товарищ уже сыт по горло и не знает, что ему делать. Я посочувствовал, не раскрыв своей роли, но сказав, что немного знаком с Аней, попросил передать привет. Посочувствовал – от души. Представив себя на его месте. Обалденная, изумительная, восхитительная, феерическая женщина, но постоянно жить с такой… Кто угодно за пять лет либо сопьётся, либо в психушку рухнет! Эх, а я ведь почти полгода считал себя законченным идиотом, конструячившим вместе с двумя трактористами тот экипаж и мчавшимся сквозь ночь – только для того, чтобы отвезти Аню сопернику!

Единственным обстоятельством, омрачавшим воспоминания, но, кажется, и там в итоге всё обошлось, хоть и чревато было, – был последний удар Аллы, на этот раз действительно последний, которая хоть и прекратила подрывную деятельность среди моих друзей и знакомых, но от мысли отомстить отнюдь не отказалась. Обнаружив на Иероглифе серию фотографий с Аней и догадавшись, что здесь всё серьёзно, Алла неведомым мне способом провела разведку и обнаружила существование в природе второго. Будущего мужа. И почему-то – пошла по линии слить ему информацию обо мне. Не знаю, насколько обширную, не знаю, как… Собственно, я сам заподозрил наличие второго только когда на мой телефон пошли странные звонки из места, пару раз упомянутого Аней и пару раз слышанного в чате.

Часть V. Lento scherzando perdendosi idiotico

Опасно мало знать

О том не забывая

Недрогнувшей рукой

Налей бокал до края

От первого глотка

Ты опьянеешь разом

Но пей до дна – и вновь

Обрящешь светлый разум

Омар Хайям

Тяжёл оказался совместный дар Байкала и Реки. Неподъёмен. Взял я его в когти, воспарил, да так и упал в ближайшее болото. То есть – ой что со мной творилось… Я был в ауте. Я был в дауне. Я не мог заниматься ничем, не мог думать ни о чём! Я лежал на диване, курил сигарету за сигаретой, пил чай чашку за чашкой… Изредка вставая и засовываясь больше по инерции в Интернет. Меня утешали Машка со Стасом, через день заезжавшие чайку попить да плёнки посканировать на моём сканере. Двусмысленны были их утешения. Стас излучал зависть. Приговаривал, что одному из тысяч дано в моём возрасте купаться в подобных приключениях, что он бы отдал всё на свете, чтобы его сороковые стали такими же. Машка ехидно комментировала, что а нефиг старому козлу за молодыми бегать, допрыгался, мол. В общем, понятно.

* * *

– Вов, а я, чтобы напомнить.

– Саш, о чём?

– О своём грядущем дне рождения! Помнится, ты кое-что пообещал.

– Саш, а нельзя перенести в другое место? Ты же видишь, в каком я состоянии, не смогу я кучу гостей принять, не смогу на чужом, даже на твоём, празднике жизни радоваться. Сил нет у меня, желания нет…

– Вов, поздно. Я уже людей пригласила. Но я тебя понимаю, будет всего двадцать – двадцать пять человек, посидим часа два-три да и уйдём.

– Знаешь, Саш, если иначе действительно никак, то давай. Но – Христом Богом прошу, чтобы не больше названного тобой количества. Да и не влезет больше в мою малогабаритную двушку. И чтобы действительно три часа и чтобы потом в квартире убрались, нет у меня сил ещё и убираться.

– Договорились. Обещаю. Вов… Я попытаюсь тебя там с хорошими девушками познакомить. Вдруг какую выберешь.

* * *

Хрен там договорились. Хрен там обещания. Знаете сколько народу она в итоге натолкала ко мне в квартиру? Шестьдесят пять человек! В квартиру не влезали. Народ тусовался от крыльца и по всей лестнице с первого до третьего этажа! Бутылок принесли прорву, а закуски – две курочки гриль на всю орду, так что уже через полчаса половина была пьяна до положения риз.

Обещанное знакомство с девушками выглядело ещё забавнее. Саша подводила ко мне очередную претендентку. Я устало принимался её охмурять. Как только усилия по охмурению начинали приносить хоть какие-то плоды, на горизонте опять обрисовывалась Саша, уводила её помочь вытереть какую-нибудь очередную лужу на полу, а там перевешивала девицу на кого-либо другого, а ко мне подводила новую.

Через час я был уже зол как голодный сапожник. Весь этот бардак стоял у меня поперёк горла. Просто чтобы не сорваться – я дезертировал. Просто ушёл гулять. Вооружившись бутылкой лимонада и пачкой сигарет, сидел в сквере в квартале от дома и старался не слышать доносившихся даже и туда воплей всей этой гоп-компании. Смотрел на часы и считал остающееся время. Злость нарастала.

Отсчитав договорённые три часа и полчаса дополнительных, я вернулся. На лестнице и в квартире штабелями лежали тела. Держались на ногах человек десять. С трудом найдя Сашу с Виталием, я потребовал выполнения обещания. Ещё через полчаса – повторил, уже в ультимативном тоне. Здесь Саша уже отреагировала, но эвакуация тянулась ещё минут сорок. Я уже трясся от злости.

Еле сдерживая себя, я смотрел, как оставшиеся прибираться шестеро – неторопливо послали гонца за шаурмой, приготовили кофе, полчаса беседовали за трапезой… Потом начали прибираться. Точнее – якобы прибираться. Небрежно помахивая туда-сюда то тряпочкой, то веником там, где нужны были отбойный молоток, лопата и швабра с азотной кислотой.

Часом позже я не выдержал и выгнал их всех. В самой резкой, самой грубой манере, наговорив целую кучу абсолютно непростительных обвинений, упрёков и комментариев. Сел посередине большой комнаты. Через несколько минут – словил микроинфаркт. Лёг на пол, усыпанный бычками и осколками посуды. Полежал час. Решил, что если вдруг умру – никогда этого себе не прощу. Сказанных слов не прощу. А того, что умер посередь столь глобального срача, тем более не прощу. Нельзя умирать в такой помойке. Противно и стыдно это.

Более чем половину ночи я, держась за сердце, периодически хватаясь то за нитроглицерин, то за спасительную чашку с чаем, ползал по всей квартире с тряпкой, выгребал из всех закоулков целые и битые бутылки и рюмки, выносил десятки пакетов мусора, прочищал забитые грудами бычков ванну и раковины, мыл, чистил, драил, подметал…

Наконец – вынес последнюю порцию мусора, разложил диван, поклялся прекратить весь бардак в жизни, найти себе нормальную женщину, никогда и ни под каким видом не пускать больше Сашу на порог… Права была Машка. Поделом мне. Ибо нефиг! И с такими мыслями заснул, не зная, проснусь ли.

* * *

Битому неймётся. Всё знаешь, всё предсказать можешь, а всё равно раз за разом вляпываешься. Тут даже не о комплексе Кассандры речь. Там всё же – о предсказаниях в чужой адрес, которым никто не верит. Так ведь в свой-то то же самое получается, хотя не верить самому себе оно как бы даже странно было бы.

В общем, следующее из знакомств, существенно повлиявших на мою жизнь, последовало немедленно. То есть – проснулся я утром, живой оказался, хотя не более, да и полез опять в Интернет.

– Ты меня помнишь?

– Прости, нет…

– Я в твоём чате раньше часто бывала. Полгода назад, наверное.

– Ну-ну… Я – виртуальных знакомств, не перешедших быстро в реал, долго в памяти не держу! Нет в них смысла.

– А жаль. Я нашла твои фотографии, долго их изучала и хотела бы встретиться в реале.

– Хочешь – приезжай. На нейтральной территории, извини, не смогу, я сейчас совсем не в форме, у меня тут такие две катастрофы подряд на личном фронте, что я совсем никакой.

– Да у меня, собственно, тоже. Боюсь.

– Зря. Во-первых, если фотографии видела, то сама знаешь, что незачем меня бояться. Во-вторых, сегодня смело можешь считать меня полным импотентом. В-третьих, до метро встретить дойду, убедишься сама, что не вру, а не убедишься – кто мешает развернуться?

– Так ты про сегодня?

– Ну да. Если есть желание и оно не есть заведомо неправильное – зачем откладывать?

– Я другого боюсь.

– ???

– Я же видела твоих девушек на фотографиях! Я им не конкурентка…

– Тьфу ты. Никакой я нынче, ясно? И думать ни о чём таком не желаю. Потреплемся. Пожалуй – мне это нужно. А остальное кто знает?

– Хорошо. Через час встречай. На Молодёжной?

– Да, у выхода из последнего вагона. Как я тебя узнаю?

– Да я тебя сама узнаю. Впрочем, я очень рыжая. И звать меня – Таня.

* * *

Если быть честным, Таня и правда смогла меня немножко поддержать. Наверное, даже не немножко. Собственно, она даже и не пыталась это делать. Просто вывалила на меня кучу собственных проблем. Как известно, разбирать чужие проблемы – подчас лучший способ отвлечься от своих.

На самом-то деле и проблемы были более или менее мелочными и ну очень стандартными. Маленький подмосковный городок, крошечная квартира, отчим-диктатор, который держит её на комендантском часе, то есть «в десять вечера дома как штык», а на то, что ей двадцать один год, плевать. Который как только узнал, что в двадцать она обзавелась первым любовником, причём старше себя, начал её при всех проституткой называть, а когда недавно она с этим любовником рассталась, совсем с цепи сорвался. Почти сплошняком спившаяся и снаркоманившаяся молодёжь во всех соседних кварталах. Отсутствие какого бы то ни было общения по интересам, которые у неё есть и довольно широки…

В общем, девушка просто слегка запуталась, слишком на поводу пошла, а теперь мается. При этом девушка действительно интересная, действительно красивая, хотя, тут она была права, абсолютно не в моём вкусе. Существенно крупнее всех, с кем у меня хоть что-то получалось. Более того, из неё во все стороны пёрло, что Таня – нормальная женщина. Более того – настоящая Женщина. И даже – настоящая Баба. В которой женское начало рано или поздно перевесит всё остальное. Которая может быть идеальной женой, идеальной матерью, идеальной хранительницей домашнего очага. Но отнюдь не идеальной подругой в сумасшедших затеях. Как-то меня всегда больше тянуло к девушкам, в которых романтизм нацелен не на семью, а на совместное творчество, совместное познание нового… То, что она сейчас дёргается в интересную сторону, на самом деле не рвение к интересному, а всего лишь поиск способа вырваться из замкнутого круга, помноженный на неплохую эрудицию и развитое любопытство. Построит семью – пройдёт оно. Примерно так. В общем, охмурять я её не стал, но интерес к дальнейшему общению обозначил недвусмысленно. Такие на дороге не валяются. Интересных – обязательно нужно в свой круг тянуть. А найдёт семью, выйдет замуж – так ведь велик шанс, что мужа интересного надыбает, тоже в круге общения пригодится, вон, на Машкиного Стаса посмотреть… Предложил немедленно начать деятельность по искоренению комендантского часа и прочих безобразий, заночевав у меня под гарантию неприкосновенности. Не скрывая мотивов и честно объяснив насчёт моего вкуса и прочего. Даже не имел ничего против того, чтобы взять на себя объяснение её семейству причин отсутствия наличия. Отказалась, хотя невооружённым глазом было видно, что хочется, а решимости не хватает – самой малости.

* * *

Через два дня Таня приехала опять. На этот раз с решимостью. Нет, не в смысле идеи заночевать у меня, а в смысле, проведя у меня вечер, смыться на выходные погулять в Питер. Позвала и меня, но я был ещё абсолютно не в форме, да и не люблю я ритуальных поездок в Питер. И сам Питер не люблю. Разговор происходил уже гораздо живее, проблем друг друга уже не касались, говорили исключительно об интересном – литература, природа, искусство, компьютеры, психология Интернета. В частности, обсудили ту самую ловушку с реализацией НЛП средствами бесконтактного общения, рассказал я истории с Алексовой Надеждой и с Аллой. Татьяна, оказывается, тоже очень близко подошла к пониманию этого эффекта.

А ещё проверили мой статус мастера совпадений. Перебрали знакомых и родственников. И немедленно нашли аж трёх. Двух упоминать не буду, а третьим оказался известный бард Сергей Никитин. Он заканчивал ту же школу, что я, а потому они с женой приезжали играть и петь на всех главных школьных праздниках. А позже развелась мода на туристские вечера, устраиваемые всюду по одному сценарию: первое отделение – слайды и фильмы о походах, второе – поёт кто-то из бардов. И практически на всех вечерах, на которых первое отделение предлагали мне, – во втором оказывались именно Никитины. А Таня? Таня – последние три года участвовала во всех Никитинских телевизионных посиделках на крылечке. Так-то вот. Тайный ход карт, однако, как в преферансе. Сколько ни ломай – не переломаешь. Табунами мизера-то ходят, и один другого дырявее.

То, что Таня всё же решила попытаться меня охмурить, я понял не сразу. До меня это стало доходить только когда я вернулся с вокзала, проводив её на питерский поезд. Мне эта идея не очень понравилась. Но – здраво осмыслив, тьфу на эти здравосмысленные размышления, я всё же надумал идею с порога не отбрасывать, посмотреть, что дальше будет. Не я ли три дня назад, выгнав Сашу чуть ли не пинками, давал зарок больше не связываться со столь милыми моему сердцу сумасшедшими девчонками, а найти себе нормальную женщину? Так вот ведь она. Как раз такая. А то, что фигурой она не совсем то, что я привык считать своим вкусом, так ведь с общей эстетикой здесь по всем канонам всё в порядке, а если у меня такой ни разу не было, откуда такая уверенность, что моему вкусу сие не соответствует? В общем, решил пока ничего не решать. Не обещать, но и не зарекаться. Ни ей, ни себе самому.

* * *

– Володь, я с вокзала, только что вернулась. Можно я сейчас приеду?

– Конечно.

Ну очень странный голос. С надрывом на грани истерики. Пожалуй, как приедет, первое, что понадобится, так это достойный завтрак и стаканчик чего-нибудь. И никаких разговоров, пока толком не поест, стаканчика не выпьет и кофейком не запьёт.

Исполняем. По ходу – наблюдения. Вид очень мятый, очень растрёпанный, очень взъерошенный. О чём-то лихорадочно думает, глаза то в пустоту нацеливаются и мертвеют, то по углам скачут. На мне ни разу не остановились.

– Володь, ты был прав.

– В чём?

– В том, что в Интернете нельзя общаться, а можно только знакомиться. И что мне теперь делать?

– Так ты и сама почти к тому же пришла. А что, что-то случилось?

– Случилось! И что теперь делать, не знаю. Да, всё знала, всё понимала. Но всё равно случилось именно так.

– Не. Так не пойдёт. Давай по порядку.

– По порядку, так по порядку. В Питере мне в некоторый момент надоело всё время гулять одной, и я позвонила ещё одному другу из Интернета. Договорились в пару музеев вместе сходить и кофе попить.

– Это не по порядку. По порядку – это начав с того, кто он такой и откуда взялся…

– Хорошо. Полгода назад я бывала в твоём чате. Ты не хотел общаться, тебе нужно было сразу в реал. А мне не нужно было в реал, у меня тогда был мужчина. Я нашла себе в твоём чате собеседника, вряд ли ты его помнишь, никнеймы у него были такие-то и такие-то. Потом он завёл свой собственный чат, я туда и переместилась, перестав бывать в твоём. Спустя полгода – я многое поняла, многое мне надоело, вернулась в твой чат, и мы, как помнишь, сразу встретились. Я тебе про него не рассказывала, потому что всё было позади, да и не принимала я его всерьёз.

– Всё так. Ну, встретились вы, и что?

– Ты понимаешь, я ему не хотела звонить. Спонтанно получилось. После Эрмитажа и Кунсткамеры не смогла с лёту придумать, куда пойти дальше, вот и вспомнила, решила совета спросить и помощи, да и интересно же, с кем столько времени общалась! Встретились, кофе выпили, вышли на улицу, а тут сильный дождь. В общем, промочила ноги, надо было сушиться. А до его квартиры было гораздо ближе, чем до гостиницы, так что к нему и зашли высушить ботинки. А уже через пять минут оказались в постели. Володь, через час – я поняла, что мы с ним абсолютно разные люди! У нас нет ничего общего! Как мы оказались в одной постели – не знаю. Затмение нашло. Наверное, то самое НЛП сработало. Володь, это ещё не самое худшее. Самое худшее в том, что мы никак не предохранялись, а у меня был самый опасный день. И что мне теперь делать?

М-да. Раскладец. Теоретик, блин. Всё с ней обсудили тогда об этих интернетовских штучках, главное забыл упомянуть. То, что кроме НЛП как такового там второй эффект возникает. Перегрев. Долгое бесконтактное общение приучает идеализировать собеседника, снабжать его большой-пребольшой кучей желаемых свойств и качеств. А возможности опровергнуть ему при этом отнюдь не предоставляется. Вот человек и привыкает помаленьку к мысли, что эти качества у собеседника есть на самом деле, в то время как их нет и в помине. А обнаруживается их отсутствие, разумеется, не мгновенно, а через несколько часов или через несколько дней. Результат – ударное разочарование, причём эффект сей взаимен. Не раз, не два, не десять видел я этот эффект. Предостерегал всех знакомых. Потому я и избегал встреч в реале с теми, кто у меня в чате месяцами болтался. Один и тот же результат у таких встреч бывает: почти мгновенный секс, ударное разочарование, мгновенный разрыв. Хорошо может получиться только если в Интернете выявить наличие желания к новому знакомству и взаимное эстетическое непротиворечие, а всё прочее – выяснять уже в реале. А вот Таню предостеречь – забыл. Так как она настолько мгновенно на контакт пошла, что не было такой опасности в моём случае. А вот то, что кроме моего случая может оказаться другой, параллельный – и в голову не пришло! А что делать? Ну, что тут вообще сделать-то можно? Благоглупостей разве что наговорить…

– Тань, во-первых, успокойся. Что тут делать – не слушать советов. Ни моих, ни чьих бы то ни было ещё. Никто, кроме тебя, за тебя не решит. Решишь забыть как страшный сон – забудь. Решишь забить и принять как урок – забей и прими. Решишь выйти за него замуж – твоё право. Решишь так родить ребёнка – рожай. Решишь аборт сделать – делай. Я-то тут при чём? Будет нужна моя помощь – чем смогу, помогу.

– Ты меня теперь презираешь?

– Да как бы нет. Сам в подобные ловушки попадался. Эту яму ты выкопала себе сама задолго до моего появления на горизонте, и для того, чтобы я мог её закопать, я должен был бы знать о ней. Если новую яму копать не начнёшь, а потом на меня сваливать – какое моё наплевать? Напомню, между прочим, что между нами ничего не было, нет, не факт, что намечалось, и не факт, что будет. Опять же – согласно армейским уставам, глупость ненаказуема.

– Меня же дома теперь съедят!

– Ну вот в этом я свою помощь уже обещал, а обыкновения отказываться от своих слов я не имею. Это всякие англичане пусть считают, что джентльмен хозяин своему слову, может его дать, а может и обратно забрать. Мы – не англичане!

* * *

В пятницу Таня объявилась снова. А на следующий день, на субботу, у нас намечались Иероглифовские посиделки с пивом в парке Коломенское. Небольшим составом, человек примерно десять художников и фотохудожников. Не ритуальные. Те, которые бывают не чаще раза в год под одновременный приезд в Москву не менее трёх «забугорных» членов. Таня и осталась у меня преимущественно потому, что очень захотела туда попасть, а на выходных возвращаться ночью домой за город и утром ехать обратно в Москву, согласитесь, слегка лениво. Никаких поползновений к сближению не было – с того самого момента, как она вошла в квартиру, было абсолютно ясно, что у нас установились чисто дружеские отношения, без претензий на что бы то ни было иное. Впрочем, после понедельника трудно было ожидать чего бы то ни было ещё. Мы даже поленились организовывать второе спальное место и плюхнулись спать на одном диване, пребывая в твёрдой уверенности, что никто из нас ничего не захочет от другого.

Фиг там. От Тани шла слишком мощная волна феромонов. Таки захотелось, и почти мгновенно. Мне. Но не ей. Мы так и не заснули. Я предпринимал атаку за атакой, Таня их успешно отражала. Обид – не было. Я прекрасно сознавал, что это чисто физическое желание без какой бы то ни было иной подпорки, а раз так, обижаться на нежелание противоборствующей стороны – глупо и бессмысленно. На сборище ехали снова просто хорошими друзьями.

Необычное было сборище. Непривычное. Наверное, впервые посиделки проходили практически в полном молчании. Любой разговор тут же затихал. Слишком чудесный день выдался. Бабье лето в лучшем своём наряде. Мы просто сидели на лавочках и созерцали парк, Москва-реку, дефилирующие группы отдыхающих… Последний погожий день в году, зачем его на какие-то разговоры разменивать, даже если ради них и собрались? Пили пиво, закусывали вкусным, немножко фотографировали…

Таня сидела рядом со мной; когда на солнце набегало облако и холодало – просто, чтобы не мёрзнуть, пододвигалась ко мне и слегка подлезала мне под куртку, чуть солнце опять пригреет – отодвигалась обратно… Словом, всё как и предусмотрено регламентом.

Только вот опять фиг там. Народ стал по домам собираться, Таня сказала, что мы ещё немного посидим, тем более вон в той бутылке и пиво осталось, да и рыбку вкусную не доели. И как только последний скрылся за поворотом аллеи – откинулась своей головой мне на колени и притянула мою голову для поцелуя, а ещё через минуту взяла мою руку и сопроводила её себе под кофту.

Спустя час – мы взяли такси и поехали обратно ко мне.

* * *

Говорят, что женщины непредсказуемы. Чорта с два. Миф. Женские мозги, в отличие от мужских, как раз работают по вполне конкретной бинарной логике, которая абсолютно предсказуема. Другое дело, что мужской мозг одновременно просматривает всего лишь одно «направление», зато довольно далеко, а женский – близко, но много направлений сразу. То есть, для того чтобы мужчине предсказать женщину, надо сделать серьёзное усилие над собой, сведя логику к компьютерной да/нет, и просмотреть все варианты и факторы, сколько их ни есть, трижды убедившись, что иных не существует, на глубину не более двух логических шагов, а это – существенное время занимает, да и очень легко ошибиться, забыв пару факторов. А заодно – не отбрыкиваться сразу от тех вариантов, которые выглядят неприемлемо, отталкивающе и в этом роде. Сложно, но можно. Это женщина мужчину понять не может в принципе. Исключения хоть и бывают в природе, но редки до чрезвычайности.

В общем, Таня, что и следовало из её сущности Настоящей Женщины, сделала выбор в пользу дома и семьи, а не интересного, но гарантированно временного, правильно сообразив, что тот как бы совсем чужой товарищ в Питере в смысле обозначенных перспектив окажется интереснее меня.

И вот тут-то и началось странное. Наши отношения, как бы и не успев начаться, исчезли. Кроме дружеских. Таня проводила у меня половину всех вечеров и часть ночей, привозила ко мне всех своих подружек и хоть сколько бы то ни было интересных друзей. Бывало, на ночь человек до пяти замариновывалось. А на выходные уметалась в Питер, умудрившись того мужика всё же охмурить, охомутать и так далее. Через полгода она вышла за него замуж и уехала совсем.

Если быть честным, я испытал немалое облегчение, когда вся приведённая Таней компания наконец рассосалась. Главная проблема была в том, что все дамы в этой компании были хоть и не столь яркими во всём остальном, но в смысле мощной женской сути – абсолютно под стать Тане. То есть на любых самых что ни на есть мелочах разводили зверскую ревность. Стоило хоть какой-либо из них, например Евочке, хоть краем глаза где-то посмотреть на кого-либо из тех парней, которые Таню вполне даже безобидно интересовали год или два назад, как та немедленно мне звонила, сливала эту информацию, начинала допрашивать, когда Евочка у меня в последний раз была, да как держалась, да о чём говорила. А на следующий день звонит Евочка с допросом на предмет, не появлялась ли у меня за последние два дня Таня, да не расспрашивала ли о ней, да не наговорила ли чего про неё… В общем, посмотрел я на весь этот цирк, посмотрел, да и спустил на тормозах. Единственное, с кем не удалось на тормозах, так это с Таней. Она уже переехала в Питер, вышла из контакта, а когда через год проявилась опять в телефоне и в Интернете, налаживать обратно отношения я отказался. И даже, когда были потребованы объяснения, наговорил немало резкостей.

* * *

– Вован, давай мириться!

– Саш, а оно стоит?

– И ещё как!

– Уверена? А зачем?

– За шкафом! Ну, сколько можно тебе это повторять?

– Саш, но меня ведь и правда доломали некоторые твои приколы.

– Вов, я была неправа. А ты – всегда оказываешься прав. Я этого сразу не понимаю, не принимаю, но потом, не сразу, но всегда проникаюсь. И очень ценю. И потому не хочу тебя терять. Как единственного друга, который всегда скажет мне правду, пусть и в очень неприятном виде.

– А мне нужен такой друг, который меня предаёт, а потом прощения просит?

– Ты, главное, слушай умную Сашу. К тебе можно сейчас приехать?

– Как ни странно – нужно. Но эксплуатировать буду в хвост и в гриву.

Про эксплуатацию оно не было шуткой. Впервые за последние годы мне предложили большую персональную выставку, завтра предстояло везти в другой город и развешивать сотню работ, я как раз сидел рисовал эскизы развески, с ужасом думая о том, как я буду мыть стёкла на всей сотне и аккуратно паковать всё в ящики, которые ещё и набрать надо было по помойкам окрестных магазинов.

В общем, Саша в очередной раз поссорилась со своим Виталием, которого, судя по её собственным рассказам, уже успела основательно извести. Старательно протирая стёкла и рамы, Саша делилась своими мыслями и идеями о будущем. Вот если бы оно ещё и понятно было, хоть на сколько-то…

– Вован, а ты знаешь, что я твою книжку наизусть выучила?

– Ты? В жизни не поверю.

– Пари? У меня сейчас все друзья в каждый разговор цитаты из неё вставляют. Я их всех заставила прочитать и выучить. Видишь, какой я тебе пиар делаю?

– Ну и зачем мне такой пиар?

– Нет, ты не понимаешь. Я с тобой буду ездить в путешествия, ты ещё одну книжку напишешь, тебе же для неё нужны будут восторженные читатели?

– Неа. Обойдусь невосторженными. Да и не будешь ты со мной ездить. Как показывает практика, ты только на слова льстивые горазда.

– Вов, мне нужно сначала самой начать. Понять нужно. С тобой – начну, только когда пойму и только когда сама чему-то научусь.

– Интересная мысль. Но потом я старый буду, рюкзаки таскать не смогу. Как думаешь, во что моей нервной и прочим системам обходятся твои и не только твои приколы? И что – надолго меня хватит при таком режиме?

– Тебя – хватит надолго. Ты железный. А если рюкзаки таскать не сможешь, я их за тебя таскать буду.

– А если найду себе кого-нибудь?

– Ты знаешь, я не ревнивая.

– А она?

– Вов, ну ты ж меня знаешь… Вот была у тебя Алла, и где теперь Алла?

– А где теперь ты?

– А я – здесь, на полу вот сижу, рамки протираю.

– Что-то я пока не вижу, чтобы ты ко мне вернулась. Пока что вижу, что ты в обидах на своего Виталия, а ко мне поутешиться приехала.

– Опять ты прав. Я к тебе не вернулась. И не вернусь.

– А я думаю, вернёшься когда-нибудь.

– Нет. Разве что когда опять весной, как всегда, замяукаю, ты же знаешь, я кошка, – устроим дружеский перепихон, а так ни-ни.

– Ну и как ты себе представляешь, что ты ко мне не вернёшься, а я ради тебя интересные поездки устраивать буду? Интересные я устраиваю для кого-то, для кого их хочется устроить.

– А тебе и не придётся. Я сама буду устраивать!

– А я в них – поеду?

– Ещё как поедешь!

Как я на следующий день вешал выставку, сам не понимаю. Имел место быть верхний и высший предел хреновости. Вот бывает же так... Сашкина помощь в упаковке работ закончилась ровно тем, что и предвиделось по самому наихудшему сценарию, – точным повтором того вечера, когда она привела ко мне Виталия. Сидя на полу в разговорах и рассказах – Саша всё сильнее и сильнее себя накачивала, всё более и более зажималась между массивом своих воспоминаний и желаний и массивом своего упрямства. И опять – срыв в рыдания. И опять – сцена на диване в полураздетом состоянии. И опять – я её практически выгнал. И как в тот раз – с последней серией рыданий на полу в прихожей и с долгим-долгим одновременно молящим и укоризненным взглядом с порога.

* * *

И опять мне резко захотелось что-то переменить радикально. Когда три года подряд высится и ширится волна абсурда, когда каждая из сюжетных линий раз за разом возвращается, возвраты становятся неотличимы как капли воды, а каждый месяц параллельно возникает новая сюжетная линия и тоже вовлекается в круг бесконечных повторов – из круга нужно вырываться. Так или иначе. Тем или иным путём. Нужно. Необходимо. Только – как?

Ещё раз поменять круг общения и схему его формирования? Трудно. До невозможности трудно. Гигантского количества сил и энергии подобная хирургия требует.

Вернуться к первому витку и, приняв повторы за неизбежность, не допустить раскручивания спирали? А что считать первым витком? Те, кто на первых витках, – уже по очень далёким орбитам вращаются… Или – искать среди первых витков ту сюжетную линию, которая не вовлеклась в круг, а осталась незамеченной? Может быть, важное было – в этом? Может быть, в том и дело, что я не разглядел главного? Того, на что мне показывали странные события на Железных Воротах, того, что имел в виду Байкал, того, что показывала Река, а я не понял? Может быть, потому на Пинеге и было так странно, что мне поясняли, что я на пути в принципе правильном, но в неправильном окружении? И если найти в том, что было, правильное, раскручивающаяся спираль даст как бы задний ход и скрутится обратно? Но – я же сам не выберу… То, что я пропустил, на что не обратил внимания – для меня как бы всё равноправно. Должен быть знак. Что-то должно произойти. И произойти очень скоро, потому что тот маховик, который раскрутился, на следующем вираже просто разлетится вдребезги. Да если и нет, даже при самых благоприятных обстоятельствах, на то, чтобы его остановить, потребуется ничуть не меньше времени и сил, чем на раскрутку. А силы – они конечны.

* * *

И знак – поступил.

Раздался телефонный звонок, разделивший нашу историю на две совершенно разные части, и действительно – касавшийся прошедшего мимо в самом начале.

Но здесь – самое время взять антракт, вполне приличествующий музыкальному построению нашей писанины.

Итак – конец первого отделения.

Зрителей просят выместись из зала и немного отдохнуть, набравшись перед вторым отделением сил. Физических, кои можно подкрепить в буфете, и духовных, для поддержки которых в фойе устроена небольшая фотогалерея.

Занавес.

Все свободны.

Временно.

ВО ВРЕМЯ АНТРАКТА

Пессимист – видит тёмный туннель,

Оптимист – видит свет в этом туннеле,

Реалист – видит, что это приближающийся поезд,

А машинист – видит трёх чудаков, рассевшихся на рельсах.

Бородатый анекдот

Антракт – вовсе не обязательно отдых в чистом виде плюс традиционный бутерброд с икрой в театральном буфете. Как заповедовал некто Ильич, который мой тёзка, лучшим отдыхом является перемена занятий. Творчески же подумав, можно свести и к тому, что занятие остаётся тем же самым, то есть впитыванием информации, да и информационный поток в общем и целом остаётся тем же самым, всего лишь меняются каналы его поступления, давая отдых одним органам чувств и нагружая другие.

Вот и попробуем, пользуясь неизбежным и необходимым антрактом, дополнить сценическое действие просмотром развёрнутой в фойе фотовыставки. В которую, в виде кратких и лаконичных, практически невзаимосвязанных зарисовок, войдут эпизоды ну никак не вписывающиеся в основное повествование, но существенно дополняющие его. Читатель, он же зритель, увидит:

* * *

Как приехавший в очередной раз в гости Андрей на вопрос, как дела у Аллы, примет стопку, подумает и ответит, что замечательно. Потом ещё подумает и спросит: «Ну неужели, Вов, ты думаешь, что эти бабы, сколько бы их ни было, смогут порушить нашу многолетнюю дружбу, как бы они ни старались?» А потом ещё подумает, примет ещё стопку и отметит, что очень надеется, что я не вылью на него те нервы, которые Алла мне пережгла. Правильно надеется, кстати.

* * *

Как во время событий с захватом «Норд-Оста» ко мне последовательно заселились и несколько дней обретались три девушки: первая из той группы кордебалета, что в самом начале сбежала через окно гримёрки – в поисках политического убежища от репортёров; вторая – также в поисках политического убежища – боялась появиться в общежитии своего института по причине своей чеченской национальности; третья же – приехала из-за границы, так как её мать была в числе заложников.

* * *

Как одна из девушек, с которыми я знакомился в Интернете, за те три минуты, пока я занимался на кухне чаем, нашла у меня неслабо замаскированную заначку и конкретно спёрла всю мою наличность. И первая мысль, посетившая меня, когда пропажа обнаружилась, была о том, что во времена перестройки пара человек из тех, кого я считал многолетними друзьями, обжулила меня на пару тысяч американских денег, и то, что из огромного количества почти случайных знакомств суммарный ущерб свёлся к паре сотен, – даже не наказание, а скорее вселение оптимизма.

* * *

Как я в третий раз оказался у Рэя в гостях в гроте Шайтан. Кроме Олега со мной была Машка, вместе с которой мы и затеяли вывезти в Сьяны толпу человек в сорок фотографов и, оставив их накрывать стол в другом гроте, рванули к Рэю. Захватив с собой одну из фотографических девушек, появившуюся в составе в последний момент. А в Сьянах – прибившуюся к некоей наркоманской тусовке и там и оставшуюся. Как выяснилось позже – гражданскую жену одного моего старого друга. А Рэй – впервые не пошёл на разговор, ограничившись наливанием нам чаю.

* * *

Как повадилась ко мне некая славная дама Наташа из славного города Зеленограда, единственная из интересующихся мною девушек категорически относящаяся к иному слою общества. Слою, где имидж человека приоритетен над всеми прочими качествами. Уникальная дама, родившая первого своего ребёнка в пятнадцать лет и при этом являющаяся обоим своим детям идеальной мамой-подругой, не растерявшая к двадцати годам ни единого грамма красоты и ни единого грамма жизнерадостности. Привозившая невероятно вкусные тортики. А в тот раз, когда у нас почти дошло до секса, вдруг в почти уже раздетом состоянии начавшая, загибая пальцы, рассуждать вслух о том, нужен ли ей седьмой параллельный любовник. На что пришлось ответно вслух поспрашивать себя, нужна ли мне ТАКАЯ любовница. На чём вопрос заглох сам собою, а Наташа – ещё целый год изредка сваливалась на голову с очередным тортиком. Пока не вышла замуж.

* * *

Как отец, вразумляя меня, похвастался, что в их организации ни одна даже самая дурная секретарша не шастает в рабочее время по Интернету, в особенности по чатам. И как я не стал его расстраивать рассказом о том, как неделю назад познакомился в чате с чудесной девушкой Светой, работавшей как раз секретаршей и как раз в его организации. Как Света сразу же приехала в гости, но побоялась начинать роман. И как она ещё трижды в течение года присылала записки о том, как хотела бы ещё раз отпробовать моих отбивных и посмотреть мои фотографии. Кляня свою былую боязливость, но – не идя на дальнейший контакт из той же боязливости.

* * *

Как в момент разрыва с Кристиной мне ну очень надо было куда-то вылить ту часть злобы, которую я не успел вылить на неё, микроинфаркт помешал. Как по здравому рассуждению умудрился найти для того способ гуманный, человеколюбивый и направленный сугубо в мирное русло – объехал все конторы, где имел хоть какой-то зуб, то есть свой институт, своё министерство и так далее, везде добрался до начальства и всему начальству прямо и высказал всё, что на его счёт думаю. Не стесняясь в выражениях. На чём и обрёл оптимизм и спокойствие, ибо начальство сверх всяких ожиданий не начало гневаться, а выслушало, вняло и пообещало исправиться.

* * *

Как зашёл я к другу в студию на празднование пятилетия той студии. А на хвост мне сели те два паренька, которых я позже выставил из так и не состоявшейся болотной затеи с Машкой и подругами. Как жена друга напоила этих ребят, как следует их завела и подначила, а в итоге – вытащила на подиум, раздела и заставила исполнять перед камерой всякие педерастические этюды. А потом начала извиняться за сорванную половину вечеринки под тем соусом, что откуда ж ей, мол, знать было, что я могу притащить с собой двух самых настоящих пидарасов, и не употребить сей факт на пользу искусству – никак нельзя было. При том что ни один из ребят – с гарантиею пидарасом не являлся.

* * *

Как я умудрялся увязывать со всей этой сумасшедшей жизнью – работу. Причём работу настолько напряжённую, чтобы и на будущее задел оставляла, и весь этот бардак обеспечивала, и печать и оформление фотографий, а недешёвое это занятие. Просиживая за компьютером все до единой ночи, проведённые в одиночестве, срываясь в командировки, как только возникал перерыв между интересными поездками или между очередными романами.

* * *

Как все знакомые несколько лет подряд уговаривали меня написать эту книгу, некоторые даже спрашивали разрешения использовать материал, а написать самим, а теперь, читая черновики, поражаются, восхищаются, но больше возмущаются одновременно. Как я сам до сих пор не понимаю, что же у меня на этот раз получилось – то ли выдающееся литературное произведение, то ли полная и абсолютная графоманская чепуха.

* * *

Как я выискиваю по всем засунутым в шкафы и в столы старым дискам случайно сохранившиеся черновые фрагменты к двум недописанным и стёртым книгам – и вставляю их в эту, всякий раз вставая в позу буриданова осла перед извечным вопросом, править или не править…

* * *

Как моя бывшая супруга, столкнувшись в прихожей с тёплой компанией из Саши, Аллы и Насти, попробовала объяснить девушкам, что зря они со мной связываются, потому как я есть полный и безнадёжный импотент. К великому восхищению попугая, который, услышав громкое ржание трёх девичьих глоток, сорвался с двери и начал кружить вокруг люстры, оглушительно хлопая крыльями и не менее оглушительно каркая.

По выставке можно бродить долго, а антракт короток. Вот уже и первый звонок, первые, самые дисциплинированные зрители тянутся в зал, а в фойе появляются уборщицы, сосредоточенно наполняющие пластиковые мешки бычками из монументальных нержавеечных пепельниц.

Остаётся немного времени на то, чтобы подумать, а на кой бы хрен автору было разводить всю эту бодягу с романом, оперой… Изменит ли оно что-то в жизни? Изменит ли оно восприятие каких-то вещей, понимание каких-то вещей? Будет ли второе отделение более связным или окажется таким же сумбурным, как и первое?

Увидим… Второй звонок. Пора в зал, где уже начал помаленьку гаснуть свет…

ВТОРОЕ ОТДЕЛЕНИЕ

Любимых убивают все

Так повелось в веках

Коварным поцелуем трус

Храбрец – с клинком в руках

Оскар Уайльд

Вот мы, наконец, и добрались до той истории, которая является логическим апогеем всего происходившего в течение этих безумных семи лет. Последней из основных в нашем романе. Истории, которая по большому счёту началась задолго до начала упоминаемых в нашей книге событий и то висела где-то далеко за кадром, то странным образом текла где-то поблизости, на границе видимости и слышимости… А то и врывалась в мою жизнь сметающим всё и вся смерчем. Истории, имеющей точки пересечения практически со всеми остальными. Разломившей мне жизнь пополам – на «до» и «после». Уходившей, чтобы вернуться в новом виде. Опять текущей на границе видимости. Опять возвратившейся. Вымотавшей нервы почти до нуля немалому количеству людей. И – незавершённой. Надеюсь, что незавершённой. Очень надеюсь.

Эту часть романа я уже один раз, несколько в другом виде, написал и «виртуально опубликовал» в виде новеллы чуть больше года назад. Собственно, идея сделать полногабаритный роман тогда и появилась, хотя отдельные части нескольких других глав и были написаны ранее в виде рассказов. Но тогда были особые обстоятельства. Свеженаписанная глава, пусть и в абсолютно сыром виде, пусть и с неправильным пониманием части происходившего, – должна была сыграть в истории вполне конкретную роль. Она её и сыграла. Недописанный роман начал самим своим существованием значимо влиять на развитие своего собственного сюжета и уводить его на другие рельсы. Начался следующий круг, как сменивший понимание части событий происшедших, так и давший всей ещё не состоявшейся истории раскрутку в совершенно неожиданную сторону. Как результат – предыдущая редакция, и так перегруженная раздутыми из утилитарных соображений детективными пассажами, потеряла актуальность совсем. Пришлось переписывать полностью. Уже имея уверенность, что следующего круга не будет. Что сейчас завершается последний круг этой истории, и времени осталось – два с половиной месяца. Через два с половиной месяца, тринадцатого марта, колесо ударится о камень и рассыплется. Произойдёт это на Пинеге. А перед опрокинувшимся экипажем будет стоять горы Хозяйка, и всё дальнейшее пойдёт уже по её плану, догадаться о содержании которого нам не дано.

Соответственно, момент, который я выбрал для написания итоговой версии нашей книги в целом и текущей главы в частности, очень и очень не случаен. Так уж сложилось, что все главные сюжетные линии получили точку схождения. Через эти самые два с половиной месяца. Тринадцатого марта. Важность этого числа читатель поймёт несколько позже. Пока что – ограничусь утверждением, что тринадцатое марта в этой истории возникало трижды, если не четырежды, и всякий раз определяло некоторый перелом. Итак, тринадцатого марта я окажусь на той самой Пинеге. В том самом урочище Железные Ворота. В той самой пещере Олимпийской. Там, где раз уже произошла описанная в одной из предыдущих глав встреча с чем-то, смысл которой остался неясен, а страх перед повторной встречей определял в моей жизни не так уж и мало всего разного. И вдруг – страх испарился. Висящая на стене фотография с полярным сиянием перестала быть грозным остережением и замигала волшебным зовущим светом. Новой фототехнике, ни разу не сходившей под землю, стало тесно в своём углу. Я предложил нескольким друзьям туда съездить. А чуть позже выяснилось, что Елена задумала поездку на Пинегу полугодом раньше. И даже договорилась с теми же самыми ребятами, которым и я спустя полгода предложил эту авантюру. И вообще – что в этой поездке будет вообще немало и другого народу, имеющего к нашей истории прямое касательство.

И вдруг произошёл очередной обвал всего, что только можно, а заодно и чего нельзя, и сама возможность участия Елены как бы совсем почти исчезла… Таки не может так оно быть. Столь чёткая нацеленность всех событий не может не сработать. В первый раз, когда мы с Ленкой не стали знакомиться, а я спустя месяц познакомился с другой барышней и вдруг увёз её на Пинегу, – те события были предупреждением. Сейчас – чувствуется настойчивое требование. Конечно, Ленка поедет. Возможно, неожиданно для себя и окружающих. Вплоть до того, что десятого марта она просто уйдёт из дома в чем была и сядет в наш поезд.

Вот в этом-то всё и дело. Я не знаю, суждено ли мне вернуться из Олимпийской. Я не представляю, суждено ли Ленке. А возможно, что вся эта бодяга – чистый бред, ничего там такого странного, особого и неведомого нету, ничего необъяснимого и ничего существенного там не произойдёт, а будет самая обычная подземная фотоэкспедиция. Но по любому книга должна быть написана до выезда. Даже если всё пройдёт гладко и все мы вернёмся, это будет рубеж, меняющий видение многого. А в новом видении сложившаяся цельность сюжета просто рассыплется, и книга если когда и будет написана, то очень и очень нескоро и совсем-совсем другая. И будет иметь тот или иной финал. А финала здесь быть не должно. Среди просматривающихся возможностей развития событий хеппи-энда нету. Так – плохо, так – ещё хуже, а эдак – совсем банальщина. Нельзя отнимать у читателя права достроить сюжет по своему усмотрению. Пусть ищет «хорошие» продолжения. Вдруг найдёт? Вдруг подскажет тем, кто у руля?

Не знаю, хорошо оно или плохо, получится оно или нет, но я попробую написать эту часть в немного необычной компоновке. Нельзя её писать линейным повествованием. Канва происходящего даже сейчас, спустя три с половиной года, принимает всё новые и новые видения о сути и мотивах каждого эпизода. Возвращаться назад на каждом моменте переосмысления или появления новой информации – чушь. Любой ценитель закрученных детективов на этом скиснет, сдастся и после третьей подобной ретроспективы далее читать не будет. Попробую применить киношную технику рваного монтажа, благо кино раньше снимать доводилось и вроде бы получалось неплохо. Даже международные фестивали выигрывал. Итак, основной текст я буду писать с текущей временной позиции в сюжете, слегка комментируя с позиции «сейчас», явно оговаривая в комментариях то, чего не знал по ходу событий и о чем догадался только впоследствии. И сделаю в него врезки с видением в нескольких других временных плоскостях. А также – на ключевых местах врежу отрывки с Ленкиным видением, и опять же в нескольких временных плоскостях, потому как оно тоже весьма динамично менялось. С датировкой каждой врезки. Фиг его знает, вдруг свяжется. Иного пути всё равно не просматривается.

* * *

Итак – история началась на рубеже тысячелетий. За несколько минут до наступления двухтысячного года. Был у меня тогда как раз начавший рушиться роман с уже упоминавшейся девушкой Кристиной. Вот и получилось так, что на Новый год мы с ней поцапались, она сбежала работать, а мне не захотелось нигде пьянствовать, не захотелось никого из знакомых даже видеть, в душу как будто корова нагадила… Да и здоровье выписывало фортеля изрядные. А просто положить на праздник и лечь спать – тоже не дело. Капитуляцией попахивает. Выпил я с сыном по рюмке шампанского, оделся потеплее, набил карманы всякой взрывчаткой да и пошёл в одиночку слоняться по Красной площади. Чисто на всякий случай захватив с собой ещё одну бутылку шампанского, а заодно и пару каких-то мелочных сувениров. Которые пригодились. На площади, за три минуты до боя курантов, готовящая стаканы и занимающая позиции толпа притиснула меня к двум красивым девушкам лет по девятнадцати, в схожем с моим настроении, но без своей бутылки. Две Лены. Как положено – миниатюрная блондинка и высокая брюнетка. Что поделать, судьба… Как принято говорить в определённых кругах, делиться – надо. Что и было исполнено безо всякой задней мысли. Шампанское перекочевало в желудки, сувениры-подарки – в сумочки девушек. И на этом всё. Никому не хотелось знакомиться. Даже в эту абсолютно волшебной красоты ночь с искрящимися снежинками с полкулака размером. Мне – по причине карантина (дважды в жизни в практически этой же ситуации я мгновенно оказывался женатым на случайной даме, а потому дал себе строгий зарок впредь на эти же грабли не наступить). Ей – потому, что у неё то ли только что умер, то ли был при смерти отец, дату я не уточнял, но плюс-минус так. Её подружке – уж не знаю, почему. В общем, десять минут поговорили мы ни о чём да так и разошлись, не обменявшись даже телефонами.

Не знаю почему, но я эту встречу запомнил. Никаких предчувствий, никаких намёков на влюблённость, ничего. Просто запомнил. Несмотря на то, что именно тогда моя жизнь сорвалась наконец с мёртвой точки и понеслась даже не вскачь, а по типу болида «Формулы-1», стартовавшего с третьего ряда стартовой решётки и пытающегося на первых сотнях метров дистанции выскочить в лидеры. Наверное, нужно немного напомнить, что всё это для меня значило. За пару лет до того я сделал самую большую глупость в своей жизни, опубликовав первую свою книгу, не считая научных, под собственным именем. Тоже мемуарную, но – и тоже художественную. Собственно, об открытиях географических. Книга удалась. В определённых кругах даже стала культовой. В тех кругах, откуда я добывал себе друзей. В единственных подобных кругах, которые сохранились после того, как я в науке вылез на уровень, где стал иконой. И – заодно стал иконой в некоторых других областях, подчас совершенно незаслуженно. Как, например, в фотографии. Смотрю вот сейчас на свои старые работы и вижу, что просто не умел снимать. Вообще. Ни техники, ни композиции. И аппаратура дурацкая к тому же. На экзотических сюжетах выезжал, не более. А снимать действительно художественно уже сильно позже научился. Собственно – только после несостоявшегося знакомства с Ленкой. Идиот. Удачный проект, резко меняющий общественный статус, всегда вырастает в стену между собой и людьми. А если стена построена уже почти вкруговую, застраивать последний проём – капец. На этом меняется мир. Оглянешься – вокруг вроде бы те же полсотни друзей, что и были. Но уже другие. Смотришь и знаешь – на кого ни ткни пальцем, придёт каждый. Хоть на пьянку, хоть в экспедицию. Плюнув на всё. Вкладываясь полностью. Но ещё знаешь – что он не приведёт с собой ни единого нового человека. Даже если просить о том открытым текстом. Даже если упрашивать на коленях. Не привнесёт в затею ни одной своей идеи. Не пикнет, видя явную глупость. Будет смотреть в рот и делать, что скажут. Ни граммом больше. Ни один из них не пригласит ни в один встречный проект. Не пригласит ни на один междусобойчик без солидного официального повода. Зато на идиотские официальные мероприятия – пригласят. Тщательно оградив там от новых людей. Нельзя так жить. Пару лет подряд готов был повеситься. Здоровье посыпалось, даже под нож к хирургам угодил. В общем, диагноз ясен. Но выход – нашёлся. Разогнать под ноль весь круг общения, вплоть до жены. И начать строить новый, в новых кругах, где мало кому известен… Не то чтобы поменять круг занятий и интересов, совсем это тяжко было бы, но переставить акценты, сыграв на множественности интересов, – можно. Сменил литературную тематику, прочно уведя всё новое под псевдонимы, которые никому не раскрываю и в обозримом будущем не раскрою. На уровне паранойи. Даже запретил себе держать дома изданное. Трудно всё это в возрасте за сорок. Запредельно трудно. Но – не невозможно. Месяца за два до той новогодней встречи с Ленкой у меня оно впервые стало получаться. Когда неожиданно возник роман с Кристиной, та стала приводить друзей и подруг, и я вдруг почувствовал, что могу быть интересен, причём не только девушкам, в поколениях основательно младше, чем я до того момента принимал в рассмотрение. Странная штука. Всегда был уверен, что только люди своего возраста, плюс-минус десять лет, являются людьми, а все прочие относятся к какому-то другому биологическому виду. За исключением родственников, конечно. А тут вдруг выясняется, что фигушки. Если открываться полностью, не допускать ни грамма фальши, ни грамма высокомерия, ни полграмма снобизма, видеть в них людей, равных себе и не менее интересных, чем сам, – все границы растворяются. Итак, эта книга – первая вещь, которую я за последние девять лет, возможно, опубликую под собственным именем, да и то скорее потому, что тёплые чувства ко мне у читателей она вряд ли вызовет, а остальные надо встречать с открытым забралом. А может быть, и не стану под своим. Если не смогу заручиться согласием всех главных героев, то часть их будет переименована, и я за компанию. А может быть, и вообще не стану публиковать. Время покажет…

* * *

Как только у меня стало получаться с поиском новых друзей и любовниц, я начал искать – Любовь. Такую, какой у меня в жизни ещё не было. Настоящую. Говорят, что мужчина начинает понимать, какая именно женщина ему нужна и что с ней делать, только к сорока годам. Правильно говорят. Я точно знал, что ищу. Как когда-то пели в своей песне Uriah Heep – «I was looking for love in the thousands places. There was no stone, that I left unturned». Находил. В кафе. В катакомбах. В интернете. Где угодно. Влюблённости, самые сумасшедшие в моей жизни. Самых красивых девушек. Самых талантливых. Одну за другой. Почти все взаимные. Но – недолгие. Возможно – один раз нашёл Ту. Сашу. Но она была слишком молода, и роман опять же быстро рухнул. Спустя годы, впрочем, вспыхнул опять, но снова ненадолго. Впрочем, это отчасти уже было в предыдущих главах, какие-то фрагменты ещё впереди… Сейчас несущественно. Существенно то, что вся эта трёхлетняя гонка меня подняла к жизни, а заодно и как следует измочалила. Измочалила настолько, что после весьма похабного завершения самого убойного и самого вулканического из романов той поры, длившегося всего две недели, – я, наконец, поднял лапки, залёг на диван, включил телевизор и начал ныть новым друзьям о том, что жизнь не удалась и пора бы старому козлу на покой. То есть – вру, конечно, несколько раз пытался дёргаться, но безо всякого значимого успеха. Впрочем, читатель это уже явно оценил, раз уж досюда добрался. Вот что я точно не пытался тогда делать – так это соблазнять периодически сваливавшихся с визитами и пытавшихся меня растормошить нескольких моих натурщиц с подружками. И зря не пытался. Весьма своеобразное и весьма обидное наказание за ту пассивность словил. В форме мандавошек. Очень обидно оно, когда безвинно. Впрочем, о мандавошках позже. А сейчас дело помаленьку подходило к Новому году. Спустя три года после той встречи на Красной площади. И тут…

И тут – мне позвонил человек из моей прошлой жизни. Не то чтобы друг. Друзей я всех разогнал, кроме тех, кто в тысячах километрах от Москвы. Звать Георгом. Просто хороший знакомый, к тому же по возрасту мне скорее в отцы годящийся. Спросил, не возражаю ли я, если он нагрянет ко мне в гости с бутылкою и двумя моими знакомыми девушками, какими именно – секрет. И нагрянул. Через неделю. Вы правильно угадали, это была Ленка. Вместе с той же самой подругой, которая тоже Лена и с которой они были вместе на Красной площади.

* * *

Спустя немало времени Ленка рассказала мне, как оно получилось. Полугодом после той встречи – она прочитала мою книгу. Ту, которая порушила мне прошлую жизнь. Книга изменила жизнь ей. Как много позже выяснилось, также порушила. По иронии судьбы – книгу её заставила прочитать матушка, которой суждено сыграть в нашей истории самую зловещую и самую неприглядную роль. Талантливая музыкантша и певица, Лена заболела путешествиями и художественной фотографией. Больше года искала себе кого-либо вроде меня. Поняла, что вроде – не бывает. Весь следующий год искала меня уже прицельно. Сложно было. За эти три года я разменялся с бывшей женой, тем самым – поменял телефоны и адреса. Но не успел заменить их на новые на своих сайтах в Интернете. Поменял круг общения. Поменял ящики электронной почты. И тоже забыл на сайтах новые указать. Она мне писала – я не получал. Она опять писала – я опять не получал. Она пыталась найти меня через знакомых спелеологов – но никто не знал, где я и что я. При всем том – ей удивительно везло. Сперва она услышала в поезде метро разговор с соседнего дивана, где две моих модели обсуждали, не поехать ли ко мне чай пить. Попробовала сесть им на хвост – те её послали. В другой раз – гуляя со второй Леной, они вместе зашли на работу к бойфренду второй Лены (опять американизм, но вот ведь до чего вышли из обращения русские аналоги, и не скажешь теперь иначе). Пошли в курилку. Завязался разговор о всяком о разном. Упомянулись пещеры. Услышав это волшебное слово, к разговору подключился владелец фирмы, отец того бойфренда. И вот тогда и всплыло моё имя, а ещё через пять минут – последовал тот телефонный звонок.

* * *

Сошлись мы не сразу. Месяца три взаимно приглядывались. Странная она была. В первые визиты я даже грешным делом подумал, не наркоманка ли. Сидит на полу у батареи, ест яблоки, огромного размера апорты, которые я специально для неё из Алма-Аты привёз, думает о чем-то своём… Как будто в другом месте находится. В разговорах участвует практически только вторая Лена… Но приходит – опять и опять. Впрочем, я и сам не хотел ничего форсировать. Даже не то что не хотел форсировать, просто не задумывался. По причине, смешной до полного неприличия. Незадолго до их первого визита заглянули ко мне в гости три девушки – одна у меня снимается, выдающаяся натурщица, и две её подружки. До сих пор думаю, не в тот ли раз часом это было, когда Ленка пыталась им в метро на хвост сесть? В общем, так уж получилось, что одна из девушек напилась до непотребного и нетранспортабельного состояния. Пришлось всех трёх замариновать ночевать на диване, а самому на полу пристроиться. Вот тут-то одна из трёх, так и не знаю которая, и напустила мне в диван мандавошек. Война с которыми как раз и отбивала возможности к форсированию событий, да и самую мысль о том. Впервые за много лет я в течение двух с половиной месяцев даже не попытался поухаживать за приглянувшейся мне девушкой. Само её существование в природе вселяло комфорт и умиротворение.

Удивительно, что тот первый визит был очищен от любых провоцирующих факторов. Мало того, что в квартире был разгром. В течение последних нескольких лет главным способом охмурёжа для девушек были фотографии. Искусство – вообще штука своеобразная. Индусы, помнится, в своей мифологии делали большой акцент на то, что главным воздаянием художникам было то, что с неба периодически спускались апсары и отдавались им. Одновременно принося награду за уже сотворённое и вдохновение на дальнейшее. Так что для того, чтобы охмурить девушку, следовало угадать её характер и подвести к пяти-шести работам, отвечающим ему (если такие найдутся, конечно). Здесь же – карточек не было. За неделю до того, как Георг притащил двух Лен, у меня открылась большая персональная выставка, и вот туда я всё и увёз. Аж в Дубну. Так что исключалась даже идея пригласить на выставку и посмотреть там. Далековато. А вообще, символично. Всерьёз я взялся за фотоаппарат спустя месяц после «незнакомства» с Ленкой на Красной площади, а первую выставку открыл одновременно со звонком Георга. Вот к чему бы это?

Как-то сами собой выкладывались испытания для обоих. То я предлагал двум Ленам сходить на интереснейший слайд-показ в Минералогическом музее, а клевала на эту идею только вторая Лена, усердно делая при том вид, что я именно за ней ухаживаю. Или – разок, когда они в очередной раз сидели у меня, вдруг без предупреждения свалился мой старинный друг Володя, у которого я в своё время безо всякой на то собственной воли в мгновение ока свёл его девушку Милу. Свалился для того, чтобы показать фотографии на моих стенах своей новой пассии. Которая спустя пять минут получила полную отставку, а Володя весь вечер всеми способами пытался охмурить Ленку. То, когда две Лены сидели у меня, вдруг звонила и приезжала студентка из Дубны, насмотревшаяся там фотографий на выставке, и начинала массированную атаку на меня… И ведь никто из нас ни разу не повёлся. И никто ни одним взглядом не показал своей ревности, которая не знаю уж, как у Ленки, а у меня пару раз просыпалась. При том что никаких явных ухаживаний не было ни с одной стороны. Но спустя некоторое время – мне впервые стало стыдно за свою квартиру со стоящими уже более года с момента въезда штабелями ящиков вдоль стен, голыми лампочками, заваленным балконом, висящими на стенах фотографиями, которые приходилось рассматривать с фонарём… Начал ремонт, как бы готовясь к дальнейшему.

* * *

Пожалуй, нельзя не остановиться на одной частности. Вот упомянул я, как вторая Лена клюнула на идею сходить в музей на слайд-показ. Мелочь? Мелочь. А вот чорта с два оно мелочь оказалось!

В музее вдруг собралось много старых знакомых, часть из которых я не видел десятилетия. И как выяснилось, многих из них вдруг пробило на интуицию. Вдруг увидели, чем дело пахнет и что примерно должно вскорости произойти. Увидели многое из того, к чему я уже подошёл вплотную, но ещё не сделал решающего шага. Кто-то даже попытался сразу меня остановить. А кто-то смолчал, чтобы высказаться потом. Вот, пожалуй, пара примеров:

– Володя, а сколько лет мы не виделись? Двадцать? Тридцать?

Это Таня, начальница первой в моей жизни настоящей геологической экспедиции.

– Скорее тридцать. Слушай, а ты не изменилась, на улице бы узнал!

– Зато ты изменился. Рассказывай!

– Что рассказывать?

– Рассказывай, почему ты такой замотанный. Прямо-таки ходячий скелет. И глаза у тебя очень усталые.

Вот ведь. А что? Была не была. Почему бы и нет, в конце концов? Оставляю Лену общаться с прочим народом, а сам с Таней в курилку. Выливаю на неё всю фигню последних трёх лет. Вылив – обозреваю обстановку.

Таня сидит на подоконнике, вжавшись в угол. Вид – испуганный предельно.

– Теперь понятно про замотанность? Кстати, что с тобой, почему с лица спала?

– Володя, остановись.

– То есть?

– Володя, у тебя с этими девушками неправильное происходит. Остановись. Быть беде.

– Так и сам знаю. Что я, не огребаю всякий раз полной мерою? Не понимаю, что ещё несколько подобных романов – и изношусь до нуля? Но как-то не привык себя жалеть.

– Себя не жалеешь – их пожалей. Ты не только сам в беду попадёшь. Их – тоже до беды доведёшь.

– Почему?

– Почему – не знаю. Но что доведёшь – знаю точно. Прошу – остановись.

Телефонный разговор чуть более полугода спустя. С присутствовавшим тогда же в музее Витей. Тоже давным-давно потерявшимся из виду. Человеком очень странной и очень неоднозначной судьбы, блестящим учёным, блестящим художником, бывшим наркоманом, бывшим контрабандистом, бывшим сектантом, а теперь – глубоко религиозным человеком, философом и инвалидом.

– Володь, это Витя. Слушай, ты мне не напишешь предисловие к новому альбому?

– Нет, Вить. Я сейчас ничего не могу.

– Что-то случилось?

– Да вот с Ленкой у меня большой бедой закончилось, никакой я, ничем разумным не могу заниматься, даже не знаю, выживу ли.

– Володь, извини, но я не решился.

– При чём тут ты?

– Но ведь я её видел, ты её в музей приводил, я хотел тебе сказать, что именно этим и кончится, но не решился. Ты бы всё равно не поверил.

– Так это не она была, а её подружка! Но что ты мог видеть, вы же почти не общались?

– Володь, я очень хорошо чувствую ауру человека. Так вот, настолько чёрной, настолько плохой, настолько опасной ауры, как у этой девушки, я не видел никогда и ни у кого.

– Вить, а ведь ты походу прав. Ведь именно она нас и предала.

– Володь, ну я же знаю, о чём говорю.

* * *

Наверное, правильно было, что сошлись мы с Леной – только после первой совместной поездки. Когда вдруг стало понятно, что она для меня действительно идеальная спутница и что этот роман – уже всерьёз. Я так и не уловил момента, когда сам это понял. Туда ехали просто друзьями, обратно ещё не любовниками, но уже людьми, знающими твердо, что это – судьба.

* * *

А поездка была – под землю. В Толпинские ледяные катакомбы. Впервые после поездки трёхлетней давности на Пинегу я взял с собой под землю фотоаппарат. Собственно, приглашал я обеих Лен. И своего друга Сержа. Вторая Лена на этот раз не среагировала. Поехали втроём. Дальше всё пошло само собой. Ещё по дороге, пока спали в электричке, мы услышали, с какой громкостью Серж храпит, на чём идея устраивать на подземном лагере единое лежбище умерла в зародыше. Когда добрались, за вечер первого дня нашли только одну пещеру, относительно пригодную для постановки лагеря – тёплый зал ровно один, и то не особо, а мест под лежбища в нём ровно два. Так мы с Ленкой и оказались рядом. А за полночь, как раз когда наступило тринадцатое марта (читатель, вспомни эту дату!), я почувствовал, что Ленку трясёт от холода. Спальник у неё был весьма символическим. Пришлось объединять утепление. Пока разбирались – сон ушёл. Вот тут-то, ещё ничего не имея в виду, я Ленке и предложил: раз, мол, сон ушёл – так давай хотя бы целоваться. Если честно – предложил просто так. В тот момент у меня и мысли о чём-либо ещё не было. Просто большинство девушек обижаются, если к ним не поприставать хоть немного. Ленка немедленно ко мне повернулась. И уже через несколько минут я понял, что это – начало чего-то большого. Следующие два дня были сказкой. Ничего, кроме поцелуев, у нас не было. Мы гуляли по пещерам и фотографировали. Вокруг горели ледяные кристаллы величиной с ладонь, таинственным светом мерцали ледяные сталагмиты… На стенах висели зимующие бабочки, покрытые алмазной росой, и летучие мыши, покрытые корочкой льда. Но сверкание Ленкиных глаз перекрывало всё. У неё вообще удивительные глаза, я никогда раньше таких не видел. К сожалению – они были такими не случайно, но о том немного дальше. Да и вообще Ленка была абсолютно новым для меня типом женщины. Высокие брюнетки никогда не были в моем вкусе. Грубоватая шершавая кожа у женщины всегда была для меня немалым пороком. Замкнутость в себе и периодически возникающее странное до полной непредсказуемости поведение – тоже. Чего хотя бы стоил тот момент, когда после ужина на второй день Ленка взяла фонарь и сказала, что хочет на десять минут сбегать посмотреть небольшую соседнюю пещеру, а я полтора часа подряд, не найдя её в той пещере, искал ночью по всем окрестностям. Слышал я, и не раз, что в женщине должна быть загадка, что женщина должна быть непредсказуема… Но никогда до Ленки не встречал женщин, в которых бы это было. Словом – всё в ней было не так. Кроме фантастических глаз. Пожалуй – ещё кроме непредставимого азарта при осмотре пещер и при упражнениях фотографических. Скажи мне кто ещё неделю назад, что я могу в Ленку влюбиться, на смех бы поднял. Хотя она, наверное, знала. Некоторые женщины очень многое знают вперёд. За несколько дней до выезда мы устраивали сборище, снаряжение там прикинуть, раскадровку планов… Вот тогда-то Ленка впервые привела ко мне нескольких своих друзей. Типа смотрины устроить. Хорошие ребята. Единственное, чего я решительно не понимаю – зачем одному из них было снабжать меня чужой визитной карточкой. Которая, как ни странно, сыграла колоссальную роль три года спустя!

* * *

Дальнейшее было очевидно до банальности. На обратном пути мы договорились, что она приедет через пару дней, как только я плёнки проявлю, но уже на следующий день я не утерпел и позвонил ей на работу, предложив вместе заглянуть в гости к моему отцу, благо как раз рядом с её маршрутом с работы домой. Согласилась. А ещё через два дня – смотрели фотографии. Было человека четыре – вторая Лена, её бойфренд, который сын моего друга Георга, и ещё двое, которых не помню совершенно. Ленка почти сразу сказала, что останется. А когда все стали собираться, вызвалась проводить их до метро. Запретив мне составить всем компанию. И опять, как в Толпино, я полтора часа места себе не находил. Наконец Ленка появилась. Её трясло. На обратном пути от метро ей, оказывается, захотелось полазить по выселенным домам напротив, которые только-только начали ломать. Полчаса она по ним лазила. Пока не нарвалась на компанию, от которой еле сбежала. И полчаса ходила вокруг дома, успокаивая нервы. Зайдя в комнату, плюхнулась рядом на диван, заявив, что еле дотерпела все эти дни, только попросила ещё полчасика на то, чтобы окончательно прийти в себя. На стеснение – ни намёка. Понятно, что после такой встряски ночь была не сказать чтобы феерической. Больше была похожа на привычную, чем на первую. Никакого процесса взаимного узнавания. Как будто мы уже много лет вместе и знаем друг о друге всё. Я даже раза два начинал извиняться за то, что не на должной высоте, на что Ленка, загадочно улыбаясь, говорила, что я полный дурак, ничего не понимаю и вообще всё очень здорово. Утром она сказала, что после работы поедет к маме, а ко мне вернётся через день. Правда, в обеденный перерыв мы договорились сходить на открытие выставки картин и фотографий двух моих друзей. С выставки Ленка опять поехала на работу, а я остался продолжать пьянство. Приехав вечером домой, я обнаружил Ленку там. К матери она таки не поехала. И не могу сказать, чтобы это обстоятельство меня огорчило.

Вторая наша совместная ночь оказалась гораздо более содержательной. Хотя мне опять было неудобно за себя. Странное ощущение. С одной стороны – всё было правильным, всё было настоящим. Было чувство, была нежность, было понимание друг друга. Не было лишь той всепоглощающей и всесжигающей страсти, в которой я растворялся с Анной. Был хороший секс, но не было сексуальных подвигов. И почему-то ни того ни другого не хотелось. Того, что происходило, лично мне было достаточно. Трудно было представить, чтобы после этой ночи, как после ночи с Анной, мне бы пришлось из-за вовсе не фигурально натёртых понятно где мозолей неделю передвигаться странной походкой. Не тот случай. Тут нужно было другое. Но всё равно ощущалось неудобство. Твердо зная, что с другой я был способен на большее, и не будучи в силах продемонстрировать всё это Ленке, я чувствовал себя чуть ли не подлецом. Но Ленка этого так и не поняла. На каждом отдыхе она садилась освежиться грейпфрутом и, вгрызаясь в него так, что сок стекал по ней ручьями, приговаривала, что я супер, что она никогда в жизни и не представляла, что в мире возможен мужчина, с который ей было бы настолько хорошо…

Я уж не помню, когда и как мы наконец заснули. Помню только, что утром Ленка меня растолкала и мы с ней минут десять искали её трусы. Как оно и положено во всяком низкопробном чтиве, трусы оказались на люстре. Но как они туда попали, кто и когда их туда заметнул, так и осталось загадкой. Уже уходя, она в дверях обернулась и совершенно нейтральным тоном сообщила, что в следующий раз появится только через четыре дня. Что на работе её тоже не будет. И что домой ей тоже не следует звонить, потому как её мама считает, что она здесь. Тон голоса и улыбка – были чистыми, без фальши. Она действительно считала такой расклад абсолютно нормальным и не нуждающимся ни в вопросах, ни в пояснениях. В отличие от меня. А я сходил с ума и рыл землю. Что происходило в течение этих дней – до сих пор загадка, хотя есть догадки. Сама она преподнесла свою версию только месяц спустя, после пятого или шестого допроса с пристрастием. Что у неё школьная ещё компания ритуально раз в год собирается на несколько дней для потусоваться и подработать. На том, что один из этой компании сильно разбогател, имеет в Подмосковье огромный особняк и в начале весны собирает одноклассников, дабы разгребали там авгиевы конюшни, остающиеся после зимних оргий, устраиваемых в этом особняке всякими разными его друзьями, которых он вне дачного сезона безотказно снабжает ключом. А от матушки оно большой секрет, так как та совсем даже не одобряет поддержание Ленкой контактов с той компанией. Ну очень странная версия. То есть, я ни минуты не сомневался, что Ленка врёт, но почему-то был подспудно уверен, что ничего, что препятствовало бы нашим отношениям, здесь нет. Скорее всего оно так и было. Кажется, в конце концов я догадался, сложив осколочки от фактов, случайно найденных в самых разных местах. Не уверен, конечно. Но похоже на правду. Один из предыдущих Ленкиных парней, причём не из тех, где были хоть какие-то серьёзные чувства, а из тех, которые для скоротать время, попал в аварию и крепко поломался, став инвалидом. И Ленка по категорическому требованию матери мгновенно исчезла из его жизни. Пока что оно выглядит несколько странно, даже скорее неприглядно, но нужно немного знать, что такое Ленкина матушка. Пресечены были не только Ленкины контакты с ним, но и была отсечена вся тусовка, в которой они варились. Максимум, что Ленка могла, – это партизанские телефонные звонки. А совесть у неё есть. Вот она и воспользовалась матушкиным разрешением бывать у меня, чтобы посидеть несколько дней с ним, поставив точку в той истории. Мне же она просто боялась рассказать. Боялась, что не пойму. Сейчас, конечно, легко рассуждать. Но почему-то думается, что понял бы. Хотя, возможно, напросился бы сесть на хвост и ехать вместе.

В любом случае тогда я был настроен на капитальные выяснения, как только Ленка опять появится. Не получилось. Её глаза, её улыбка, мощь чувства, отсутствие даже намёков на фальшь – обезоруживали полностью.

Посреди ночи Ленка вдруг села на кровати и, интенсивно жестикулируя и сверкая глазами, начала:

– Володь, я тебе сейчас очень важную вещь скажу. Ты слушай. Я тебя люблю…

– Я тоже…

– Нет, ты не понимаешь, я тебя сильнее люблю…

– Думаю, что я не меньше…

– Нет, ты всё равно не понимаешь! Ты меня очень скоро бросишь, а я всё равно тебя любить буду.

– Вряд ли. Я за всю свою жизнь только раза два-три бросал девушек, и только за дело. Уверен, что и здесь ты меня бросишь, а не я тебя. От меня все сбегают.

– Ты всё равно не понимаешь. У меня ни один роман в жизни не длился долее двух месяцев. Потом ты меня бросишь, а я всё равно буду тебя любить.

– Знаешь, Лена, а я ведь всерьёз. Рано или поздно мы поженимся, если ты раньше от меня не сбежишь. Когда – выберешь сама, я хоть завтра готов. Как думаешь, сколько детей заводить будем?

– Володь, я не тороплюсь… Сейчас я к тебе всё равно совсем переехать не смогу, мама у меня очень больная, за ней ухаживать нужно, так что два-три дня в неделю мне у неё придётся бывать… А потом ты меня бросишь.

Такой вот странный разговор. Ну нет бы мне, дураку, сесть и подумать, что все эти странности значат? Нет ведь, не сподобился. Фигнёй считал. Есть взаимная любовь, есть общие интересы, есть совпадение мировосприятия. Остальное должно приложиться. Разве не так? Если девушка три года меня искала и нашла, любит, я её тоже люблю – какое нам дело до всего остального? А Ленка – знала. Знала, обо что всё сломается. Знала про свою матушку. Знала про свою психику. Знала – и молчала. Считала, что её проблемы – это её проблемы, и незачем меня ими грузить. И не верила, что эти проблемы решаемы. Знала, что она их преодолеть не сможет. И думала, что я тоже не смогу, даже если захочу, причём последнее – под вопросом.

* * *

А мне – следовало догадаться. Если не в тот Ленкин визит, так в следующий. В который мы праздновали. Ремонт подошёл к концу, типа новоселье устроили, пригласив всех Ленкиных друзей и подруг, до кого смогли дотянуться. Удивительные получились посиделки. И удивительнее всего было смотреть на вторую Лену. По кругу ходила гитара. В основном на ней играли и пели трое – Саша, который сын Георга, и две Лены, остальные ели, пили, слушали, в антрактах включаясь в разговор. Оказывается, Саша не был в прямом смысле бойфрендом второй Лены. Они в школе учились в одном классе, потом спустя несколько лет встретились на улице… В общем, когда Лены заходили к нему на работу, всё только начиналось, а сейчас – вторая Лена как раз и пошла в решительную атаку. Мой бог, какие она ему пела песни, и как! И какими глазами смотрела! Всё-таки две Лены, будучи полными противоположностями внешне, имели общую точку. Они умели самозабвенно любить и умели не сдерживать ни чувств, ни эмоций. Моя Лена пела мне. Пела не хуже. Смотрела с таким же огнём в глазах. Но здесь я был внутри процесса, а на вторую пару – смотрел со стороны. А со стороны оно виднее. Я до сих пор не понимаю, как Саша смог удержаться. Она его так и не смогла увлечь. А ведь подобного натиска – по идее ни один мужчина в мире не может выдержать. Один подобный взгляд, одна ТАК спетая песня – и человеку будет что вспоминать до самой своей смерти как один из ярчайших моментов в жизни. А он, как будто не замечая, раз за разом переводил тему разговора на Кастанеду, на наркотики и психотропные средства, на эзотерику… Странные темы. После того как все разошлись, мы с Ленкой продолжили разговор о наркотиках. Оба, конечно, пробовали самые разные снадобья в жизни, по разу-другому. И оба от них отказались. Вот здесь и следовало немного поглубже задуматься. По-видимому, у Ленки с этими снадобьями таки были проблемы. Уж больно странные у неё были пятна на лодыжках. То есть, сама она всегда говорила, что это тот же самый нейродермит, который у неё периодически на руках и на шее высыпает. Но один раз, будучи под мухою, по ходу обсуждения беготни босиком по московским лужам после дождя – проговорилась, что не может от такого удержаться, но боится что-либо подцепить. Так как один раз что-то кожное подцепила, правда другим образом. И с тех пор боится любых кожных заболеваний. Ну я, мол, её лодыжки видел, о чем речь знаю. Видел. И на мой взгляд – не нейродермит оно никакой, а нечто иное. И уж больно похожее на старые дорожки от инъекций. Не стал я допрашивать. Явно давность тут не полгода и даже не год. Не хочет вспоминать подробности, и не надо. Современная позиция высказана, она меня устраивает.

И ещё одна вещь произошла, над которой мне следовало поглубже задуматься. В конце вечера вторая Лена отозвала меня в кухню и начала рассыпаться в комплиментах:

– Володь, а ведь ты сделал Ленке самый лучший подарок, который только мог!

– Это как?

– Она же – сегодня здесь хозяйка…

– Ну да, и что с того?

– Так у неё дома очень непростая обстановка. Собственно, она сегодня впервые в жизни принимает гостей, будучи хозяйкой. А это всегда было её мечтой...

– В её двадцать два года?

– Ну да…

– Ни фига себе.

Всё равно не задумался. Только опять попросил Ленку познакомить меня с её матерью. Отказалась наотрез: «Знаешь, Володь, не время ещё. Странные у меня родственники. Полусумасшедшая у меня мама, не о чем вам будет с ней поговорить. Но она хоть понимает. А вот бабушке я до сих пор боюсь про тебя рассказывать. Не поймёт. И так я там меж двух огней. Мама и бабушка живут практически в соседних домах, а в последний раз напрямую разговаривали много лет назад, когда отец ещё жив был. Вот мне и приходится служить передаточным звеном, а также поддерживать расписание их поездок на дачу так, чтобы они там не пересеклись».

И вот ещё. Хоть ничего содержательного против второй Лены я и не усмотрел, но одно всё же кольнуло. Вегетарианка она. Уж как я старался насчёт плова, насчёт остального – не ест. Это не обида. Есть у меня недоверие к вегетарианцам. В особенности женского полу. Нормальных мужиков, которые вегетарианцы, я видел. Нормальных женщин – никогда. Если дама травоядная – вскрытие всегда показывает жгучие клубки комплексов. В целом оно понятно. Человек как биологический вид, он же хищник в чистом виде. Пасторальные картинки о том, как стадо первобытных людей на манер шимпанзе, которые, впрочем, тоже отнюдь не строгие вегетарианцы, копает корешки на лужайке, изобилующие в популярных книжках и школьных учебниках, – полная чушь и лажа и сосаны из пальца. Ни на одной стоянке древнее мезолита не было обнаружено следов собирательства и даже рыболовства. Только охота, и только на крупную дичь. Остальное появилось уже с развитием первобытной цивилизации, когда на охоту в нужных количествах людям просто перестало хватать времени. Так вот, перечёркивать биологию вида – занятие странное. Редко оно просто так возникает. А причиной чаще всего – психологические проблемы.

* * *

Наверное, именно в этот момент я и совершил самую главную ошибку. Слеп оказался аки крот. И глуп аки два ишака сразу. Вместо того чтобы прислушаться к звеневшим со всех сторон звоночкам о том, что не всё ладно в королевстве датском, провести разведку, выстроить оборону, а уже потом думать о дальнейшем – с головой бросился в увлекавший нас поток. У меня был опыт приключений. И – любовь. У Ленки была жажда тех приключений. И – тоже любовь. Так в чём же дело? Мы – начали ездить. Всюду, куда могли дотянуться. Я помалу пытался осуществить все поездки, о которых она мечтала. Она – отвечала тем же. Ну какая женщина кроме неё, услышав, что возможно Интересное, но если ехать, то послезавтра, – тут же берет телефон, звонит на работу, которой она полгода добивалась и наконец устроилась, и объясняет, что её могут перетерпеть, а могут и выгнать, ей всё равно, но она при любом раскладе послезавтра уедет на месяц? Я отвечал тем же. Вопреки всем своим привычкам, всему своему опыту, мог по Ленкиному слову, что ей хочется на природу, плюнуть на все дела, за двадцать минут собрать рюкзаки, и через полчаса – мы ехали на электричке под сверкание очередной ярчайшей радуги. Радуги – сопровождали нас в каждой поездке. Всегда и везде. Нам удавалось почти всё. Нужны болотные сапоги Ленкиного размера, которые прекратили производить пять лет назад? Залезаю в Интернет, в свой арт-клуб, через час знакомлюсь там с дамой из Питера, муж которой работал на том заводе, где их когда-то выпускали, тот находит в подвалах последнюю пару, и она на следующий день привозит их нам в Москву. Для сложной экспедиции нужен ещё один попутчик с опытом не ниже моего? На следующий же день на нашей выставке к нам подходит путешественник, с которым мы были знакомы лет за двадцать до того, а потом жизнь нас растащила, также ищущий компанию для серьёзных вылазок. Словом – нам удавалось всё. И не было ни времени, ни желания на то, чтобы анализировать бытовые мелочи.

Параллельно мы устраивали выставки. То ли три, то ли четыре подряд. Тоже не без приключений. К примеру – висит себе наша выставка в районном ДК. Не просто так висит. Говорят, что в Москве мало галерей и они дороги? Чушь. Все выставки шли по нулевому варианту: за место не платим, денег с посетителей тоже не берём. Тогда в квартире как раз шла самая заключительная и самая грязная часть ремонта, так что картинки просто надо было удалить из дому. Визит в ближайший ДК – и через час лучший зал наш. Развесить – большая работа? Ерунда, добровольных ассистентов любое количество. Только вот висит себе выставка в ДК, а тут туда и звонят из префектуры. Толкуют, что завтра ДК посетит мэр и что все выставки, которые там развешены, надо немедленно демонтировать, а заместо их навешать всякого разного из запасников такой-то художественной галереи, принадлежащей родственнику префекта. Так вот оно и делается. Не Хрущёв – так Лужков. Наверное, гордиться надо, что даже во времена разгула демократии умудрились угодить выставкой под бульдозер. В общем, картинки надо срочно забирать, а вся квартира в краске. Смешно, но мы за час нашли в центре Москвы недавно открывшееся арт-кафе, как раз присматривающее материал для первой выставки, ещё за полчаса нашли ассистентов, и – всего полдня, а выставка уже на новом месте. Кстати, сто тридцать работ развесить, да аккуратно, да с табличками, да осветить ещё, если кто вдруг не знает, так это вовсе не хухры-мухры, а офигенный объём работы. Справлялись на лету.

Не знаю, почему так, сразу оно как-то не воспринималось в этом разрезе, но сейчас – одним из главных признаков абсолютного счастья вспоминаются ночные перекусы. Каждый раз, когда Ленка оставалась у меня, мы затаривались фруктами, отдавая предпочтение фруктам сочным, чаще всего – тем самым красным грейпфрутам. Мы их ели ночью, в перерывах после первого секса. Ели, сидя на постели. Ели, наплевав на удобство, наплевав на приличия, жадно вгрызаясь в них так, что всё лицо подчас утопало. Холодный, кислый, слегка липкий сок тёк по нашим счастливым физиономиям, по нашим разгорячённым телам. А потом – Ленка могла посреди ночи взять стремянку и начать обклеивать потолок светящимися в темноте звёздочками и прочими штуковинами. А потом, потом, потом…

* * *

Пожалуй, вот теперь пора начинать самую трудную, самую тяжёлую и самую больную тему. О Ленкиной матери. Которая как раз помаленьку начинала свою разрушительную деятельность. В это время я ещё ничего не знал и даже не догадывался. Несмотря на звоночки. Эйфория, счастье, обретённый смысл жизни… В Ленке слишком много добра было. Впрочем, и сейчас осталось. Тем более – мать есть мать, нечто как бы святое. Сволочь, испортившая всю жизнь Ленкиному отцу и переключившаяся на Ленку, когда он умер. Здоровая как лошадь баба примерно моего возраста, решившая для себя, что раз есть дочь, то сама она работать больше не будет. А будет сидеть на шее у дочери. Симулируя десяток болезней, будет выжимать из неё максимум денег и максимум ухода. Собственно, у Ленки, даже при том что она бросила музыку, бросила педагогику и стала работать в коммерческих фирмах за немалую зарплату, – не оставалось денег на запасные носки. Параллельно матушка пыталась выдать её замуж так, чтобы самой пересесть на шею зятю. Отношения дочери с мужчинами, не отвечающими матушкиным требованиям к будущему зятю, были лимитированы по времени теми самыми двумя месяцами и жёстко пресекались по истечении лимита. Компании друзей и подруг, в которых могли оказаться неучтённые Ленкины увлечения, – отсекались целиком. Подруги, не разделяющие матушкиных взглядов, – также отсекались. Запретами, скандалами, ложью, обмороками, чёрными списками в телефонном определителе номера. В ход шло всё. Даже отцовская машина, при том что у матери не было прав, Ленке выдавалась только для того, чтобы отвезти мать на дачу и привезти обратно. Дабы ограничить свободу и сохранить влияние. Понятно, что такая матушка, увидев, что у нас всерьёз, и понимая, что мне на шею сесть не получится, впала в форменную панику. Потому-то Ленка и блокировала все мои попытки с матушкою познакомиться. Понимала она, что матушка в любом случае всё порушит, и не захотела меня впутывать, чтобы не портить заранее те полгода счастья, которые нам достались. Может быть, оно, конечно, излишняя самоуверенность – но я до сих пор убеждён, что скажи мне Ленка тогда, что происходит, хотя бы намёком – я бы твердо знал, что делать. И всё бы смог утрясти.

* * *

Всё это начало проявляться, конечно, позже. Отпущенный матерью лимит ещё не закончился. Мать знала, что я десятого мая собираюсь на две недели в командировку в Норильск, и решила, что как раз на этой командировке она Ленку от меня и оторвёт, а до того дала нам эти два месяца на безоблачное счастье. Мы плавали по подмосковным рекам – по только что освободившейся от льда и вздутой паводком Оке, по только что осевшей в своё русло после разлива Протве… Много фотографировали, пытались искать на Протве пещеры, даже кое-что по мелочи нашли. Наверное, самая фантастическая радуга, которую мне доводилось видеть в жизни, сопровождала нас как раз в поездке на Протву. Она горела на небе, когда мы садились в электричку... Она горела ещё ярче, когда мы грузились в лодку и плыли. Вечером, когда поставили лагерь, – радуга уже замкнула свой полукруг и сверкала на весь небосвод тремя совершенными полукольцами. Горела и утром. Но на обратном пути… В электричке мы даже учинили наказуемое безобразие, на ходу открыли и распёрли дверь, сидели, свесив ноги, и смотрели, смотрели, смотрели… Воздух был осязаемо густ и плотен, а радуга – яркая, сочная, волшебная – была рядом, и мы гнались за ней! Она бежала метрах в пятидесяти впереди нас, подминая кусты на краю полосы отчуждения… Я впервые в жизни видел такое, чтобы радуга была не где-то там на горизонте, а совсем рядом, вон те деревца уже по ту её сторону. Погулять по радуге – известная тайная мечта многих, а вот как насчёт мира за радугой, на той стороне? Никто не задумывался? А вот здесь – мир за радугой начинался всего в полусотне метров от нас… И нацеленный туда локомотив электрички свистел, ускорял ход, и казалось – вот сейчас, ещё секунда, ну две, и – догоним, поймаем, проломимся!

А в Москве мы не домой поехали, а прямо к моему отцу на его день рождения. С полусотней гостей, с удивительным крюшоном «майское вино»… И вдруг – на улице водопадом хлынул мощнейший ливень, опять вспыхнула радуга, и Ленка, к ужасу всех моих родственников, тут же разулась и помчалась босиком бегать по лужам на практически затопленной проезжей части Университетского проспекта.

* * *

Потом было Оршинское болото. Собственно, впервые я повёз Ленку куда-то, где уже бывал, все предыдущие вылазки были новыми и были только для неё. Но не свозить её в Оршу, равно как и не свозить её на Реку, я не мог. Оршинское болото – одно из святых для меня мест, где можно бывать снова и снова сколько угодно раз. Хоть весной, хоть летом, хоть осенью – там интересно всегда и всегда всё по-новому. И в этот раз нового было много. Даже не добравшись ещё до болота, сидя ранним утром на путях узкоколейки в ожидании мотовоза и немного бегая по ближайшим окрестностям для согрева, мы умудрились сделать одну из моих лучших фотографий за все времена. Фотографию, которая потом появилась в качестве заставки на самой большой из моих персональных выставок. Единственную из моих фотографий, один из экземпляров которой был куплен немалоизвестным американским музеем. И главная роль в появлении этой фотографии – была Ленкина. Я сделал десяток малоубедительных снимков. Всё было не так. Я уже надел крышечку на объектив и сказал Ленке, что готово, и вот тут – она перестала играть. И наоборот – начала играть, только в другом смысле… Перестала играть как в театре, изображая что-то и кого-то. Стала сама собой. Тут же оценила, что созданный для кадра антураж интересен сам по себе, и начала по-детски самозабвенно играться с теми ржавыми железяками от узкоколейных механизмов. У меня был такой шок, что я и сам не помню, кто и как меня заставил содрать обратно крышечку и сделать снимок вместо того, чтобы самому окунуться в игру.

А вот само болото – было непривычно хмурым и необычно сильно горелым. Там, где ещё в прошлом году шумели берёзы и сосны, – на земле лежала схватившаяся в нечто вроде белёсой извёстки прошлогодняя зола, а половина деревьев с обугленными стволами ещё стояла на высвободившихся из сгоревшего торфа обугленных же корнях. Путешествие до тех озёр, на которые мы шли, было абсолютно сюрреалистическим. И тем сильнее был контраст, когда, наконец, открылись озёра с нетронутыми пожаром бровками. А к вечеру Ленка свалилась. Температура за сорок, на грани бреда, полное отсутствие физических сил… Всю ночь и весь следующий день я её отпаивал морсом из сладкой весенней клюквы, кормил с ложечки жареными карасями, фаршированными той же клюквой и подтушенными в сметане… А к вечеру таки пришлось устраивать эвакуацию. Ещё на следующий день мне надо было лететь в Норильск… Шансов на то, что Ленка сама сможет дойти, было немного, поэтому надо было выходить до узкоколейки обязательно сегодня, а там уже ночевать прямо у линии и ловить первый утренний мотовоз.

Ленку я уже в сумерках то нёс на руках, то вёл рядом сквозь тот сгоревший, но ещё не упавший лес. Короткими перебежками, приблизительно по полкилометра. Возвращался за её рюкзаком. Возвращался за своим рюкзаком. Обливался потом. Опять нёс. Лес был не просто погорелый, лес был мёртв. Ни одной гадюки не скользнуло под ногами. В этом птичьем царстве – над нами за весь путь не пролетело ни одной чайки, ни одной стайки уток, ни одного косяка гусей. Ни одной стрекозы… Воздух был неподвижен. Ни один звук не доносился с торфодобывающего участка. В этом рыбном садке – ни один плеск не нарушал зеркальной поверхности озёр. Только торчащие из воды ветвистые коряги сияли в лучах гаснущего заката мертвенным металлическим блеском. Ленка изо всех сил старалась. Несмотря на строжайшее требование сидеть на месте и ждать, пока я схожу за очередным рюкзаком, – она на каждой остановке, сжав зубы, то пыталась горячего чаю сварить, то брала хотя бы кофр с фотоаппаратами и, придерживаясь за горелые деревья, оттаскивала его на сто метров вперёд… Майн готт, на что мы были похожи, когда к узкоколейке вышли! Помесь трубочистов с кочегарами, все в саже, с ввалившимися глазами и щеками, в не менее «чистой» одежде, пот из которой свободно можно было отжимать…

А вокруг узкоколейной линии, там, где мы к ней вышли, – сгорело вообще всё. Палатку пришлось поставить прямо на золе, раздвинув угли в стороны. Уникальная ночёвка. Пожалуй, продолжать рассказ о том, как мы в Васильевском мхе не успели доползти на электричку и долго ждали автобуса, как от Твери пришлось ехать также автобусом, как около Клина попали в пробку, как мне, чтобы успеть на самолёт, пришлось хватать такси, – незачем. Всё это уже не имеет значения. Разве что – можно отметить, что дома Ленка волшебным образом мгновенно выздоровела. А имеет значение то, что мы опять получили пресерьёзнейший намёк на то, что нас ждёт в дальнейшем. С подробно и в мельчайших деталях предъявленной аллегорией. И снова умудрились намёка не понять. Но сейчас – для меня то возвращение через гарь во многом символизирует последние три года. Три года, потраченных на то, чтобы вытащить Ленку из того чудовищного жизненного болота, в которое её затолкали матушка и прочие. Тащить, не замечая ничего по сторонам. Тащить, обливаясь потом. Тащить, невзирая на проваливающуюся под ногами с почти стеклянным хрустом землю. Тащить, стряхивая с себя и с неё цепкую хватку обугленных ветвей мёртвых деревьев. Тащить, даже видя, что она уже сдалась и прекратила мне помогать. Даже зная, насколько мало осталось от неё настоящей…

* * *

С моим отъездом в Норильск матушка явно пошла в атаку. Я каждый день звонил – либо трубку не брали вообще, либо раздражённым голосом объясняли, что Лены нет, где она – неизвестно, когда будет – неведомо. Как минимум в половине случаев оно было заведомой ложью. Как я понимаю, это был единственный случай в истории, когда Ленка попыталась бороться и одержала хоть и временную, но победу. Скорее всего, она не сдалась из-за того, что слишком сильны были впечатления и слишком свежи воспоминания от того возвращения с Орши. И ещё одно обстоятельство вмешалось, о котором в следующем абзаце…

Три с половиной года спустя: «Знаешь, Володь… У меня вот тоже много всяких совпадений происходит. Например – ты помнишь, как на Орше восьмого мая я свалилась? Теперь у меня это традиция: каждый год восьмого мая со мной что-то происходит. На последнее восьмое мая – мы ездили сплавляться на одну речку, причалили пообедать, я пошла в лес прогуляться и там безо всяких к тому причин упала в обморок и не пришла в себя, пока меня через несколько часов не нашли…»

В общем, на мой очередной звонок, за два дня до возвращения, я уже не услышал раздражённого голоса, а вместо этого растекающаяся на манер сахарного сиропа матушка объяснила, что Лена поехала на мою квартиру и я могу её найти там.

Странный был у нас разговор, когда я приехал. Очень странный.

– Знаешь, Володь, мне на днях матушка на картах погадала и назвала точную дату, когда ты меня бросишь. Но я тебе её пока не скажу. Поживём – увидим.

– Но ты же знаешь, что я тебя не брошу. Ты уже назначила, когда в загс пойдём?

– Пока ещё рано, давай подождём.

– Как скажешь…

– Володь, а у меня несколько дней назад странный случай был. Даже не знаю, рассказывать ли тебе…

– Если странный – рассказывай обязательно.

– Хорошо. Я тебе когда-то неправду сказала. Это не от меня все мужчины сбегали. Это я от них сбегала. Один раз три года назад у меня был мужчина, которого я в некоторый момент подумала что люблю. Я была тогда у мамы. Утром проснулась счастливая. Поняла, что наконец у меня есть мужчина, от которого я не уйду. А в обед – поехала к нему, собрала вещи и ушла. Несколько дней назад я встретила его на улице. Я знала, что он теперь живёт в Германии, что у него есть семья… Он как раз ехал в аэропорт. Я после этого, наверное, целый час стояла на месте, за уши оттаскивая себя от мысли ехать вслед за ним в аэропорт. А потом – поняла, что люблю тебя и только тебя, поехала к матери, объяснила ей… Вот тогда она мне и стала гадать.

То есть – поехала, приняла бой, не то чтобы совсем победила, но получила тайм-аут. Матушкин ультиматум о лимитированном сроке продолжал иметь силу, только срок теперь другой был. В общем, тогда я уже начал интуитивно немного понимать, что происходит. Но для точного понимания пока было слишком мало информации, а знакомить меня с матушкой Ленка так и отказывалась. То, что это был ультиматум, а не гадание, было ясно, но почему-то я подумал, что матушка продлила срок ультиматума, предоставляя Ленке срок одуматься. Фигушки. Для себя она брала тайм-аут, а не для Ленки. Поняла, что её влияния на дочь может не хватить, и начала рыть землю. Шла массированная промывка Ленкиных мозгов. Шла массированная обработка её друзей и подруг. Каждые выходные мать требовала, чтобы Ленка вывозила её на дачу и стерегла там, а то, мол, со здоровьем совсем плохо стало. Лишь единожды за месяц нам удалось куда-то съездить.

Кажется, в этот период я впервые понял одну удивительную вещь. Ещё одну вещь, которая резко отличала Ленку от всех женщин, каких я видел в своей жизни. Странную вещь. Обращали внимание, как дамы выглядят наутро, особенно после достаточно бурной ночи? Пока не умоются, пока чего-нибудь на себя не накинут – никакой ведь эстетики! Потому обычно и требуют, чтобы отвернулся. Пока не оденутся и пока умыться не сходят. А вот Ленка – совсем другая. В чём тут фокус, я так и не понял, но факт есть факт. Просыпается, встаёт и сразу же начинает бегать по квартире обнажённой, собирая завтрак. И это действительно красиво. Можно лежать и любоваться. А оденется и умоется – только когда уже всё на столе. Вот так.

* * *

В этот раз я свозил Ленку на Реку. Впервые мы ехали не вдвоём. С нами увязался мой второй сын. Он у меня, кстати, вообще великолепный барометр на тему девушек. Если девушку, которая со мной, он не признаёт – его и в гости-то не дождёшься, не то чтобы вместе поехать куда-либо. Ленка была второй девушкой, которую Антон признал, причём признал безоговорочно. На самом деле я довольно сильно боялся этой поездки. Река слишком много значит в моей жизни, не свозить туда Ленку я не мог… Но после того, как я туда съездил с Анной, многое во мне перевернулось. Понятия Реки и Анны стали для меня практически неразделимы, фотографии с Анной на Реке до сих пор занимают на моих стенах почётные места. Чувств не осталось, да и были ли они, кроме кратковременной, но нереальной силы страсти? Но ассоциации – живы, и их-то я и побаивался.

Боялся зря. Хорошо съездили. Даже одного крупного хариуса удалось поймать, хоть и извелись они практически в Реке. Угостить год назад Анну бутербродом с малосольным хариусом я так и не смог, а вот Ленку удалось. Были и нехоженые берега, и стены кипящей цветом сирени в развалинах заброшенной деревни, и хрустальной прозрачности погода, и поля ландышей до горизонта… Радуги, конечно, без которых ни одна наша поездка не обходилась. Удивительно – но были грибы, маслята и подберёзовики, растущие на тех полянах ландышей. И местный пьяный в сиську рыбак, бредущий по Реке с острогой. По пояс в ледяной воде, в два часа ночи, в десяти километрах от ближайшей жилой деревни…

Первой неправильность с ландышами заметила Ленка. Сначала то, что они необычайно крупные. Позже Антон обнаружил, что из них не удаётся вытащить стрелку. Как ни стараться. Стрелка, прочно приросшая к листьям. А вместо этого вытаскивается первая пара листьев из второй, недоразвитой, пары. Да-да, именно. Вторая пара листьев у ландыша. Год спустя мы, уже с Вероникой, привезли растения полностью и оттащили в Ботанический сад. Новый вид, правда, не состоялся, но новый эндемичный подвид – состоялся. Ландыш Елены. Так он теперь и называется.

* * *

Все-таки женщины, тем более женщины настолько особые, – существа невероятные. То, что происходило с Ленкой на скрытом от глаз заднем плане, было убийственно. Но понять это по её виду было невозможно. Сияющие счастьем глаза затмевали всё. Хотя то, что она периодически погружалась в раздумья, я видел. Спрашивал, что происходит. В ответ – молчание, счастливая улыбка, сверкание глаз. То есть, я все время чувствовал, что что-то не то, что что-то недоговаривается. Но ответы искал – только в плоскости между нами. И не находил. Несколько позже я узнал, что у Ленки завелись новые подруги, какие-то кришнаитки, с которыми она знакомилась на улицах. А много позже – я обнаружил, что Ленка в то время активно искала в Интернете новые знакомства со странной формулировкой «для дружбы»….

Три с половиной года спустя:

– Нет, Володь, про маму ты ошибаешься. Она мне только добра хотела и хочет. И мою зависимость от неё ты преувеличиваешь. Да и подруг моих она не обрабатывала.

– Хорошо-хорошо. Конкретный вопрос. Ты обещала не лгать. До меня – скольких мужиков и скольких друзей она от тебя отсекла?

– Многих…

– Год назад у нас с тобой был разговор. Я утверждал, что матушка на тебя давила. Я утверждал, что она давила на твоих подруг. Но я никогда не утверждал, что ты сильно под её влиянием. Почему ты сейчас начала разговор с отрицания того, что её влияние определяло твои поступки?

– Ну да, значит, наверное, была. Я никогда об этом не думала.

– А тот кризис в июне?

– Не было никакого кризиса. Ты был для меня богом, и я была счастлива. Ты остаёшься им и сейчас.

– Ты думаешь, я не знаю о том, как ты тогда искала новых знакомств в Интернете?

– Да, искала. Знаешь зачем? Хочешь верь, не хочешь – не верь. Меня тогда вдруг все перестали понимать. Когда у нас всё начиналось, все мои друзья и подруги были от тебя в восторге. Но к лету часть их исчезла, а все остальные перестали понимать наши отношения. Я с ними даже прекратила общаться, чтобы не выслушивать от них при каждой встрече мораль на тему наших отношений. А без друзей и подруг я не могу, вот я и стала искать новых всеми способами. Решила, что раз я с тобой, а я хотела быть только с тобой, – пусть они думают что хотят. А я найду себе новых.

– И ты до сих пор не поняла, что это было делом рук твоей матери?

– Нет, мама хорошая. Она только и хочет, чтобы у меня всё хорошо было.

* * *

А ещё через неделю назревающий кризис разразился. Ленка, опять не сказав мне ни полслова, вдруг нашла возможность и устроила матери бунт. И опять временно победила. И опять – мы, как последние идиоты, успокоились, а мать начала поиск более действенных средств.

Ленка в пятницу утром ушла, предупредив, что вечером опять повезёт мать на дачу. А на работе её вдруг пробило на то, что среди коллег тоже есть интересные люди, что поиск новых друзей можно и на них нацелить… Тут же в курилке сложила компанию из них и кого-то из тех немногих старых друзей, которые от матери были спрятаны, для поездки к кому-то на дачу под Солнечногорск… Не знаю, что у неё происходило потом дома. Знаю только то, что для разборки с матерью она нажралась какой-то дури, по воздействию на организм – практически наверняка амфетаминового ряда. Скорее всего, утром добавила. Во всяком случае, когда в субботу в одиннадцать утра она позвонила и сказала, что на дачу не поехала, зато есть идея на другую дачу с компанией и шашлыками – я с трудом узнавал её голос. Как и с трудом узнал её саму в точке сбора. Бледное лицо, порывистые движения… Хлещущая во все стороны кипучая энергия. В кассу за билетами, в магазин за водой, на посадку в автобус, на пересадку в Солнечногорске – всё бегом и всё с такой скоростью, будто за ней голодный ягуар гонится. Поглощаемая литрами минералка. И – почти мёртвое лицо с отключённой мимикой. На даче было то же самое. Пока готовили стол, пока носили дрова – Ленка, практически ни слова не говоря, не имея ни одной эмоции на своём обычно очень живом лице, бегала как заводная и пришпоривала остальных. А потом…

Потом сели за стол, в ожидании шашлыка перекусили тем, что было с собой готового, выпили грамм по пятьдесят водки… Ленка встала и пошла в сторону туалета. Минут через двадцать я пошёл проверить. Ленки не было. Её не было нигде. Минут пятнадцать мы впятером носились по окрестностям, вопя во всю глотку и маша фонарями. Нулевой результат. Тогда я попросил всех не бегать пока, а сам бегом заложил большой круг, больший, чем пространство, которое мы успели затоптать. Уже упала роса, и след должен был быть виден. Не было следа. И вот только тогда заметили тот самый след, идущий в сторону от мощёной тропинки, которая к туалету. Ленка лежала в мокрой траве и спала всего метрах в восьми от костра. От прикосновения она проснулась, лицо уже было живое. Улыбнулась и, опершись на меня, прошла к костру… Извинилась, что на неё алкоголь даже в малых дозах именно так и действует, если на голодный желудок да с устатку… Ерунда, конечно. Как на неё действует алкоголь, я, слава богу, успел изучить, иное тут было. Больше не пила. Поела шашлыка, попила чаю. И тут её опять стало развозить. Она привалилась ко мне и начала шептать:

– Володя, мне сейчас очень хорошо. Бывают такие костры и такие компании, что становится хорошо. Тогда я могу напиться. Такие костры бывают опасны. Сейчас мне это напоминает костёр, который был у нас на привале на верховом туристическом маршруте по Уралу. Я туда ездила со своим мальчиком. Был хороший костёр, совсем как этот. Мой мальчик напился и пошёл спать. А я набралась примерно так же, как сейчас. А потом – инструктор группы, его звали Русланом, меня изнасиловал… Извини, Володь, мне опять надо в туалет, сейчас, три минуты...

И опять я нашёл её спящей в мокрой траве. На этот раз она от прикосновения не проснулась. Она не проснулась даже тогда, когда я нёс её на руках к дому. Даже когда в узкие двери её пришлось вообще втроём заносить. Она как будто окостенела. Ни руки, ни ноги невозможно было согнуть. Но на диване – размякла и мгновенно заснула уже обычным сном.

* * *

Всякие разные совпадения, как Вы, читатель, уже, наверное, поняли, – мой бич и одновременно мой конёк. В начале книги я немного написал о том кризисе, в который влетел из-за своей первой книги. Но за пять лет до того у меня был ещё один серьёзный кризис. Не столь глубокий, но неприятный. Тот самый пресловутый кризис среднего возраста. И вытащил меня из него один студент, который просто позвонил, пришёл, сказал – научи, сел читать книги и статьи, потом привёл друзей, потом стал просто лучшим другом, потом почти одновременно со мной тоже впал в кризис. И – погиб спустя четыре месяца после нашего с Ленкой знакомства на Красной площади. Виктором его звали, и про него уже немного было в нашей книге, в рассказе про неделю философских диалогов. Утонул он в трёх метрах от берега на глубине пяти метров, имея на спине полный акваланг, а на берегу – двух парней, которые стояли в ступоре и ни один не протянул руки. Виктор был представителем практически вымершего сейчас племени энциклопедистов. Он знал – всё. Его можно было спросить о радиусе любого иона, о любом параметре настройки системы Юникс, о составе руд на таком-то месторождении, о чём угодно. Мгновенный ответ. Никакого многочасового лазания по литературе. Он умел практически всё. Он фонтанировал идеями. Он в свои, точно не помню, около двадцати семи, года стал в среде московских спелеологов живой легендой. Как и я. Наверное – больше, чем я. Так как в отличие от меня – Виктор кроме всего был ещё и законченным раздолбаем. Феерическим раздолбаем. Везучим раздолбаем. Раз в месяц попадавшим в самые идиотские ситуёвины, из которых с блеском выходил. И Виктор уткнулся в ту же стену, что и я. Не мог найти людей в свои феерические проекты. Не мог найти ту женщину, которая составила бы ему достойную пару. Вот он, подёргавшись, и пришёл к тому, что сложнейшие подземные экспедиции устраивал в составе себя самого и пары-тройки школьников четырнадцати-шестнадцати лет. Вот эти-то пацаны его ненароком и угробили на тренировочном выезде перед экспедицией. Было невероятно больно. И самым жутким – было видеть, как Виктора хоронила вся спелеологическая Москва. На поминки собралось человек двести. Была забита вся квартира, квартира соседей, три лестничных пролёта. У всех – неподдельные слёзы. Песни в сотню голосов и десяток гитар, пронизанные болью утраты, чуть ли не рушили перекрытия. Где все они были, когда Виктор изнывал от одиночества и готовился к смерти? Какая падла воздвигает эту стену между Личностью и людьми?

Ладно, разговор сейчас не о нём. О Ленке разговор. Утром мы пошли купаться на Сенеж. И – не нашли озера. Не в ту сторону пошли. Километров через пять хозяин дачи наконец сообразил, что происходит что-то не то. Взяли языка. Тот долго смеялся. Выяснилось, что до Сенежа теперь километров десять с хвостом, но вон там есть какой-то затопленный карьер, в котором также можно искупаться. Забавно, наверное, выглядело, как шестеро измотанных людей с изрядного похмелья, пропитанные потом и покрытые пылью, высохшие и спёкшиеся, обессиленные и жаждущие, по тридцатипятиградусной жаре с трудом бредут по практически расплавленному асфальту к тому единственному зелёному холму на горизонте, в котором прячется карьер. Дойдя – полчаса ходили вокруг карьера, выбирая незанятое место. Нашли ровно одно, неудобное для купания и потому свободное, – полянка над обрывом, совсем узкая полоска берега внизу и приличная глубина сразу. И вот тут-то, когда в тени дерева начали остывать расплавившиеся мозги, из глубин памяти полезли виденные фотографии и слышанные названия деревень. Дальше мир вокруг как будто взорвался.

Мы с точностью до метра сидели на том самом месте, где утонул Виктор. Точнее – на том месте, где стояли и смотрели те два парня. И привела меня сюда – Ленка. И она же привела сюда пять человек, которым предлагалось стать нашими новыми друзьями. Вот здесь – в мозгу произошла вторая вспышка. Уж очень символично оно было. На месте гибели моего лучшего друга – Ленка предлагала сразу всё то, отсутствие чего и свело его в могилу. Более того. Виктор и друзья, которых он привёл в самом начале, и были тем импульсом, который заставил меня написать книгу о пещерах. Ту самую, которая сначала построила стену между мной и людьми, в том числе и всей той компанией, кроме самого Виктора, а потом привела ко мне Ленку. Круг замыкался. Меня вдруг отпустило. Фон напряжения, державшийся месяц, вдруг исчез. Я не стал ей тогда это объяснять. Зря, наверное. Дома, конечно, сказал, но вскользь, без акцентов. А сам я тогда это совпадение почему-то воспринял как сигнал судьбы, указующий, что все непонятки следует оставить без расследования. Если напряжение, державшееся две недели, вдруг исчезло, причём на месте гибели друга, который очень много для меня значил и сделал, – просто не хотелось разбираться, что это было. Было – и сплыло. Я даже не стал спрашивать Ленку о наркотике, который очевидно имел место. Даже зная, что у неё к этим зельям такое же отторжение, как у меня, для того, чтобы она нажралась дури, – нужна была экстраординарная причина. Причина всё равно была уже в прошлом. Как мне казалось. И зря казалось. Не обратил я должного внимания на самое важное. На то, что Ленка была какой-то совсем новой, что все друзья и подруги у неё были новые. На то, что она ни разу не упомянула о старых. Всё это вкупе означало резкую и кардинальную перемену. Которую я обязан был разглядеть и помочь укрепить. Новое можно делать только вместе, иначе оно непрочным получается. А я этого не разглядел и не сделал. Наконец – странность Ленкиного поведения совсем никак не объяснялась выпитым алкоголем, но ведь и наркотиком объяснялась только отчасти. Было там и что-то третье.

* * *

Ленка бесилась. Новые друзья друзьями так и не стали. Даму, которая была центром новой компании, через несколько дней с работы уволили, и контакт потерялся. Ленкины новые подруги-кришнаитки наотрез отказывались приходить к нам в гости. Обещали – и динамили. Опять обещали – и опять динамили. Дважды в неделю мы готовили дом к приёму гостей, а приходили один-два моих друга, изредка кто-то из Ленкиных старых друзей – и всё. Похоже, что её матушка снова пошла в атаку, и на этот раз не так уж безуспешно. Терпенье и труд всё перетрут, а уж чего-чего, а труда в то, чтобы нас с Ленкой друг от друга отодрать, матушка вложила немерено.

– Володь, а ты про Пинегу – фотографии показываешь, а ничего не рассказываешь. Почему?

– Знаешь, Лен, странное место эта Пинега. Давай я тебе сначала почитать дам, хорошо? А потом спрашивай. Расскажу остальное.

И дал. Рассказ, основанный на нашей экспедиции с Машкой, я же первую его версию тогда сразу по приезде написал, публиковать только не стал.

– Володь, почему ты не дал мне этого прочитать раньше? Мне – обязательно нужно на Железные Ворота попасть. Я должна это увидеть сама!

– Туда многие ездят. И далеко не всем это показывают.

– Мне – покажут. Понимаешь, Володь – обязательно! Ты должен был сразу мне дать. Тогда бы мы ещё весной туда съездили.

– Лен, ну ты правда не понимаешь? Пока не позовут, сам ехать не хочу. Боюсь. А позовут – сразу и поедем.

– Хорошо, давай подождём, пока позовут. Это будет скоро.

Впервые после начала нашего романа с Ленкой на горизонте возникла Александра. Она, конечно, всячески делала вид, что оно чисто по-дружески, появлялась только с подругой и только с конкретным делом, например – взять напрокат что-либо из туристического снаряжения, или же – наоборот, вернуть. Собственно, ровно так я это и принимал. Никакие девушки, кроме Ленки, меня в тот момент напрочь не интересовали. Но все присутствующие (Александра сохранила своё поразительное умение появляться именно тогда, когда у меня сидит какой-либо народ) начинали мне рассказывать, какой ревностью Саша исходила во время тех визитов. Наверное, правы были. Да и мне один момент бросился в глаза. Это когда дама из Питера привезла Ленке в подарок уже упоминавшиеся болотные сапоги, а тут – Саша с подругой. Как она изворачивалась, чтобы уговорить нас развернуть те сапоги и дать ей примерить их первой, до Ленки. И когда уговорила – как она полчаса вертелась, не снимая их… Ух!

Попробовали сделать ещё одну выставку – в Ленке уже не было того задора. Да, развесили, но как-то уныло. Никакого драйва. Через пару дней Ленка похвасталась, что сводила туда матушку, чуть ли не час рассказывала, в каком та была восторге и какие комплименты сыпала… Фальшиво оно звучало. Ощущение «не то» – усиливалось.

Надо было срочно куда-то ехать опять, но – дача, дача… Лишь один раз мы с Ленкой смогли вырваться из города, и опять захватив с собой Антона. Сплавились по Тудовке и по Верхней Волге ловить хариуса, искать пещеры, купаться… Хариуса не поймали ни одного, в Тудовке он весь проскакивает в самые верховья, а тут ещё и дождём воду подбросило чуть ли не на пару метров. С пещерами тоже облом – когда проходили каньон, хлестал ливень, палатку нигде не поставить, да и мокрая скала не держит… Но кайф – ломовой. Ночной сплав по паводковой реке до первой стоянки – впечатлял. Ориентироваться приходилось главным образом по рёву бурунов около стволов и веток затопленных деревьев. Примерно то же самое было в каньоне. Как бы день, как бы светло, но такой ливень, что вся лодка задрапирована плащами и тентами и весло высовывать можно только очень аккуратно, иначе сразу полпосудины воды наливает. А рулить – нужно, вокруг пороги и заломы. И вылезти некуда – берега завалены крупными блоками известняка и поросли крапивой в рост.

Несмотря ни на что, у Ленки не было обычного спокойствия. Дёргалась. Пару раз слегка даже поссорились в мой день рождения, что надо было умудриться, имея в виду Ленкин подарок. Она, оказывается, до сих пор пребывала под впечатлением от рассказа про Железные Ворота и пещеру Олимпийскую и потому раздобыла где-то сувенирное микроскопическое издание полного Бажова размером со спичечный коробок в переплёте из бересты с тиснением. Но что-то – определённо менялось. Наверное, я именно в этот момент принял решение, что ждать нельзя и надо немедленно устраивать большую поездку, одну из тех, которыми Ленка бредила. Поговорил с Антоном. Тот был готов составить компанию. Но кого ещё брать и куда ехать – вопрос оставался открытым.

Перед самым выходом в Волгу погода резко изменилась. Засияло солнце. Там, где Тудовка проходила последний полусотметровый обрыв, на этот раз глиняный, в воздухе кружился водоворот ласточек. Я попытался подсчитать норы в обрыве – многие тысячи. Наверное, впервые такая гигантская колония встретилась. Ленка немного пришла в себя и остаток маршрута была практически обычной. Только вот на первой стоянке уже на Волге – опять вечером исчезла. Пошла на полчасика грибов поискать, и – час нету, два, три, пять… Обегали все окрестности, прокричали весь лес, просветили в сгустившихся сумерках весь берег фонарями… Нету. Совсем ночью появилась как ни в чем не бывало. Нормальная. Пребывая в уверенности, что как на полчаса пошла, так полчаса и гуляла. На этот раз я, хоть ничего и не проверял специально, твердо убеждён, что наркотиков не было. Было что-то иное. Для меня – непонятное. Явно назревал кризис, но какой?

* * *

Возвратившись в Москву, я вплотную занялся проработкой идей большой и содержательной поездки куда-либо в совсем ненаселённое. И на следующий день – вдруг раздался телефонный звонок. Звонил побывавший на нашей выставке Сева, мой старый-старый друг и коллега, тоже фотохудожник и тоже путешественник. А на следующий день мы сидели и пили водку. Ленка была здесь же, а уже через час я позвонил Антону, и он тоже подрулил. Речь шла о плато Путорана, на котором все из нас мечтали побывать. Я его вживую видел, но наверх не поднимался. Остальные и не видели. Но у Севы – были знакомые в транспортной авиакомпании, которые могли нас задаром подбросить грузовым бортом до Норильска, да и обратно тоже, но не в Москву, а в Иркутск. А у меня в Норильске были знакомые геологи, которым я тут же позвонил, и они сказали, что нам ещё раз очень повезло. В верховьях Микчангды развернули геофизическую базу, к которой раз в неделю ходит грузовик «Урал», и нас на него могут посадить. Да и картами снабдить нормальными. И лоциями по озёрам. Не говоря уж о такой мелочи, как договориться с администрацией заповедника. Сплав по Микчангде нам по силам, места красивейшие и рыбные, по озёрам Лама и Глубокое на Севином кате можно пройти и под импровизированным парусом, а до Норильска опять сплавиться. Недели две. В Иркутске опять надуть кат, поставить парус, и – по Байкалу. После чего на поезд, и домой. Сперва позвонив в Новосибирск и уточнив, не собирается ли кто-либо из дядьёв на грузовичке по Алтаю погулять, а если вдруг собирается, то ещё и в Новосибирске вылезти и составить компанию. Такая вот стала складываться затея. Прикинули, что у кого есть, у всех всё было, единственное – оставалось купить Ленке более объёмистый рюкзак, стратегический запас плёнки и противокомариной химзащиты… Ну и еду, конечно. Сева позвонил в авиакомпанию. Через три дня они готовы были нас отправить.

Вот тогда-то Ленка и воспряла. Шантажом выбила на работе полноразмерный отпуск. Как заводная бегала по магазинам. Проверяла фотоаппараты. Проверяла снаряж. Через три дня мы сидели на рюкзаках и опять звонили авиаторам. Задержка. Другая. Третья… Два дня сидим… Четыре… Тут какой фокус? Эти Ил-76-е – везут из Москвы груз до Норильска, дальше идут порожняком до Иркутска, там чем-то опять загружаются, дальше в Китай, а оттуда с полной загрузкой обратно в Москву. Кольцо. Вот оно-то и разорвалось ввиду возникновения трений на российско-китайской таможне. Когда утряслось, тактика сменилась. Ввиду накопления задержанных грузов и людей. Обещали отправить двоих завтра и ещё двоих вслед с интервалом три-четыре дня. Нам это не годилось. Отпуска уже шли. Поездка рушилась.

Весь вечер прокачивали альтернативные варианты, куда поехать. Либо одно, либо другое не складывалось. Сева и Антон отвалили домой. Я продолжал сидеть в Интернете, смотреть карты, смотреть расписания, читать туристские и геологические отчёты… Наконец, нашёл. С нашими сроками и возможностями – можно было ехать на Тиманский кряж и пересекать его по рекам Нижняя Пузла – Чёрная – Светлая – Печорская Пижма. Только брать не Севин кат, а наши две пластиковых надувнушки. Успев купить для них запас клея. И добыть нормальные карты. А выезжать – поездом завтра в полдень, так как следующая согласующаяся пара поездов будет только через три дня. Позвонил Севе, что на нём карты и клей, Антону… Ленка рано утром рванула за билетами… Сева в панике позвонил, что карт нет, а Интернет через пень-колоду пашет. Ладно, я на своём нашёл хоть какую карту, кинул Севе, чтобы на его принтере распечатать… Фигушки, сдох Севин принтер. В общем, навигационные средства у нас получились такими: (а) жэпээс-навигатор без картографии (б) рулончик кальки, на которой Сева ручкой прямо с экрана прорисовал с миллионной карты гидросеть по нитке маршрута в неизвестном масштабе и с неизвестной ошибкой ориентации «карты». На пятисоткилометровый маршрут по ненаселёнке, да с десятикилометровым волоком через коренную тайгу посередине. Примерно тот самый случай, как у штурмана самолёта, прокладывающего маршрут по пачке «Беломора» в условиях жёсткой экономии топлива. Ничего, в юные годы примерно по таким же картам ходили, и без жэпээсов.

Как ни странно, всё успели. И даже ничего не забыли. Кроме части продуктов, купить которые просто не успелось, но оно ерунда. У нас две пересадки и на каждой есть магазины. По перрону, однако, – пришлось бежать рысью под абсолютно неподъёмными рюкзаками. Сева так вообще воткнулся в дверь вагона минуты за полторы до отправления.

* * *

Странная была поездка. Наверное, самая странная из всех, в которых довелось участвовать. Мы тыркались как слепые котята. Всё, ровно всё противоречило ожиданиям, противоречило картам, противоречило прочитанным отчётам. А мы – шли оптимальным путём, не допуская практически ни единой ошибки. Шедшая за нами следом спустя пару недель группа, сплошь состоящая из мастеров спорта и камээсов по туризму, маршрут не прошла, не найдя пути через перевал. Не хватало одного, другого, третьего… Обходились. Четвёртого, пятого… Находили. В итоге получилась поездка, которая будет помниться до самой смерти в мельчайших деталях.

Ленка полгода спустя: «Экспедиция на Тиман была сплошной хрустальной сказкой. Никогда в жизни у меня не было ничего сравнимого. И никогда больше не будет».

Она же два с половиной года спустя: «Знаешь, вот уже второй год возвращаюсь из экспедиции, смотрю, что я там отсняла, потом смотрю фотки с Тимана, Орши и т.п. и рыдаю».

Начать просто с того, что описанная в отчётах идея подняться на вёслах по Мезени, потом по Пузле, а потом по Чёрной, потратив на это десять дней, – при изложении её местным рыбакам, которых мы пытались подрядить подбросить нас на моторке хотя бы часть пути, устойчиво вызывала изумительный эффект. Аборигены в корчах падали наземь и в течение десятка минут не могли произнести ни слова. В их представлении этот путь требовал мощной моторки, двух бочек бензина, двух недель и другого сезона. Последнее – потому, что по низкой воде Верхняя Мезень, а тем паче Пузла просто непроходимы. Лишь десятый или пятнадцатый абориген, которого мы развеселили, поведал нам, что имеется полузаброшенная болгарская дорога, ведущая аж до среднего течения Пузлы, а может быть, и дальше, и по ней вполне можно проехать.

Интересный город Кослан. Живут бедно, машин немало, а найти машину, чтобы за деньги отвезла за двести вёрст, невозможно. Деньги их не интересуют, лень главнее. Зато там пекут самый вкусный хлеб на свете. Сидим на автобусной остановке, кто-то раз за разом обходит город, опрашивая водителей всех встретившихся машин приемлемой грузоподъёмности. Периодически рассылаем гонцов в соседние городки. Бодаемся с козлом. Забавный там козёл на автобусной остановке отирается. Любимая его пища – бычки, в смысле окурки. За день он их съел, наверное, килограмма три, и хоть бы что ему. Абсолютно железный желудок. Но при всей любви к бычкам, от прочего тоже не отказывается. Чуть зазеваться – и нет полбулки хлеба. То по-пластунски подползёт, то через щель в стене пролезет, то запрячется между рюкзаками и выждет момент для рывка, чтобы хватануть и смыться! Сперва зрелище было в кайф, но потом стало надоедать. Козла начали отваживать. Сначала мирно, потом пинками, а под конец – ловили, брали за рога, раскручивали в воздухе и метали с косогора. Козёл обиделся. И стал подкрадываться не только к еде, но и к нам. Дабы исподтишка бодануть, быстро обежать вокруг остановки и затаиться в новой засаде.

В общем, на поиск машины ушёл целый день, и ехали уже в сумерках, а приехали – совсем ночью. Под дождём. Водитель ткнул пальцем в темноту, что вон там течет Чёрная, усомнился, что выше по ней можно проплыть, и отбыл, оставив нас одних.

Мы полночи ползали по лесу на коленях, собирая в свете фонарей морошку и периодически подползая к костру попить чаю. Дождь лил, лил, лил… Хотелось дождаться окошка, чтобы распаковать рюкзаки и не намочить всё на свете, ставя палатки. Наивные… Это были последние наши сухие минуты на ближайшую пару недель.

Выспавшись, начали разведку. Сева с Антоном упилили вперёд по просеке, которая, похоже, вела в нужном направлении посуху, мы с Ленкой – рванули на Чёрную. Чёрная была совсем непроходима. Но хоть грибов набрали. А Сева с Антоном, похоже, прошли полпути до Светлой, километров пятнадцать, и просека шла дальше в её сторону. Груза было много. Шли сначала в три ходки, потом, когда количество еды стало значимо уменьшаться, – в две. Каждые полчаса начинался очередной ливень. Но даже когда не лило, шли преимущественно сквозь кусты. И вся вода, вылитая дождём, – висела на их ветвях. Вода была со всех сторон. Вода чавкала под ногами, вода водопадами валилась с ветвей, сыпалась с неба, смешанная с потом пропитывала одежду… День, другой, третий… Три километра туда, скрип ремней рюкзака, три километра обратно, усталая руготня на дождь и комаров… А когда добрели до перевала – погода стала настолько отвратной, что даже днёвку устроить пришлось.

И вот на этой-то днёвке и обнаружилось, что у нас проблемы. Началось с мелочей. Подивившись в очередной раз, с чего бы это из сепульки с остатками хлеба и плюшек пахло откровенной тухлятиной, разобрали её до дна. Ко всеобщему удовлетворению и прочему хохоту, на дне обнаружили раздавленное тухлое яйцо. Взятое в поезд, да не съеденное. Начав разбирать продукты – не остановились, перебрали все. Продуктов было мало. Планируясь, мы имели в виду, что подъём будет по рекам, а в реках есть рыба. А поднимались посуху. По расчётам, к моменту выхода на Светлую еды у нас останется всего на пару дней. Ружья нет. Грибов и ягод, конечно, прорва, но ими не проживёшь. Рыба – хорошо, но когда она ещё будет? Возвращаться же – ещё глупее, назад дальше. С этого конца мы машины не найдём за полным отсутствием людей, а по воде оно полтысячи километров. То есть – только вперёд. Со временем – тоже напряг: Антону на учёбу, Ленке на работу надо. Торопиться придётся. Грустно. А чуть позже Ленка отвела меня в сторону и, смущаясь, сообщила, что идти ей стало тяжело. У неё не закрылись месячные, кровотечение продолжается, что делать – непонятно.

Ленку разгрузили до предела. И всё равно – она еле шла, закусив губу. Повторялась ситуация с Оршей. Я бегал взад-вперёд, таская то свой рюкзак, то Ленкин, то ведя её саму. Антон с Севой пахали как два трактора, перетаскивая всё остальное. Нам опять повезло. Светлая оказалась ближе, чем выходило по расчётам, вышли мы на неё всего за день. Причём вышли метр в метр в той самой первой точке, от которой был возможен сплав. И вторично повезло. Комары вдруг пропали. Больше мы их не видели до самого конца поездки. Смешно – но и в третьем нам повезло. Погода резко улучшилась. Дождей стало всего два-три в день, причём коротких. Только вот рыбы в реке – увы, но не было совсем. Да ладно, Светлая – она короткая, может, в Пижме рыбы больше.

* * *

Лодки были заклеены и надуты. На борта были наляпаны вырезанные из самоклейки названия: большая посудина теперь называлась «Лапоть», малая – «СтюдибейкерЪ». Короткая процедура крещения, при которой Ленка вмазала по носу каждой лодки бутылью с денатуратовкой (восхитительно сиреневого цвета и странного вкуса водка, за время перехода настоянная одновременно на чернике, голубике, шикше, морошке, бруснике и горькой жимолости), погрузка, и – вперёд. Первый день сплава был приятен. Стремнины, пиление завалов, сумасшедший гряб против обратного течения в ямах, слалом по узким крутым протокам с бешеной струёй… К вечеру в реке даже стал появляться хариус. Начисто отказавшийся брать на любые искусственные наживки. На стоянке всё же смогли взять четырёх рыбин. Двух на муху, за которой я гонялся целый час, а ещё двух всё же уговорили цапнуться на блесну. Но что такое четыре не особо крупных рыбы на четверых? Так, побаловаться…

А вот следующие два дня стали сущим кошмаром. Река замедлила течение и заросла калужницей от берега до берега. Здоровенные лопухи высотой по пояс, со стеблями толщиной в руку, держали лодки вмёртвую. Более того – закрывали видимость. Раз за разом мы втыкались в тупиковые протоки, вылетали в замаскированные этими чортовыми лопухами ямы глубиной по грудь. И рыба опять исчезла. А еда – заканчивалась стремительно. От гордых названий лодок – оставалось по одной-две буквы, все прочие были давно содраны о лопухи. Любимой темой для шуток стал удачный выбор названий. Которые никаким прореживанием букв не допускали варианта с достославной яхтой капитана Врунгеля. На Ленку стало страшно смотреть. По возможности я держал её в лодке и тащил сам, но периодически заросли лопухов настолько густели, что ей тоже приходилось впрягаться. Ленка становилась ходячим привидением. Я потом десятки раз себя спрашивал, почему наша лодка шла первой? Почему нельзя было пропустить вперёд Севу с Антоном, а самим плыть по пробитому ими в лопухах проходу, что было бы гораздо легче? И ответ был один и тот же – для Ленки. Пусть ей это слегка труднее, но пусть именно её поддерживает адреналин первопроходства. По протоптанному она бы, наверное, скисла.

Наконец, лопухи расступились. Дальнейший сплав по Светлой был удивителен. Удивителен тем, что проходил как будто во сне. Восстановить последовательность событий – абсолютно невозможно. Есть одно большое ощущение сна. И плавного течения этого сна, проносящего нас по местам красоты настолько сумасшедшей, что описать её и даже вспомнить в деталях – нельзя. Но в то же время любая деталь, если навести на неё лупу памяти, всплывает в мелочах. Нереальная прозрачность ледяной воды… Гигантские плиты известняка, выстилающие дно и светящиеся сквозь ту воду… Двухсотлетнего возраста курная избушка размером со стандартную собачью будку, сидеть в которой можно было только на плашках десяти сантиметров высотой, упираясь головами в потолок… Кусты смородины вокруг избушки… Вырезанные на брёвнах автографы туристов девяностолетней давности… Заросшие берега, по которым не ходил ни один человек, и наклонённые над водой вековые лиственницы… Стометровые скалы, на вершинах которых лоси осенними ночами трубят свои песни… Висящая над водой жимолость, почему-то горькая как хина… Медведь, к которому мы подплыли метров на двадцать и который от щелчка Ленкиного фотоаппарата подпрыгнул высоко в воздух и в панике бросился бежать… Родник, бьющий фонтаном на полметра… Вид с вершины утёса, уходящая в дождливую и туманную даль тайга, уходящая туда же река с цепочкой островков, похожих на плывущих друг за другом крокодилов… Дайка странного базальта, покрытая коркой ржавчины, которая вполне могла оказаться состоящей из какой-либо алмазоносной породы, но времени на обследование которой не было… Огромные омута со склонившимися над ними неожиданно гигантскими для Севера вётлами… Сёмга, висящая в одном из омутов на глубине метров пяти, мимо которой нас проносило столь мощное течение, что никакой возможности притормозить и кинуть блесну не просматривалось… Мощная усталость… Десять-двенадцать ходовых часов в день, а потом – палатку ставить, ужин варить, вещи сушить… Хочется днёвку, а на это нет ни времени, ни еды… Одна галета и чайная ложка крошек от размоловшихся галет, выдаваемая на завтрак кроме небольшой порции геркулеса на воде, но с ягодой… Жареные без масла грибы… Последняя пригоршня чаю… Заваренный для его экономии взвар из шиповника с брусникою, оказавшийся столь мочегонным, что всю ночь бегали ежечасно… Последняя пригоршня соли, последняя поллитровая бутыль сахарного песку… И всё это – смятое во времени, плавно перетекающее одно в другое… Большая куча погнувшихся, потёкших, подплавившихся, даже отчасти сплавившихся один с другим моментов жизни, накрытая сверху для сохранности полупрозрачной тканью. Вот чем примерно является воспоминание о Светлой.

* * *

Ура! Люди. Люди!!! Люди!!!!! Впереди – впадение Светлой в Пижму, там, на берегу, избушка, а около неё – два человека и собака! Сквозь хрустальные струи Светлой, сквозь мутный и тёплый поток Пижмы, сквозь береговую траву в полтора роста высотой – мы выплываем, выползаем, выбегаем к избушке. И – накидываемся на чай, на хлеб, на мёд, на уху из хариусов, на сгущёнку… В избушке – приехавший на рыбалку главный лесничий района с сыном, послезавтра они обратно, еду не всю доели, отсюда и возможность пиршества. К сожалению, с собой нам практически ничего не обломилось, так, горсточка соли и полбуханки хлеба. Всё лишнее просто съели, не отходя от кассы. Но наконец мы сыты. И наконец, мы «из первых рук» услышали, что нам ждать дальше по реке, и теперь можем относительно точно планироваться. Начиналась новая жизнь.

* * *

Прикидка времени показала, что идём притирку, но пока не опаздываем. Беспокоило состояние Ленки. Кровотечение не прекращалось, она становилась всё более и более нервной и всё более и более замкнутой. То, что с ней происходило, скорее походило не на названную ей проблему, а на выкидыш на раннем сроке. Регулярно стало доходить – не то чтобы до конфликтов, но до перебрасывания одной-двумя злыми фразами, как правило, на пустом месте. Немного спасала рыба, которой вдруг стало сколько угодно. Мне ещё в детстве мама рассказывала, как её выхаживали при тяжёлых болезнях диетой, состоящей исключительно из густейшей ухи из сигов и хариусов. А именно такая уха и стала основной, если не практически единственной нашей пищей на обозримое будущее. Думаю, что в немалой части из-за этой ухи физическое состояние Ленки стабилизировалось. Но психическое продолжало ухудшаться. Замыкалась. Постепенно теряла активный интерес к чему бы то ни было, лишь отстранённо смотрела и впитывала глазами происходящее вокруг. Даже с тем медведем – Ленка взяла фотоаппарат в руки только после моих слов, хотя смотрела на него с самого начала эпизода.

Через два дня мы проезжали мимо микродеревушки при метеостанции. Еды нам там не обломилось, но Ленка смогла позвонить матери. Та, судя по всему, наорала и повторила свой ультиматум. Во всяком случае, когда вечером вдруг зажгли полярное сияние – Ленка грустно посмотрела на него и сказала, что жаль… – Что жаль? – Я впервые его вижу. И жаль, что больше не увижу.

Ровно один раз Ленка немного воспряла. Наверное, это был последний раз, когда я её видел счастливой, за исключением отдельных редких и кратких проблесков спустя месяцы и годы… Последний раз, когда я видел весёлое и радостное сверкание её глаз, потом – только болезненное. А произошло это, когда на медленном участке реки нас догнал тот лесничий и предложил немного поддёрнуть своей моторкой. Много не получилось, километров двадцать всего, дальше он отцепился, выключил мотор и взялся за блесну. Но – как ехали! Пляжные пластиковые лодки и мощный мотор – вещи малосочетаемые. Вести подобную лодку на буксире – задача вообще головоломная. Через год сам попробовал, убедился. Вести две сразу – задача для виртуозов. И виртуозом должен быть не только ведущий, но и ведомые. В первые же пять минут Сева начерпал полную лодку и промочил всё своё и Антоново барахло. Дальше для получения хорошего настроения достаточно было оглянуться и посмотреть на мокрого как свежевыстиранный кот Севу, лежащего пузом в луже, философски смотрящего то вперёд, то на экранчик своей жэпээс и при том управляющего лодкой, идущей на глиссировании, при помощи самых обычных вожжей. Не надо было махать вёслами. Можно было всласть любоваться проплывающими берегами, тайгой, утёсами, столбами… Щёлкать фотоаппаратами, как те японцы на экскурсии… Задранный нос, натянутые вожжи, с шипением расходящийся от лодки вал воды – скорость всё же была раза в два больше предельной для водоизмещающего хода, поэтому лодки разгоняли преизрядное мини-цунами… Стартующие с воды стайки перепуганных молодых уток… Плюс – наличие какого-никакого перекуса и даже глотка денатуратовки! Целых полтора часа настоящего сибаритского блаженства!

Как думаете, сколько нужно рыбы, чтобы прокормить четырёх человек, если другой еды совсем нету? Я сам поразился, когда выяснилось, что пуд в сутки – это то количество, которое всего лишь позволяет не ощущать зверского голода. Уха выглядела примерно так. Налавливалось огромное количество хариуса… При том что он был преимущественно совсем мелкий. Тратился час на чистку… Дальше в котле варились плотно набитые туда рыбьи головы, штук сто в пяти кружках воды. Потом головы вытряхались в таз, а в оставшихся четырёх кружках крепчайшего бульона варилась одна луковица и килограмм шесть рыбьих тушек, упрессованных в котёл чуть ли не ногами. Когда собственно уха съедалась, традиционно остававшиеся полуголодными Сева с Антоном приступали к главной части действа. Головы. Вид двух кадавров, сноровисто жрущих в ночи селёдочные головы, наваленные горкой в тазике, был поразителен, ностальгичен и философичен одновременно. В отличие от того дубля профессора Выбегалло наши кадавры успевали обсосать каждую косточку, успевали чистить бороду от объедков и съедать их, успевали, извинившись, выхватывать друг у друга из-под носа головы покрупнее и посочнее, успевали комментировать ход трапезы… Зрелище!

Впрочем, уха, сколь бы хороша она ни была, – блюдо не только малосытное, но и быстро приедающееся. Как мы только ни упражнялись в попытках создать из тех хариусов что-либо отличное от! Жарили на жалких остатках масла… Пекли в глине, фольге и золе… Чищеными и нечищеными. Коптили во мху… Фаршировали ягодой. Комбинировали с солёными и жареными подосиновиками. Кстати, великая была идея – в начале сплава, пока ещё были соль и пряности, заготовить ведёрко рассола, поставить в лодку и ежедневно подсыпать в него пару-тройку мисок бланшированных грибов, а столько же съедать уже просолившимися.

С солью, кстати, вышел любопытный казус. Сева пару дней назад разжился парой горстей, выменял на блёсны у проплывавших мимо рыболовов, свои блёсны уже пообрывавших. И вдруг – подплывает к нашей стоянке рыбнадзор совместно с егерями заказника. Объясняют, что о нас уже слышали. Что плыть и рыбу ловить в рамках общих правил – разрешают. А напоследок просят нас больше не дарить блёсен местным браконьерам. Вот как таёжный телеграф работает!

Вершиной же наших кулинарных изысков стало копчение во мху. Не только гастрономической вершиной. Эстетической – не менее. Фотография нашей коптильни стала одной из самых известных моих фотографий и даже взяла Гран-при одной из крупных международных конкурсных выставок. А суть процесса такова. Протапливается костёр из толстых брёвен, так, чтобы достаточно большая площадка стала полностью покрыта раскалёнными углями. Сверху наваливается толстый, сантиметров в тридцать, слой мха – сфагнума или кукушкиного льна, какой уж есть. Охапок десять нужно. Сверху раскладывается в один слой рыба, и всё сооружение прикрывается ещё одним таким же слоем мха. Важная деталь – не полениться перебрать мох. Это не продувка макарон, это действительно важная операция. Тиманские болотистые леса, где мха много, – поросли таким количеством аконита, что в каждой охапке мха количество кустов аконита превышает три. А ядовит он – очень. Тамерлана им травили, если кто историей интересуется. И массу других известных личностей.

Пока идёт процесс – надо сосредоточенно затыкать всякую образующуюся в пласте мха дырку свежим пучком того же мха. Минут тридцать подряд. И только тогда можно будет открыть костёр и быстро-быстро спасти из вспыхивающего в разворошённом мху пламени результат. Вкусно – невероятно, в особенности если дать часок-другой полежать, настояться. Умопомрачительно вкусно. И – столь же упопомрачительно красив процесс. Дым, идущий из такой коптильни, густ, влажен, осязаемо плотен и в то же время – разноцветно струйчат. Дым накрывает всю «сцену», он везде, он неизвестно где образуется, он сочится отовсюду. Совсем как тот таинственный свет на картинах Рембрандта, тайну которого до сих пор безуспешно разгадывают фотографы и кинооператоры. Материя, соединившая в себе лучшие качества воздуха, воды и света, – вот что такое этот дым.

* * *

Ленка теперь выходила из лодки только на стоянках. Даже громадная нависшая над рекой скала с гротами, зарослями удивительно крупной брусники на уступах, картинными соснами, старинным золотым рудником на вершине – не привлекла её внимания. Быстрее вперёд, а то будет поздно, отпуск просрочится, с работы выгонят, так что всё, что вокруг – как ни жаль, но придётся оставить. Примерно вот к этому она и сводила каждый разговор. Антон тоже начал лить воду на ту же мельницу… Пропускать занятия ему было не с руки, паникёром он тогда был изрядным, а имеющиеся по расчётам три дня запаса казались ему хиловатым резервом. Плохо это. Нельзя так. Когда половина команды нытики – поездка превращается в кошмар.

Для экономии времени попробовали срезать большую излучину, на которой сорок километров сплава можно было заменить пятью километрами волока. Фиг там экономия. Посланные на разведку Сева с Антоном заблудились и, потратив пять часов, дорогу так и не нашли. Пришлось ночевать, а дорогу искать уже утром. И таскать в две ходки. Ленка упиралась. Пыталась идти самостоятельно и нести рюкзак. Сделав шаг в сторону с тропинки – терялась в лесу. Присев отдохнуть – выключалась и не слышала криков, которыми её искали. Словом, на волоке мы потеряли вдвое больше времени, чем ушло бы на сплав. Не считая потраченных сил и нервов. Впереди – оставался один день сплава по ненаселёнке, а дальше уже пойдут деревни.

Последний кусок «настоящего» сплава происходил уже не в режиме «сна», а в режиме «бреда». По-видимому, мы плыли по самым красивым местам Южного Тимана. Суровые стены нависали над рекой. Сверкали белизной ягельники у подножий. Перстами указующими на склонах стояли высоченные каменные столбы, и в каждом втором мерещился достославный жест, обычно исполняемый при помощи среднего пальца правой руки. Иногда известняковые плиты, поросшие вдоль трещин «змейками» маленьких сосенок, выходили на берег и уходили дальше на дно реки. В таких местах течение становилось совсем бешеным. Наверное, там опять была бы первоклассная рыбалка. Но половить удалось всего полчаса, причём с серьёзным конфликтом. Ленка ныла, что надо быстрее. Ныла, что хочет угостить маму малосольными хариусами. Садок же взял да распоролся – и вся рыба, на то предназначенная, ушла. Вот я и остановил лодки на этом убойной красоты повороте с предложением часок отдохнуть да пофотографировать, пока я восполняю рыбный запас. За полчаса ходу до деревни, в которой ночёвку наметили. В итоге – обида надолго.

Собственно, остаток маршрута подробно описывать незачем. Из каждой деревни Ленка звонила матери. Та её продолжала накачивать. Ленка замыкалась всё сильнее и сильнее, всё больше и больше обижалась на каждую мелочь, на каждое слово, на каждую задержку… Нет, скандалов не было. Никто из окружающих даже не видел быстро растущей между нами стены отчуждения. Даже бабушка, у которой мы объедались простоквашей в деревне, стоящей на месте Великопожненского скита, в котором когда-то произошло массовое самосожжение шестидесяти восьми раскольников, долго умилялась, насколько у нас дружная и хорошая семья… Я не находил себе места. Пытался пробить эту стену всеми способами, со всех сторон… Безнадёжно. Грустная улыбка, поцелуй и полный отказ разговаривать о будущем. Видимость сохранения всех отношений и автоматически работающая программа их прекращения.

Пожалуй, вот зарисовка того момента, который врубился в самое болезненное место памяти. Последнего момента, когда был ещё хоть какой-то призрачный шанс остановить быстро раскручивающееся колесо грядущих несчастий. Собственно – последнего момента перед тем, как мы окунулись обратно в цивилизованное общество, в котором свои обычаи и правила и в котором кроме нашей воли и наших умений есть масса других сил, и не только на добро нацеленных. Итак, паром через Печору. Колоссальной ширины и мощи река. На этом берегу остаётся Тиман, на том – вырастает древний город Усть-Цильма. Низкие, быстро проносящиеся по небу рвано-серые облака. Почти сбивающий с ног и свистящий в такелаже ледяной порывистый ветер. Паром, то есть ржавая-ржавая баржа, которую надрывно тащит пришвартованный к борту буксир. Почему-то оставленное откинутым кормовое ограждение, оно же мостки для въезда машин. Острая и злая метровая волна, с такой силой шлёпающая в ржавое днище, что рёва машин буксира не слышно. И – тонкая-тонкая Ленка в облегающих джинсах и в красной курточке, ни за что не придерживаясь, неподвижно стоящая над бушующей водой на самой корме и глядящая назад на Тиман с физически ощутимой давящей болью в глазах, но без единой слезинки… Стоящая с неподвижностью статуи. При том что баржу болтало нехило, а ветер так и просто рвал одежду. Вот так.

* * *

Ранним утром мы добрались до дома и скинули рюкзаки. Я в темпе побежал вытащить оставшееся на кухне и основательно протухшее помойное ведро, а когда вернулся… Ленка с невероятной скоростью и деловитостью бегала по квартире, собирая свои вещи. Не отвечая ни на один вопрос. Ни разу не посмотрев в мою сторону. Убедить её выпить чаю и поговорить было очень сложно. Но – удалось. Минут десять уговаривал попить чаю, и потом ещё минут через десять – удалось вытащить на разговор.

Полчаса она сыпала упрёками. Перемежая их некоторыми заявлениями иного характера, но высшей степени странности. Она говорила, что всё лето её раздирали напополам желание немедленно от меня уйти и столь же немедленно оформить отношения и родить ребёнка. Что я её не понимал, не понимаю и не пойму. Что я должен больше заботиться о своём здоровье, а то её не устраивает перспектива получить со временем мужа-инвалида. Что она стерва. Что она кроме меня в эти полгода встречалась и с другими. Чтобы я не особо волновался, так как это было не всерьёз, а любила и любит она только меня. Что на Тимане, когда начало расти отчуждение, я зря сжимался в комок и пытался найти подходы. Надо было ломать. Да, она знает, что сломанная она мне не нужна, но тем хуже. Что если я хочу, чтобы она осталась, – разве я не понимаю, что должен изменить всё вокруг, вообще всё? И в смысле в квартире, и в смысле окружения. Что нас вообще никто не понимает и ей это надоело. И так далее, и тому подобное. Последним и ключевым – был вопль: «Ты даже не удосужился познакомиться с моей матерью!»

Я отбивался как лев. Находил в себе силы не сорваться на ответный ор и мирно, но честно, твердо и без дипломатии отвечать на каждый «аргумент». Не дать уйти вообще – было невозможно. Так как она торопилась не только сбежать от меня. Она торопилась на операцию. Так что в итоге не только пришлось отпустить, но и проводить до метро, донеся рюкзак. От дальнейших проводов отказалась категорически. Уходя – не оглянулась. Но перед уходом сменила интерпретацию происходящего. На то, что в наших отношениях имеется серьёзный кризис. Что надо подумать. Что на раздумья нужен месяц. По истечении которого, точно первого октября, она либо вернётся насовсем, либо не вернётся вообще. Никогда. В течение этого месяца я не должен звонить. А если попытаюсь – к телефону её звать не будут.

Что поделать? Постановка более или менее честная, решение вроде бы принято, голос твёрдый. Валяться в ногах и упрашивать? Наши отношения подобного не допускали, у нас был союз уважающих друг друга людей… Удерживать силой? То же самое плюс необходимость операции… В общем, отпустил.

Месяц спустя: «Я тогда ехала домой как в тумане. Несчётное количество раз, на каждой станции, я рвалась выскочить из вагона и ехать обратно к тебе. Нет, если бы ты со мной поехал – ты бы меня не вернул. Я твёрдо знала, что должна уйти».

Ещё месяц спустя: «Те упрёки? Не вспоминай их. Это был бред. Я приняла решение, и мне нужно было сказать хоть что-то. Оправдаться и отмазаться. А что я при этом говорила, я уже сама не помню. Забудь. Это неправда».

Два года спустя: «Ушла я от тебя по весьма банальной и смешной причине – достал. Кстати говоря, эта причина не раз портила мне жизнь, ну нет большего эгоиста на свете, чем я, не могу я мудро перетерпеть какие-то ситуации, а могу просто уйти от человека из-за всякого пустяка, и осуществляла это не раз. О чём потом и жалела. Тоже не раз. Так случилось и тогда, только не на того напала. Уже по дороге домой поняла, что в этот раз вернусь, не тот это случай, чтобы уйти навсегда как обычно, сжигая за собой все мосты, причём вернусь, не дождавшись первого октября. Но вот же, блин, идиотский характер, решила помучаться сама и тебя помучать ожиданием длиной в месяц».

* * *

Этот месяц я провёл, утонув в обычной работе, утонув в сканировании и обработке привезённых с Тимана слайдов, утонув в горечи утраты… Ленка действительно заблокировала все каналы связи, но сама – вела слежение. Дважды я засекал её присутствие в чате нашего виртуального арт-объединения, пытался пойти на контакт – она исчезала. Я знал, что сделать ничего нельзя, можно только ждать. У Ленки упрямства – на стадо из ста ослов хватит. И гордость немереная. Пробовать прошибить – эффект вызовет строго обратный. Плавали, знаем. Если девица переклинивается на собственном упрямстве – туши свет и спускай парус. Пока она не засунет то упрямство в собственную задницу собственноручно, ловить нечего и добра не будет. Потом слежение прекратилось. Единственное, на что я ещё надеялся – ровно на одну из её старых подруг, оставшуюся в видимости. На вторую Лену. Просил её быть с Ленкой в плотном контакте и немедленно мне сообщить, если, по её мнению, будет пора искать примирения. Уповая на то, сколько мы ей добра сделали – и работу ей искали, и мирили с бойфрендом, и массу прочего… Она врала. Врала, что звонит Ленке ежедневно и никак не может дозвониться. Врала, что Ленка известная стерва, у которой люди очень легко остаются в прошлом. Врала, что Ленкина матушка, всегда с ней такая ласковая, теперь на неё при её звонках волчицей смотрит. Таки наоборот оно было. Как выяснилось позже, Ленка её просила приблизительно о том же в мой адрес. Звонила практически ежедневно. А та – и ей врала. Врала, что у неё нет ни минуты на то, чтобы поговорить. Врала, что не может мне дозвониться. Врала, что слышала о том, что я себе новую девушку завёл.

Я начал привыкать к мысли, что Ленка всё же для меня потеряна. Было больно, было горько, но – жизнь на этом не кончается. Опять плавали, опять знаем. Расклад не выходил пока что за грани привычного, много раз пройденного. Да, удар, да, потери неизбежны. Выживу. И вот тут… Вот тут-то и наступило тридцатое сентября, а точнее – ночь на первое октября. И в этот момент – моя жизнь окончательно и полетела под откос.

* * *

В девять вечера раздался звонок в дверь, и мне на шею кинулась Ленка, приговаривая, что до невозможности соскучилась! Следующую пару часов – были поцелуи, ужин, фотографии, обсуждение следующих путешествий. Я был до невозможности счастлив. Ленка тоже. Мы не могли друг от друга оторваться. Единственное, что напрягло – слёзы на Ленкиных глазах в тот момент, когда я ей показывал карту ещё более интересного путешествия. И слова, что это было бы воплощённой мечтой, «если ты захочешь ещё раз взять с собой такую стерву, как я»… Уже потом, задним числом, я сообразил, что то дикое возбуждение, в котором она пребывала, равно как и сильно суженные зрачки, – неспроста. Впрочем, не только зрачки. Глаза её опять сверкали и горели огнём, но это был уже другой какой-то огонь, незнакомый мне и пока непонятный.

И музыка… Во времена безоблачного счастья – мы с Ленкой каким-то чудом попали на концерт Кена Хенсли с симфоническим оркестром, который проходил в МДМ, причём на лучшие места. Концерт был потрясением. Новая композиция «The Last Dance» полностью затмевала им же написанную культовую песню моей молодости – «July Morning», также блестяще исполненную на том концерте. Неделю назад я купил новый альбом Кена, в котором эта композиция была и центральной и титульной. Его мы и слушали. Плавные трансформации мелодии, от баллады к року, через фортепианную сонату к тяжёлому року и далее к металлу, непредсказуемые смены ритма, стиля, тембров, интонаций, абсолютно неожиданная финальная часть… Но время – неумолимо шло к полуночи. Музыку пришлось приглушить. Наступало обещанное первое октября.

Вдруг погасшие глаза. Странная улыбка.

– Володь, а у меня к тебе просьба…

– Запросто. Какая?

– Володь, а постели мне, пожалуйста, спать в другой комнате.

– ???

– Да так вот. Просто я пришла сегодня чисто по-дружески. Знаешь, я ведь от тебя всерьёз тогда ушла и начала искать новую жизнь. Никто тебе и в подмётки не годился. По вечерам я кричала при маме, что я не могу без тебя, но я тебя ненавижу. Что ты для меня как наркотик, с тобой плохо, но без тебя – нельзя. И вдруг – две недели назад я нашла себе нового мужчину, и мне с ним хорошо.

Удар был сокрушителен. Чего угодно мог ожидать, но только не этого. Ещё пять минут назад она была счастлива со мной. Как и я. Несколько минут подряд я был настолько ошарашен, что не мог произнести ни слова. Сидел на диване, а всё счастье, всё настроение, все планы и идеи насчёт будущего, не говоря об уверенности в том будущем, появившейся в момент её прихода, сползали с меня клочьями, как отмершая и разложившаяся кожа у трупов в фильмах ужасов. Наверное, смотреть на меня было совсем страшно. Ленка, помолчав, спросила, может, если мне так неприятно её присутствие, ей лучше уйти? Я не ответил ни словом, ни жестом. Она села рядом на диван…

– Лен, как же так? Мы же договаривались, что если ты приходишь сегодня, то навсегда? Я ведь уже почти примирился с потерей, ты же видела – я не был готов к твоему приходу, не ждал…

– Не помню. Я должна была к тебе прийти. Я помнила только про первое число. Я не смогу жить, если ты исчезнешь из моей жизни. Вот я и здесь.

– Но ведь…

– Володь, пойми. Миша такой же разносторонний и талантливый человек, как ты, но он – полная твоя противоположность. Буквально во всём. Это второй человек в моей жизни, который меня устраивает полностью. Первый – ты. Сейчас я с ним, и останусь с ним. Но ты для меня – гораздо важнее. И я к тебе пришла как друг.

– Не понимаю.

– Поймёшь. А знаешь, как я с ним познакомилась? Не поверишь. В кафе. Я долго пыталась поговорить с Леной, посоветоваться, как правильнее к тебе вернуться. У неё никогда не было времени не то чтобы на встречу, но даже и на телефонный разговор. Два слова и пока-пока. А потом мы всё же договорились с ней встретиться в центре, в кафе посидеть. Она не пришла. Вот там с Мишей и познакомилась.

– Ну и что? Мы с тобой – вообще на Красной площади познакомились.

– Да, посмотри вот, неделю назад вторая Лена ко мне в гости наконец добралась и вот что она мне подарила!

Нашейного ношения горшочек с благовониями. Такие иногда носят всякие индуисты и прочие кришнаиты. А ещё – винтовые наркоманы. Дабы отбить специфический запах наркотика. Правда, последнее соображение пришло в голову уже намного позже. Очень намного. То есть о том, что это опять могут быть наркотики, я через какое-то, тоже немалое, время догадался. Но не мог понять, какие именно – с одним в её поведении не бьёт одно, с другим другое… Но чтобы винт… Винт был исключён заранее. У одного моего большого друга жена влипла с винтом, это были полтора жутких года, и то, что она смогла сняться, хоть и с серьёзным ущербом для психики, – очень большое везение. Я знакомил Ленку с ними, видел её впечатления. Что-что, а эту гадость она просто обязана была обходить за километр до конца своей жизни, в чём в чём, а в этом я был уверен на двести процентов.

Минут десять разговор продолжался приблизительно в этом духе. По содержанию. По форме – менялся. Тот новый огонь в Ленкиных глазах – горел ярче и ярче. В голосе начали появляться истерические нотки… Вдруг – фонтан слёз, первых слёз, которые я когда-либо видел на её глазах. Если не ошибаюсь, первых слёз, которые кто бы то ни было видел на её глазах за последние немало лет.

– Володь, ну как ты не поймёшь? Я не могу тебя терять! Ты – самый главный, самый важный человек в моей жизни! Я готова на всё, лишь бы сохранить тебя!

– А он?

– Да пойми же ты! Он – ненадолго. Недели через две я от него сбегу. Он – человек абсолютно пустой. У него огромное самомнение, он пытается заниматься всем и стать всем. Но на самом деле он ни на что не годится – как у него ничего не получалось, так и не получается и никогда не получится. Потому что на самом деле он пустое место. С тобой интересно, а с ним – очень быстро скука одолеет. И очень скоро я от него сбегу…

– Так ты же только что говорила, что он такой весь из себя интересный и талантливый?

– Ну да, такой и есть. Но абсолютно бестолковый.

– Знаешь, а возвращайся ко мне?

– Володь, но я же стерва… От тебя я тоже через две недели сбегу.

– Ты же говоришь, что я тебе нужен?

– Да, ты мне нужен. Я лучше умру, чем останусь без тебя. Но долго с тобой пробыть я всё равно не смогу.

– Почему?

– Ты не поймёшь.

– А попробуй объяснить? Может быть, пойму?

– Нет, не буду объяснять. Объясню лучше другое. Хочу, чтобы ты знал: я люблю и буду любить только тебя, ты был, есть и останешься самым важным в моей жизни; когда я пойму, что тебя совсем потеряла, я умру… Но к тебе не вернусь.

– Бр-р-р-р-р…

Постепенно начала вырисовываться некая система. Когда она говорила обо мне – слезы высыхали, глаза загорались, на лице появлялась мимика. Когда говорила о нём – глаза тоже загорались, но другим огнём, мимика на лице пару раз проскакивала, но слабая, в интонациях чувствовалась фальшь. Когда же разговор сносило на то, почему же она с ним, а не со мной, – лицо каменело, глаза тухли и ручьями лились слёзы. Разумеется, всё это кончилось совместной ночью. Самой феерической из наших ночей. Сначала она предупредила меня, чтобы я был особо осторожен, потому что у неё самый опасный день. Даже попыталась уговорить меня надеть презерватив, что никогда у нас не практиковалось. Постепенно, впрочем, предупреждение об осторожности растворилось и было забыто. Потом, потом, потом… Абсолютно всё было по-другому. Впервые я был столь же неутомим, как когда-то с Анной. Но взаимопонимания, такого, чтобы слова перестали быть нужны, чтобы каждый каждого понимал с полувзгляда, с полувздоха, с малейшего прикосновения, – всё равно не было. Даже того, что было у нас с Ленкой в нашу первую ночь, одну из самых невыразительных, – так ведь тоже не было. Не было и изощрённой фантазии. Была обоюдная страсть. Была готовность съесть друг друга. Было обоюдное желание. Была необходимость. Было стремление с радостью сделать всё, что захочет другой. Была обоюдная и полная неутомимость. Были слова, много слов, масса слов… Масса клятв. Уверения, что это – навсегда. Уверения в вечной любви… Уверения в том, что я – лучший. Что она – лучшая. Просьбы наплевать на любую осторожность. Просьбы простить и забыть как болезнь… А потом – был сон. Она отключилась часов в пять утра, я получасом позже. А в восемь она меня разбудила и, опять с каменным лицом и со слезами на глазах, объяснила, что уходит на работу – и уже не вернётся. Никогда.

– Почему?

– Потому, что я всё равно от тебя сбегу. Через две недели.

– Это не так. Говори правду.

– Я не смогу с тобой. Я – обычная девчонка. Тебе другая нужна.

– Это не так. Всё же – почему?

– Знаешь, мне всё равно, сколько тебе лет. Но ты не хочешь следить за своим здоровьем.

– Ну да, не хочу. Но это – не причина. Говори настоящую.

– Знаешь, если я скажу тебе правду, ты вообще никогда в жизни не захочешь меня видеть…

– Говори. Вот если не скажешь правду – точно не захочу.

– Знаешь, я тебе уже сказала, что Миша человек пустой и неинтересный и что я его тоже через пару недель брошу. Но сейчас – мне с ним лучше.

Опять слёзы струями, истерика на всю катушку… Еле-еле пресёк её попытку выпрыгнуть в окно – первую из попыток суицида, которые так изобиловали в течение ближайших нескольких недель. Продолжение разговора было уже сидя на полу в прихожей. Стоять она уже не могла. Белое лицо, трясущиеся руки и губы…

– Володь, я тебя очень-очень прошу. Я на всё готова! Я не хочу и не могу тебя терять! Хочешь – я буду тебе каждый месяц, даже каждую неделю новых девчонок приводить?

– А нафиг они мне сдались? Мне – ты нужна… А если вдруг так уж вопрос встанет – что я, сам не смогу найти? Какого, в конце концов, чорта? Что происходит? Правду скажи.

– Да не могу я тебе правду сказать. Не могу и всё тут. Я к тебе опять приду. Через неделю.

С этими словами она вскочила, каким-то невероятным усилием с неизвестно откуда взявшейся энергией отшвырнула меня в сторону и убежала со всех ног. Догнать у меня – не получилось.

Два года спустя: «О том, почему я от тебя ушла и как я приняла решение обязательно вернуться, я тебе уже рассказывала. Так вот, всё бы оно и ничего, если б не повстречалась я 13 сентября с Мишей, решив, что мимолётный роман скрасит моё ожидание. Он ничего не знал о твоём существовании (ещё раз спасибо мне), а я и не подозревала, что этот роман не удастся завершить за неделю и вообще не удастся завершить. Тут у меня действительно крышу начало сносить. Я начала путаться, но по причине собственной патологической лени и отсутствию способности мыслить отказывалась разобраться самостоятельно во всём, предоставив это тебе и ему. Единственное, на что я надеялась – это на своё сердце, которое разрывалось на мелкие ошмётки при отсутствии помощи со стороны мозга. Я металась меж двух огней».

Когда я вернулся, у меня надрывался телефон. Звонила Ленкина матушка, желавшая узнать, ушла ли уже Лена, а если ушла, то куда поехала. На работу или домой? А точно ли ушла? Так на работу? Ни на какие мои вопросы – ответов не было. Раз за разом поступали эти три её вопроса, перемежающиеся проходами на тему того, насколько я непригодный для Ленки муж, какая это великая милость с её, матушкиной, стороны, что она разрешила Ленке в последний раз съездить ко мне на ночь, типа попрощаться, что она не потерпит, если я буду мешаться в Ленкиной жизни, что я, что я, что я… Лишь много позже до меня дошло, что половина всех упрёков, которые я от Ленки слышал с самого начала охлаждения отношений, – были дословным изложением матушкиных сентенций.

* * *

Я начал сходить с ума. Крепло ощущение беды. Не было ни единой разумной идеи, что это за беда, в чём её корни… Через неделю Ленка не появилась. Я звонил ей на работу, звонил её матери… Нету. Не знаю. Нету. Не знаю. Нету. Не знаю. Ещё несколько дней. Телефонный звонок. Во втором часу ночи. Ленка рассказывала о том, что сегодня ездила в какие-то катакомбы и, вернувшись, – поняла, что не может без того, чтобы меня хотя бы услышать. Внезапно помягчевшим и слегка удивлённым голосом – сказала, что матушка передала ей, что я звонил. Сказала, что ей без меня плохо. Но что вернуться она не сможет. Что она помнит о своём обещании через неделю прийти опять, но вот пока не время ещё. Что она вчера рассказала своему новому о моём существовании в природе. Сказав, что я для неё – это святое. Показала мои фотоработы. Что он пообещал всегда ко мне уважительно относиться и Ленкиных воспоминаний обо мне не трогать даже пальцем. Экий бред. И фиг там, что он ей пообещал. У меня глаза полезли на лоб, когда я на следующий же день обнаружил, что все мои фотографии на арт-сайте Иероглиф, на которых была изображена Ленка, испоганены чьими-то комментариями, представляющими собой типичный, прямо по учебнику, наркотический бред урождённого олигофрена, одержимого манией словотворчества. Ещё больше полезли на лоб – когда я увидел сходные комментарии этого же персонажа на авторских страницах некоторых наших с Ленкой друзей на том же Иероглифе. И уж совсем я перестал понимать что бы то ни было – когда подобный же бред, но только под другим никнеймом и с другим адресом электронной почты, обнаружился в гостевой книге моего персонального сайта, и на этом я, наконец, понял, что это и есть тот самый Ленкин новый любовник. Ни хрена себе. Утончённая Ленка – и пропитанный наркотиками дегенерат? Это как?

Два года спустя: «Надо сказать, что с момента нашей встречи с Мишей мы не расставались ни на минуту. И каково ему было выслушивать все последующие месяцев шесть, а то и год – хвалебные речи о тебе. Да, это так, я без умолку трещала ему о том, какой ты замечательный, а он – полный ноль. Он терпел, и даже отпустил меня к тебе первого октября, я не вернулась ночью. Утром он меня ждал на работе. Я была к тому моменту уже вымотана до предела. Я ничего не понимала. Решила, что ушла от тебя окончательно. Что всё кончилось. Нифига я не решила!!! Началось перетягивание каната, только не между тобой и моей матерью, как думаешь ты, а между тобой и им. (Представляю, как ты сейчас со словами “Ну и дура!” сплёвываешь на пол). М-дя… Вот не помню, что там был у нас за разговор и как все было в точности, помню лишь, что при малейшей ссоре я предпринимала попытки смыться к тебе. Да, знаю, такое поведение простительно пятнадцатилетней девочке, но не мне».

Я не знал, что думать. Я не знал, что делать. Как понимать. Я знал, что Ленка меня действительно любит. Это – было, есть и будет правдой. Если она пытается от меня оторваться, пытается меня забыть по собственной воле – удивительно это, но при её упрямстве и её гордости единственное, что можно сделать, так это помочь. Если не по собственной – она должна сказать, что происходит. Без этого я ничего не смогу сделать. Иначе – две сломанные жизни. Примерно так. Как ни прискорбно – придётся принимать меры к тому, чтобы вытравливать все чувства у себя. Кошмарное занятие. Но иногда удающееся, хоть и с бо-о-ольшими потерями. Время – не врач-терапевт, как это считают многие. Время – хирург. Точнее – хирург онкологического профиля. Любовь из души можно вырезать только как раковую опухоль, прихватив все соседние ткани и искромсав относительно соседние. Самостоятельно – можно сделать примерно то же самое и фиг что больше. Получить успокоение, потеряв изрядный кусок души.

* * *

Через несколько дней – следующий телефонный звонок. На этот раз днём. Ленка дрожащим голосом сообщила, что нашла себе вторую работу, так как на основной остаётся целая куча свободного времени, её новая работа – в трёхстах метрах от моего дома, что сейчас она там, что, попав туда, она не может удержаться от того, чтобы меня увидеть, и что, если я не буду возражать, через полчаса она зайдёт.

С порога Ленка объяснила, что нынешний визит уже точно дружеский, что ничего не будет, а если такая постановка не устраивает, то она уйдёт, и если с ней что-либо плохое при этом произойдёт, так оно и к лучшему. Голос потухший и дрожащий. Все мышцы напряжены. Стояла на пороге, пока не провёл под руку в комнату. Руки и ноги – не гнутся. Как тогда в Солнечногорске. Достала из кармана крысу. Объяснила, что они с Мишей эту крысу позавчера купили и что с собой она её взяла специально. Как напоминание, что у неё теперь новая жизнь. Ладно. Фиг с ним. Пусть заходит. Если уж так – попробую игру поддержать. Выдержу, наверное.

После часового разговора ни о чём Ленка начала оттаивать, но сама обстановка стала накаляться. Нужно было срочно разрядить. Например – двусмысленной полушуткой.

– Лен, а то, что ты через неделю обещала зайти, а прошло две, – это ты что, не веря в свою устойчивость и дабы гарантировать, ждала, пока у тебя месячные начнутся?

– Да нет, Володь, наоборот… Ждала, пока они НЕ начнутся…

– Однако…

– Знаешь, Володь. В тот раз, если бы ты после моего ухода спустя час-другой приехал ко мне на работу, – ты бы меня вернул. Но ты не приехал. А приехал он. Я не хотела к нему возвращаться. Но он смог меня уговорить.

М-да. Вот и поломалась вся программа действий. Получается, что в предыдущий визит Ленка потому и дёргалась, потому и кричала, что и от него через две недели уйдёт, и от меня через две недели уйдёт. Потому, что понимала, что во что-то влипла, ехала ко мне в тайной надежде забеременеть от меня и на этом вырваться, но боялась, что уже беременна от него. И потому, что знала, что в этой ситуации, не зная, чей ребёнок, – она не сможет остаться со мной. Но смогла остаться с ним. А вот почему последнее – я уразумел очень и очень нескоро. Я вообще часто веду себя наподобие того жирафа, до которого соль анекдота только через неделю доходит. Вижу многое, где-то в подсознании понимаю б?льшую часть происходящего, даже действую правильно… Но – недостаточно. Только спустя месяцы начинаю понимать, в чём было дело. И наконец, догадываюсь, что сделай я тогда ещё один шаг – всё было исправимо. С Ленкой – вдвойне так. Слишком она закрытая и слишком непредсказуемая. Сейчас – было понятно, что Ленка пытается не построить себе новую жизнь, а поставить на себе жирный крест.

Дальше было несколько часов слёз и криков. Криков, что она меня любит, что без меня не может… Кидалась целоваться. Кидалась к окну. В общем, примерно тот же сценарий, что и две недели назад, но только без постели. Впрочем, и я вёл себя ничуть не менее безумно.

– Володь, пойми. Меня все сейчас пытаются сломать. Мама, Миша, бабушка, остальные… Наверное, уже сломали. Лучше бы ты это сделал сам тогда, на Тимане. Но сломанная – я тебе не нужна. Знаешь, я только сейчас окончательно поняла. Ты слишком цельный. С тобой можно быть либо женой, либо никак. И от меня ты ждёшь того же самого, но мне никто этого не позволит!

Удержать – опять не смог. Ленка снова превратилась в робота с железными мышцами, действующего по заранее заданной программе и неспособного свернуть в сторону. Она бежала к метро, заливаясь слезами и вопя на всю улицу, что надо быстрее, а то, наверное, на неё уже всесоюзный розыск объявлен. Вопя, что любит меня. Вопя, чтобы я срочно искал себе другую. Она не видела, что у неё впереди, не видела, что у неё под ногами. Я бежал за ней до метро. Поднимал её с земли после того, как она на бегу врубалась в очередное дерево. Она вырывалась и бежала дальше. Выдёргивал её из-под колёс машин, под которые она раз за разом пыталась угодить. Она опять вырывалась и бежала дальше. На входе в метро – смогла оторваться. По банальной причине. Меня хватанул очередной микроинфаркт. Что, впрочем, и неудивительно. Как я добирался обратно домой – не помню.

Два года спустя: «И тут я не удержалась, оказавшись в твоём районе, – не сдержалась и ломанулась к тебе. Веришь ли – просто с дружеским визитом, чисто посмотреть – как твои дела. При этом думая, что уже точно остаюсь с Мишей, всё уже решено. На всякий случай взяла с собой крысу. Сам знаешь – ни фига не вышло. Да и не могло ничего выйти. Не помню, как я добралась тогда до дома, не попав под поезд метро. Люди от меня шарахались, я ничего вокруг не видела. Дома я часа три орала в голос, что не могу без тебя жить. Это слышал, наверно, весь подъезд, да какой там, весь дом! Миша в свою очередь говорил мне, что не сможет жить без меня. А я понимала, что это уже сегодня слышала от тебя, и мне становилось ещё хуже. Дальше я поняла, что надо отсюда свалить подальше, отдохнуть, иначе все закончится психушкой».

* * *

Я перестал понимать что бы то ни было. Следующие несколько дней я пытался выбросить её из своей жизни. Не получалось. Пытался сложить факты и найти ответы. Опять не получалось. Пытался срочно найти себе новую девушку. Снова не получалось. Я твёрдо знал, что делать что-то надо, и делать немедленно и очень жёстко. Иначе – неизбежен следующий такой же визит, а там скорее всего появятся трупы. Или как минимум – психи. Никакой человек не сможет выдержать подобного кошмара. Я твёрдо знал, что Ленка отслеживает мои фотографии, выставляемые на Иероглиф. Значит – всё. Этих фотографий больше не будет. Вытащил какую-то из совсем старых пещерных карточек, абстрактную такую, на которой не пойми чего нарисовано, выставил, под ней попрощался с народом, написав, что причины завершения моего там присутствия сугубо личные и виноватых искать незачем… Теперь надо было продемонстрировать Ленке, что я активно ищу себе новую девушку, а лучше всего – что уже нашёл. А заодно понять, что делать с намеченной на послезавтра иероглифовской тусовкой в каком-то кафе. Я человекам пяти твёрдо обещал там быть, более того – обещал для желающих, буде найдутся, устроить продолжение банкета у себя дома, а выполнять обещания я как бы привык. Проблем с тусовкой было две: во-первых, как обещания исполнить, если я после микроинфаркта не особо транспортабелен, а во-вторых, после тусовок на Иероглифе появляется масса фотографий оттуда, заблокировать их появление невозможно, а допустить, чтобы Ленка увидела на этих карточках, в каком я состоянии, было никак нельзя. Особенно если я там буду один. То есть, девушку надо найти срочно. Убедительного вида. Ленка мои вкусы немного знает, провести её на мякине хрен получится. Пусть не для романа, пусть для создания видимости романа, но – обязательно.

Одна из моих соседок, Наталья, попыталась помочь. Затащила ко мне целую компанию своих подруг. То ли двух, то ли трёх, уже не помню. Со скрипом мобилизовавшись, я их смог немного накормить, немного напоить, немного развлечь хорошей музыкой… Рассказал в общих чертах о ситуации. Просить – язык не повернулся. Самим догадаться и предложить – ни одна из них не догадалась. Или догадалась, но нафиг незачем ей это было. В общем, облом. То есть, это я тогда думал, что облом. Одна из девушек, Ника, оказалась именно той, которой суждено было не только прочно войти в мою жизнь, но и сыграть важнейшую роль во всём дальнейшем развитии событий вокруг Ленки.

Проводив их, я опять полез в Интернет продолжать поиски, и вдруг – нашёл. Нашёл девушку, которая хотела познакомиться, которая азартом и непосредственностью до боли напоминала Ленку и притом довольно симпатичную. Звали её опять Аней. Эх, запутается сейчас читатель в Анях, которых вот уже третья, да и ещё появятся… Про тусовку я ей даже рассказать не успел, как она уже согласилась приехать назавтра в гости.

Разумеется, при очном знакомстве я мгновенно понял, что ничего не выйдет. Не мой стиль, не романтичная девушка, а начинающая светская львица, да и просто идея тут же, не отходя от кассы, заменить кем-то Ленку – была утопичной. Неплохо, что и Аня сразу поняла примерно то же самое в обратную сторону. Установился нормальный дружеский контакт, и вот здесь – я уже попросил. Согласилась. Отыграла с блеском. Отвезла меня на тусовку и обратно. Там не отходила ни на шаг, старательнейшим образом изображая наличие романтических отношений. Наливала мой стакан, в нужные моменты подносила зажигалку и пепельницу, ибо сам я практически не был в состоянии шевелиться. Смотрела влюблёнными глазами. Обманула всех. Трое или четверо моих друзей спрашивали её, как мне удалось в столь короткие сроки после Ленки – охмурить столь роскошную даму. Она загадочно улыбалась всем. Спектакль был настолько блестящ, что моё предложение продолжать пьянство у меня – было забыто. Все видели, что они будут лишними. Напоследок мы исполнили коронный трюк – выйдя из кафе, с грехом пополам и через не могу, под щёлканье десятка камер, влезли на светофор и выпили последнюю бутылку там, после чего поймали такси и торжественно отбыли. Майн готт, как же я на следующий день матюгался, обнаружив, что из всего материала, наснятого на тусовке двумя десятками фотографов, – на Иероглиф попала ровно одна карточка с моей физиономией. На светофоре. Без уже слезшей Ани, без пива. Крупным планом. С перекошенной от боли физиономией и закушенной губой. Чорт побери!

И всё зазря. На следующий день мне позвонила Ленкина начальница с работы и спросила, что ж я, мол, делаю? Вчера, мол, Ленка зашла в Интернет, увидела мою «прощальную» карточку, и… И её увезли на «скорой». Сказать, что я лез на стенку, – значит ничего не сказать. Дня два я был сам не свой, потом позвонил Ленке на работу сам, и – о, чудо, трубку взяла Ленка. Убитым и усталым голосом она рассказала, как её откачивали врачи и психологи… Рассказала, что это не в первый раз произошло… Что любое воспоминание обо мне, любая увиденная фотография валят её с ног, а она не может удержаться от того, чтобы смотреть их снова и снова…

Позвонил я второй Лене, попытался убедить, что её лучшей подруге нужна помощь. Та заявила открытым текстом, что как раньше ни мне, ни ей не помогала, так и впредь не будет. Потому как у неё такой жизненный принцип, что люди должны решать свои проблемы сами. «А как с тем, что ты у нас помощи просила и получала?» – «А так, что у вас одни принципы, а у меня другие». – «А как с тем, что она твоя самая близкая подруга?» – «Была». В общем – даже не стала отрицать своего предательства.

Ещё три пропитанных безумием дня. Опять заглядывала Наташа с подругами, чуть-чуть в другом составе и опять бестолково. Похоже, что она последовательно выполняла стратегический план предъявить мне всех своих знакомых девушек – вдруг хоть одна да сможет разорвать этот порочный круг. Пара друзей заглянули и в ужасе бежали… Вдруг – телефонный звонок. Звонила Кристина. Та, которая из начала романа. Первая ссора с которой вылилась в «незнакомство» с Ленкой. Девушка, проломившая стену моего кризиса и вернувшая меня к жизни. Первая девушка в моей жизни, которой удалось довести меня до микроинфаркта. Последнюю пару лет она изредка заезжала в гости в статусе просто знакомой.

Я предложил ей приехать. Нет, я не имел в виду ничего такого. Надо было выговориться. Может быть – попросить совета. Но нормального общения не получилось. Совета я от неё тоже не дождался. Выслушать – она выслушала. Но чтобы подумать и сказать что… Она была слишком занята. Занята тем, что рассказывала сама. Рассказывала три часа. Про свои проблемы. Про жуткий клубок из мужа, любовника, ребёнка и всяких домашних животных. Про то, как она добивалась от мужа, чтобы тот её отпускал к любовнику, своему лучшему другу. Про то, как она им предложила жить втроём; муж согласился, а любовник, сволочь такая, взял да и бросил её. Про планы мстить ему. Про взаимные подлости с коллегами на работе. Про мечты, оставшиеся мечтами. Про кормление семьи картошкой, которую друзья воруют из слоновника в зоопарке. Про дарение дочке вместо вожделенной кошки – поросёнка, от которого толку в доме больше, так как потом можно заколоть и на мясо пустить. Собственно, кончилось тем, что я высказал ей всё, что об этом думаю. Предельно открыто, предельно прямо и отнюдь не стесняясь в выражениях. Господи боже мой, и это – девушка, в которую всего четыре года назад я был влюблён до розовых соплей! Наверное, час мы ругались в самых последних выражениях. Разговор пошёл на злобу. Разговор пошёл на взаимные унижения.

– Слушай, а скажи честно, зачем ты меня сегодня позвал?

– Для того, чтобы поговорить. А ты что, иначе думаешь?

– Ага. Думаю, что тебе трахаться не с кем стало.

– И ты что, за этим и приехала?

– Но-но! Только попробуй! Отбиваться буду, а я сильнее. К тому же у меня месячные.

Последнее добавление – с гнусненькой такой ухмылочкой. Пакостливенькой. Гм… М-да… Однако… На этом – меня прорвало. Приподнял её за шкирку и начал говорить. Долго. Минут пятнадцать без перерыва. Второй раз в жизни я говорил женщине все те слова, которые ни один джентльмен не должен говорить ни одной даме ни при каких обстоятельствах. Что любопытно – говорил той же самой женщине, что и в первый раз. Тогда это для меня кончилось тем самым первым микроинфарктом в моей жизни. Сейчас – была твёрдая уверенность, что иначе нельзя и ничего страшного. Привык, наверное. Завершив свою мысль, я дотащил её до дверей и выгнал. С трудом удерживаясь от того, чтобы ещё и пинка прописать напоследок.

* * *

Закрыл за Кристиной дверь, минут пять сидел, остывая, курил, а затем – почему-то решил послушать музыку. Альбом, который я купил за пару недель до того, пару раз пытался послушать, но ни в текст, ни в музыку въехать так и не смог – не ложилось на душу и всё тут. А потому убрал подальше. Теперь же – вытащил и включил. Зачем – не знаю. Наверное, затем, что всякая музыка, которую понимаю, заточена под какое-то из знакомых мне настроений, а теперь, когда мозги были на грани закипания от страшного коктейля из любви, злобы, бессилия, отчаяния… Только что-то, ранее непонятое, могло сработать. Вот такое и достал. Вышедший месяц назад новый альбом Procol Harum, который «Wells on Fire».

Музыка заставила дрожать каждую клетку в организме, заставила каждый нерв вытягиваться в струну и звучать в резонанс. Мощные аккорды наносили физически ощутимые удары по всем чувствительным точкам. Тексты песен раскалёнными гвоздями протыкали душу насквозь. Контрапункты органа поднимали из глубин души неведомые ранее ощущения, активируя новые для меня уровни мышления. Я просто сидел и слушал. Не думая ни о чём. Всё прочее происходило где-то в подсознании. Курил сигарету за сигаретой. Пил одну чашку чаю за другой. Прослушав – включал опять. Второй раз… Третий…

Когда музыка стихла в четвёртый раз – я был избит, я был опустошён. Но теперь я твёрдо знал, что делать. Ясность мысли была поразительной. Я знал, что все слова, которые я несколько часов назад произносил в адрес Кристины, прямо приложимы и ко мне. В полной мере. Что я идиот. Что я сволочь. Что я слепой ишак. Эгоистичный подлец. Что Ленка в беде. В гигантской беде. Что всё, что происходило, – имеет ответ не в Ленкиных раздумьях и решениях, а в каких-то внешних, неизвестных мне причинах, а Ленка отчасти не понимает, что происходит, а отчасти – понимает, но не видит выхода и до дрожи в коленках боится меня во всё это впутывать. Что её нужно спасать, а не выбрасывать из головы. И даже не думать о том, что происходит сейчас. Это не имеет значения. Не думать о том, что происходило ранее. Это также не имеет значения. Отсечь прошлое. Отсечь настоящее. Строить будущее, и только его. Менять всю жизнь и Ленке и себе. Менять самого себя. Менять её. Не давать ни малейшего повода задумываться о прошлом, о том, что нас растащило в разные стороны. Построить такую жизнь, в которой было бы исключено любое внешнее влияние на наши отношения. Включить все резервы, не хватит – найти новые. Не жалея сил ни своих и ни чужих, сделать так, чтобы вся наша дальнейшая жизнь была ежеминутно наполнена Интересным. Не оставить ни минуты, ни секунды на то, чтобы усомниться в правильности происходящего. Ленка хотела, чтобы у меня возродилась та энергия, которая в той давней пещерной эпопее имела место быть? Замечательно. То есть – чорта с два. Будет десятикратно бoльшая. Тогда я одну гору своротил – сейчас придётся десять, и я это выполню. А сейчас мне надо сделать так, чтобы у меня не было обратной дороги от принятых решений. Чтобы любому, при первом же взгляде – было видно, что я новый человек. Чтобы это было правдой. Если Ленка это увидит, если я смогу сделать так, чтобы она это увидела, – я её спасу. Если спасу – ура. Не спасу – не будет мне прощения. Да и жить, наверное, не смогу.

Всю ночь я не отходил от телефона. Звонил во все концы страны, звонил за границу. Вытряхивал из постели людей, общение с которыми прервал много лет назад. Договаривался. Договаривался о том, что мы с Ленкой будем делать в каждую минуту следующих двух лет. Об исследовательских экспедициях во все те места, которые жили в её мечтах и в которые я не успел её свозить. Договаривался о работах, которые я выполню, о переизданиях, которые я ранее запрещал. О выставках. О концертах. Договаривался с врачами, которые меня поставят на ноги сейчас и подтянут в дальнейшем. С аптекарем, который привезёт мне через час жуткую химию, предложенную одним светилом экстремальной медицины, которая должна была обеспечить мне возможность выполнить завтра всё намеченное, но при этом не загнать в гроб. Словом – занимался массой вещей, для меня несвойственных, если не сказать что совсем невозможных. К утру все два ближайших года были поминутно распланированы да и финансово обеспечены. Я не знаю во всей истории географических исследований более насыщенной и интересной программы, чем получившаяся.

Собственно, подсознательно я, вероятно, понимал уже почти всё. И про наркотики – потому и такая программа действий получилась, что слезть с винта можно только мобилизовав все внутренние поплавки, сколько их есть у человека. И про то, что именно происходило. И про то, что за всем стояла Ленкина матушка. Что Ленка, поняв, что подсела на наркоту, и увидев, что от этого своего нового любовника ещё и неминуемо залетит, начала дёргаться. Что не кто иной, как матушка, которая считала Михаила, представленного ей многообещающим журналистом, хорошей партией для Ленки, увидев эти дёргания, сама и предложила Ленке, раз уж потенциальным мужем она теперь обеспечена, восстановить меня как любовника, поехать на ночь ко мне, а она прикроет. Что Ленка увидела в этом шанс сорваться. Если вдруг забеременеет не от него, а от меня. Что всё дальнейшее объяснялось тем, что Ленка скорее всего сама не знала, от кого ребёнок. И жутко боялась матушки. Единственное, чего я всё же не понимал, даже на подсознательном уровне, – так это того, что есть третий фактор влияния, и имя этому фактору – Ленкина психика. А ещё у меня были слишком оптимистические представления на предмет возможных пределов подлости человеческой.

Подсознательно – понимал. Но не более. На уровень мысли всё это пробиться не могло, не успевало. Мозг был перегружен как никогда в жизни. Единственное, что пробилось, так это понимание, что ключ ко всему в этой гадине, которая Ленкина матушка, и что впредь подпускать к ней Ленку можно будет только в своём присутствии и в ограниченных дозах.

Понял я и ещё одну важную вещь. Очень важную. Как ни странно – только в этот момент я понял разницу между настоящим чувством и всеми прочими разновидностями привязанности. И что здесь – именно настоящее. Совершенно банальный критерий получился. Настоящее – это когда для того, чтобы переступить через себя, через все свои привычки и убеждения, не думаешь ни секунды. Когда вещи, являющиеся фундаментом собственного воспитания, вдруг становятся незначимы. Нет, не просто ради предмета своего чувства. Из долга по отношению к нему. Когда не думаешь – а знаешь. Знаешь, что это – главное. Восстановить отношения с десятком людей, которых надеялся никогда в жизни больше не увидеть? Куда делась телефонная трубка, она мне срочно нужна??? От кого у Ленки ребёнок будет? Да какое мне дело до того? Как можно возвращать изменившую и предавшую женщину? С радостью. Я знаю, что нужно для того, чтобы это никогда не повторилось. Как можно верить наркоманке? Можно. После того, как снять её с наркотиков. А как снять – не проблема, смогу.

К утру я был выжат досуха. Чтобы удержаться на ногах, принял ванну. Побрился. Как будто иду на последний бой – оделся во всё новое. Сходил в парикмахерскую, обстриг нафиг свой длинный хэйр. Последний час – обдумывал и репетировал то, что я собираюсь сказать Ленке. Я прекрасно понимал, что в моём распоряжении будет не более пяти минут. То есть, наверное, конечно, больше, но если не смогу переломить ситуацию за первые пять минут – я проиграл. Так, теперь как в разведке… Мягко встали, опробовали, как руки-ноги шевелятся, как снаряжение подогнано, попрыгали, не звенит ли что… Три, два, раз… Ну, с богом!

* * *

Два года спустя:

– Ты спросишь про Любовь? Думаю, что в этом ты сам всё прекрасно понял, в этом ты не ошибся. Ты скажешь: как же в таком случае ты могла всё так оставить? Ответа у меня нет. Моя глупость, непроходимая тупость, эгоизм, неверие в себя (кто я такая, что ты меня полюбил, что до сих пор думаешь обо мне и о моём спасении), идиотская жалость к Мише и пр. А перетягивание каната – повторю, было не между тобой и мамой, а между тобой и им.

– Лен, но я ж своими ушами слышал, что говорила твоя матушка…

– Знаешь, я у неё спрошу.

– Лен, ну ты сама посуди… Вот ты говоришь, что перетягивание было между мной и им. Что ты предоставила нам решать. Но ведь не было этого! Мне не предоставлялось ни единой возможности за тот канат дёрнуть. Всё перетягивание закончилось с твоим уходом. Ты мне говоришь – но в ответ меня не слушаешь и не слышишь, вместо того сразу же бежишь его слушать. Пишешь, что решила свалить отдохнуть, чтобы в психушку не попасть, – и берёшь путёвку вместе с ним. Но утверждаешь, что любила и любишь меня. Все возможности – ему, ни одной – мне, и это ты называешь перетягиванием? Разве не очевидно, что это какая-то внешняя установка, воздействие со стороны?

– Не помню. Слушай, хватит про маму. Я прекрасно понимаю, кто она такая, и теперь я не пускаю её в мою жизнь.

– Лен, а почему ты пишешь, что он знал о твоём визите ко мне первого октября, о том, что он тебя потом ждал около работы? Ты же тогда мне прямым текстом спустя неделю хвасталась, что только вчера рассказала ему о моём существовании в природе… И столь же прямым текстом – о том, что он приехал к тебе на работу только после обеда… И что если бы я приехал раньше, вернул бы тебя. У тебя же не было никакой надобности врать, я тебя вообще не спрашивал ни о том, ни о другом?

– Не помню… Я вообще с тех пор многое забыть успела. Опять же – его комменты в твой адрес. Но в этом тоже только я виновата, что всё это допустила, ничего тебе толком не разъяснив. А что хуже, ему тоже… А Миша, знаешь, у него все представления о жизни с ног на жопу перевёрнуты, простые вещи кажутся ему сложными, сложные – простыми, серьёзные вещи он считает фигнёй и наоборот. Именно это мне тогда и надо было…

Ещё год спустя:

– Лен, а ты вычислила, кто тебе этого уродца подсунул, это вторая Лена сама по себе его нашла или она только исполнитель, а кандидатуру с другой стороны предложили?

– Да никто мне его не подсовывал.

– Ну это же не так… Во-первых, это была вторая попытка…

– Как вторая?

– Да вот так. Я не знаю зачем, но ты регулярно с моего компьютера заходила на сайт music laboratory, а там – зачем-то в тот раздел форума, в котором посетителей полторы штуки в месяц. Кроме того, перед Тиманом ты рассуждала вслух, не вернуться ли тебе к музыкальной деятельности… Это разве может быть случайно, что в день нашего возвращения с Тимана твой уродец разместил именно в этом разделе форума своё идиотическое объявление?

– Какое объявление?

– Да вот такое. Что я, мол, хочу создать группу арт-рока с сильными клавишными. Закончил, мол, курсы рок-певцов, умею, мол, держаться на сцене, имею, мол, большие организаторские способности… На клавишах собираюсь играть сам, но не умею, потому на клавиши будет нужен такой музыкант, чтобы сам играл, а параллельно меня учил…

– Да, это явно его манера. Я этого не читала. Какой-какой сайт?

– Вот этот…

– Впервые вижу. А вообще – знаешь, хочешь смейся, хочешь нет, но мы с Мишей недавно попытались вспомнить, где и как мы познакомились, и не смогли. И я не помню, и он не помнит…

– Погоди-погоди… Ты же рассказывала, как пыталась встретиться в кафе со второй Леной, та не пришла, зато ты там познакомилась с ним?

– Нет, там другой человек был. А с Мишей мы познакомились где-то в Интернете, на каком сайте – не помним, долго переписывались, потом решили встретиться, где встретились – не помним…

– Слушай, но ты же по своей инициативе рассказывала… И я видел твои глаза… Ты не могла тогда в этом врать, да и незачем тебе было!

– Не знаю. Но это был другой человек.

– И год назад ты писала, опять по своей инициативе, что встретила его случайно тринадцатого сентября, а перед тем приняла решение ко мне возвращаться, и только после принятия этого решения позволила себе отвлечься? Долгая переписка просто по срокам никуда не помещается.

– Не знаю. Я сейчас вообще ничего не знаю, у меня сейчас всё перепуталось. Год назад я прочитала твою новеллу и те мои два первых визита вспомнила в деталях, да и всегда помнила, а сейчас, как видишь, – путаю, что было в первый раз, а что во второй, а иногда мне кажется, что вообще только один раз к тебе приходила, вот только не помню, когда…

* * *

Итак – поехал я к Ленкиной конторе. Ленки не было, отъехала с документами в другую организацию. К сожалению – на лестнице столкнулся лицом к лицу с её начальницей. Пять часов я слонялся вокруг, периодически проверяя. После обеда начальница сказала, что Ленка сегодня уже не появится. Собственно, ложью оно не было – эта тварь скинула Ленке сообщение на пейджер, что я караулю около конторы и что та может на работу не возвращаться. Но Ленка вернулась. И я не поверил и не ушёл.

Она шла по тротуару как робот. Не видя никого и ничего. Слушая плеер. Музыка на её лице, всегда очень живом, не отражалась никак. Пустое лицо. Механические движения. Пожалуй, подходит слово «обречённость».

До того, как я её остановил, просто встав на её дороге, она не замечала и меня. Заметив – остановилась и посмотрела. Не сказала ни слова. У неё даже не дрогнул ни один мускул на лице. Я объяснил, что хочу рассказать важное и что для этого достаточно несколько минут. Пообещал, что о прошлом ни слова говорить не собираюсь. О её любовнике – тоже. Упрёков и обвинений – опять же не будет.

– Володь, уже поздно. У нас с Мишей тоже всерьёз. Вчера мы купили вторую крысу. Я его уже познакомила с мамой. А через три дня мы уезжаем отдыхать в Турцию.

Следующие пять минут я говорил. Механически и последовательно я описывал всё, чем занимался последние пятнадцать часов. Начиная с визита Кристины. О чём думал. Что чувствовал. Что понял. Кому и зачем звонил. О будущем. О том, что мы с ней будем делать. Ближайшие два года в деталях, далее – крупными мазками. Просто перечислением. Включая свадебное путешествие на Пинегу. Включая весеннюю поездку в заветные пещеры Кугитанга. Если ребёнка она не удержала – с обещанием зачать нового в самом красивом зале пещер, который мы обязательно должны в той поездке найти… Клялся никогда и ни словом не вспомнить прошлое. Просил прощения за свою глупость. За свой эгоизм. Клялся, что больше она меня таким, как видела раньше, – не увидит никогда. Только таким, как сейчас. Клялся, что больше не позволю её матери рушить наше счастье. И так далее, и так далее…

Я не люблю клятв. Я не люблю сентиментальности. Есть в них какая-то фальшь. Настоящая романтика должна и быть настоящей. Она должна выражаться в делах, а не в словах. Настоящие чувства тоже не нуждаются в словах. Не нуждаются и в ритуалах. Но сейчас – я клялся, твердо зная, что иначе нельзя. Что именно эти глупые и заезженные слова – и есть единственно честные. Что любые другие будут ложью.

* * *

Заканчивал я свою «речь» – стоя на коленях в грязной луже на проезжей части Петровки. Идиотически-шаблонной просьбой выйти за меня замуж. А она – стояла на коленях напротив, в соседней луже, взявшись руками за мои руки, и тоже просила прощения. За то, какой стервой была. За глупость. За предательство. За тот же эгоизм… Наверное, забавнейшее было зрелище для прохожих. Но прохожих никто из нас не видел.

Зашли к ней в контору. Я сказал её начальнице, что как минимум несколько дней Ленки не будет. Готов компенсировать тем, что сколько нужно переводов, составлявших часть Ленкиной работы, – сделаю сам. Пусть скажет, сколько и когда. Та испепеляла меня взглядом. Пыталась воздействовать прямо не Ленку, игнорируя моё присутствие. Ленка молча выслушала, после чего развернулась, взяла меня под руку, и мы ушли. Не попрощавшись.

По дороге домой она опять молчала. То есть, произнесла ровно одну фразу. Сама себе: «Что же я делаю? Я же так совсем одна останусь…»

Примерно половину пути мне пришлось нести её на руках, так как силы совсем её оставили. Мощная всё же химия у нынешних экстремальных медиков. Всего неделю спустя после микроинфаркта, да на фоне вчерашней шоковой терапии, после бессонной ночи, после сегодняшней операции на грани чуда, я держался – и нёс.

А дома – Ленка легла на диван и отключилась. Лежит напрягшись, мышечный тонус совсем на грани судороги, самостоятельно не может поднять ни руки ни ноги, даже просто воды попить – приходится голову приподнимать и придерживать. Абсолютно неподвижный и абсолютно ничего не выражающий взгляд. Хотя более или менее в сознании. И речь относительно связная, если можно считать речью те отдельные слова, которые срывались с её губ. Я пустил в ход весь свой противошоковый арсенал, всё же бывший спасатель, кое-что умею. Лёгкую версию, конечно, – без крупных травм браться за тяжёлую химию незачем. Всякие физиотерапевтические приёмы плюс массаж, плюс тридцать грамм настойки с корнем аралии, элеутерококком и лимонником. Через полчаса – немного начала шевелиться. Встала. Столь же механически, как и тогда, походила по комнате. Ушла в туалет. Через пять минут я её окликнул, ещё через минуту заглянул в окошко с кухни, а ещё через несколько секунд – выломал дверь. Она лежала на полу, сжав бритву в руке. Опять застывшая и практически негнущаяся. Теперь уже без сознания. Перенёс на диван. Кома, но несколько необычная. При обычной коме судорожного напряжения всех мышц сразу не бывает. Обзвонил всех знакомых врачей. Никто из них не мог подсказать разумного. Картина не вписывалась вообще ни в какие рамки. Собрался уже вызывать обычную «скорую», как вдруг услышал шаги (звонил я из маленькой комнаты). Ленка была на кухне. Около плиты, на которой грелся чайник.

Переход был мгновенным. Невозможным. Нереальным. Сумасшедшим. Она проснулась – не только в физиологическом смысле. Она – ПРОСНУЛАСЬ. Минуту назад это был умирающий человек. Сейчас – это был человек здоровый, причём абсолютно и бесконечно счастливый. Испытывающий стыд за то, что было недавно, – но твердо знающий, что это было в прошлой жизни. А теперь – была новая жизнь. Та, к которой она всегда шла и наконец пришла.

* * *

Ленка два года спустя: «Я испугалась за твоё состояние, ты был похож на ходячего мертвеца, я поехала с тобой, твердо зная, что довезу тебя до дома и вернусь. Но уже по дороге поняла, что не вернусь, решив, что выйду за тебя замуж, плюну на всё и на всех, и всё будет как в сказке, и будем мы жить долго и счастливо. Хотя и понимала – счастливо со мной жить просто невозможно (а долго тем более), я достану кого угодно, сама сбегу рано или поздно, или ты меня выгонишь, не вытерпишь моего идиотизма и бесконечных истерик».

* * *

Мы пили чай и шампанское. Ели купленную по дороге дыню, её самый любимый фрукт. Снова и снова просили друг у друга прощения за всё. Целовались. Клялись. Признавались в любви. Строили массу планов. Звонили друзьям, приглашая их отпраздновать с нами. Хотелось поделиться своим счастьем со всеми. Никто из друзей, правда, не пришёл. Все убеждали нас, что сегодня – мы должны быть вдвоём и только вдвоём. Мы не огорчались. Всё равно весь мир был наш, а сегодня или завтра – не всё ли равно? Эх, если бы хоть кто-то из них пришёл…

Вру. Минут десять мы потратили на обсуждение вещей серьёзных и неприятных. Я сказал ей, что к матушке я теперь её подпущу только в своём присутствии. Она ответила, что так и надо. Она спросила, не боюсь ли я, что меня возненавидят все её родственники? Я ответил, что не боюсь. Одну серьёзную ошибку я, впрочем, сделал. Когда я спросил у Ленки телефон её любовника, чтобы самому позвонить и объяснить что к чему, – она уговорила меня подождать с этим, не портить сейчас себе настроения. А я не стал настаивать, и это было зря. Потому что к тому моменту Ленкина начальница уже позвонила Ленкиной матушке, та уже созвонилась с ним и ещё кое с кем – и над нами уже начали собираться серьёзные тучи.

Ленка ушла принять душ. Первое, что сделал – звякнул соседке Наташе. Помалу начинался откат после всего того, чем меня врачи-экстремальщики накачали, чтобы на ногах держался. Сейчас я уже не очень держался, а через несколько часов я должен был превратиться в тряпку. Потому – надо было сбегать в аптеку и на всякий случай впервые в жизни запастись виагрой, о чем я Наташу и попросил. Собственно, не только из-за надвигающегося отката. Из-за моей уже упоминавшейся физиологической особенности, что женщина, раз мне изменившая, – перестаёт для меня быть женщиной. В том случае, если у меня к ней были чувства. С Ленкой эта особенность уже раз оказалась преодолена, Ленка слишком другая, да и слишком сильны чувства – переломили… Но по любому я побаивался. Допускать провала было нельзя.

Позвонила Ленкина матушка. Минут десять орала на меня с главным акцентом на вопрос, почему мне недостаточно, что Ленка моя любовница, почему мне от неё больше надо? Впрочем, других вопросов и сообщений у неё тоже хватало. Я в ответ объяснял, что всё, тот исторический период кончился, Ленка вернулась домой, всё замечательно, всё то, в чём Ленка запуталась, уже позади, теперь будет свадьба, будет счастливая семья и так далее. Вопли с той стороны линии – нарастали крещендо. Примерно тут-то я и понял, наконец, уже сознательно, что всё то, что Ленка рассказывала о болезнях матушки, давлении, обмороках и так далее, – полная лажа. Только очень здоровый человек может десять минут подряд так орать и не грюкнуться при этом с кондратием. А здесь же – имеет место быть явная симулянтка.

Ленка вышла из ванной и взяла трубку. Матушкин ор был слышен даже на другом конце комнаты. Ленка счастливо улыбалась и раз за разом повторяла: «Мама, всё замечательно, успокойся, пожалуйста. Ты Володю слушай, он всё правильно говорит…»

Передала трубку обратно мне. Матушка орала ещё минут пять. Потом начала ворчать. Ещё минут десять. Потом – наконец, плюнула, осведомилась, когда мы идём заявление подавать (завтра), когда уезжаем (тоже завтра), и пообещала до того приехать и лично поздравить.

Потом Ленка немного погрустнела. Взяла с меня обещание быть помягче с Мишей, так как он бедный, несчастный, никто его не любит, ничего он не умеет, ничего у него не получается и он может всего этого не пережить. Надо бы, мол, помягче ему объяснить, что никто не виноват в том, что он под такой паровоз угодил. Я сдуру пообещал. Вот что за сволочь проектировала человеческую психику? Даже в этот момент – Ленка так и не сказала, что спуталась с редкостным подонком, патологически лживым, параноидально трусливым, пакостливым и предельно подлым. Или хотя бы – что у неё мать человек лживый и подлый. Хоть намёком. Не смогла она этого сделать. Слишком добрая она. Если бы просто промолчала – думаю, к дальнейшему я в какой-то мере, возможно, и оказался бы готов. Будь хоть намёк – всё бы точно совсем по-другому провернулось. Но вот зачем было убеждать меня в обратном? Я же и так тормоз, задним умом только крепок… А когда дошёл до полного износа и держался только на той химии, действие которой уже заканчивалось, – ждать от меня повышенной проницательности и догадливости было уже совершенно нельзя.

Ещё через полчаса позвонил Миша. Прося позвать Ленку к телефону – умудрился последовательно назваться восемью именами, три из которых женских, и обозначить одиннадцать причин, кто он такой и зачем звонит. Невзирая на то, что я раз пять перебивал его, говоря, что прекрасно знаю, кто он есть, благо Ленка по моим недоумённым вопросам сразу прояснила. Наконец – Ленка дала мне отмашку, что сама поговорит, сказала ему пару приличествующих случаю фраз и отдала трубку обратно мне. Он визжал бабским голосом – отпустите, мол, её на полчаса, я сегодня фортепиано покупаю, а она, как музыкант, обещала проверить! А у неё, мол, ключ от квартиры остался! Словом – тьфу. Дерьма кусок.

Нет, ну нет бы мне хоть сейчас подумать было, какие такие особые причины были нужны на то, чтобы Ленка с подобной мразью спутаться могла? Ведь я же прекрасно знал весь её круг общения. Она же никогда прежде не вводила в свой круг людей патологически лживых и истеричных, не говоря о том, чтобы жить с кем-то подобным. Да, она сама часто чего-то недоговаривала. Плохо это по любому, но оправдание у неё на то было – это никогда не делалось из хитрости, только из соображений не навредить кому-то. И к другим всегда была требовательна. Пару раз у неё появлялись подозрения в мой адрес, что я что-то скрываю, – и я физически ощущал, что, если немедленно не внесу полную ясность, тут же развернётся и уйдёт. И друзей-подруг нескольких она при мне отдаляла, ловя на вранье. А тут…

Ещё через двадцать минут – Ленка прилегла отдохнуть. Что понятно. Такой день для беременной женщины – перегруз сумасшедший. Не говоря о том странном обмороке, который сам по себе пожирает несусветное количество сил. Когда два часа подряд все мышцы организма напряжены, как в последнюю секунду перед стартом на стометровке, – организм выжигает все резервы в ноль. Перед сном Ленка попросила об одной вещи. По её словам – очень важной. Она не сказала, в чём дело, пообещала объяснить ровно через месяц. А на этот месяц – я её должен увезти, причём завтра же, и не туда, куда мы по моему плану собирались, а куда угодно, где в радиусе десяти километров не нашлось бы ни единого человека. Если я смогу это устроить – всё будет хорошо. Теперь-то уже понятно, что речь опять шла о наркотиках. Что не верила она, что та встряска, которая получилась, сняла её с этого дела окончательно. Хотела дополнительно подстраховаться. Я пообещал, дождался, пока она заснёт, и пошёл звонить. Договариваться о том, куда мы едем, и добывать то, что нам с собой надо.

А ещё через полчаса приехала Ленкина матушка. Убедившись в глазок, что это именно она, я ей открыл. А следом – ворвались спрятанные за углом лестницы бандюки. Возможно, я и смог бы отбиться, хоть и на ногах уже не стоял. Но для этого – надо было убивать. Убивать на глазах только что поднятой из мёртвых Ленки, причём убивать её собственную мать, а заодно и её недавнего любовника, которого она искренне считала бедным и несчастным неудачником. В принципе оно было возможно, когда я открывал дверь, – аккурат под моей рукой лежала монтировка, которой я пару часов назад взламывал дверь в ванную. Но поступить так – означало убить и Ленку. Она не смогла бы вынести пробуждения в лужах крови. Так что убивать я не смог. А без этого – я проиграл. Её увезли силой, пребывающую в полном ступоре. Этот её Миша держался за спинами и опять оглашал все окрестности бабским визгом, что я Ленку опоил, что она любит только его, что она носит его ребёнка, что я – старик, совративший бедную девушку, что она по телефону упрашивала его немедленно приехать и забрать её, и так далее, и тому подобное… Каждое слово – ложь. Каждое слово – истерика. То есть, то, что он – именно винтовой или кокаиновый наркоман, было понятно сразу и без вопросов. Но только думать я уже был не в состоянии. Единственное, о чём я мог в этот момент думать, – это о том, как бы происходящее не убило Ленку. Здесь и сейчас. Кстати – я гораздо старше его, это да, но сейчас, спустя три года, старик-то, сморщенный и седой как лунь, – он, а не я… Наркотики – штука такая… Пока Ленку несли по лестнице, я даже успел вскочить, вызвать милицию, кинуться следом и удерживал их около машины минут десять. Но милиция не приехала. Я побежал в милицию сам. Они позвонили матушке, послушали её враньё, что Лена дома, спокойно спит, что ничего не произошло… И выставили меня вон. Вернувшись домой, я кинулся звонить через всех знакомых и даже сумел добраться до двух генералов ФСБ. Тоже выставили. Раз участвовала Ленкина мать, а мы не успели даже заявление в загс подать – сделать ничего нельзя.

Часть VII. Rubato con tutta forza

И возненавидел я весь труд мой,

которым трудился под солнцем,

потому что должен оставить его человеку,

который будет после меня.

Екклезиаст

Два года спустя:

И тут меня от тебя забрали, я мало понимала, что происходит, как они здесь оказались, я не могла отличить сон от яви. В голове было всё настолько спутано и спрессовано. По дороге я что-то орала, ревела и дралась, просила не трогать тебя…

Дома я «успокоилась» и поняла, что это конец. Хватит издеваться над всеми. Надо остановиться прямо сейчас. Иначе не обойдётся без жертв. Сил ни на что у меня не было. Я поняла, что вернуться к тебе после всего случившегося я уже больше не смогу. Да и ты меня не примешь. Да лучше и не надо. И пошла по самому лёгкому пути для меня – вычеркнуть тебя из моей жизни. Не было тебя и всё.

Ещё месяц спустя:

– Лен, а как же клятва, которую ты тогда дала, что если ещё хоть раз хоть что-то растащит нас в разные стороны, то ты сделаешь всё, чтобы вернуться при первой же возможности?

– Володь, я абсолютно не помню, что тогда происходило и что я тогда говорила… У меня была эйфория, я была счастлива, а потом – меня забрали.

– Тогда совсем дурацкий вопрос – а почему ты не сбежала от всех, это же было бы естественнее всего? Ведь то, как вёл себя твой Миша, сколько лжи он вопил, – это же крайняя степень подлости… Я правда не понимаю, как ты могла потом пойти к нему.

– Я не слышала, что он кричал, и я не видела, как он себя вёл, не видела, кто там были и сколько. Я пришла в себя только в машине, и там были мама, Миша и мой отчим.

– Ты же только что демонстрировала совершенно блестящую память по всем мелочам и до того и после того?

– В общем да, но вот эти события – не помню совсем.

– Первый раз слышу, чтобы у тебя в природе существовал отчим.

– Да, собственно, он не отчим, это просто хахаль моей матушки, раз в неделю к ней приходит, тогда он только-только появился на горизонте, я не успела тебе о нём рассказать…

– И всё же?

– Для меня было всё кончено и было всё равно. Мама предложила мне несколько дней дома пожить, подумать, но Миша с отчимом упёрлись, никаких нескольких дней, и наутро меня к Мише и увезли. Маме тогда было всё равно, кому меня отдать, лишь бы забрать от тебя. А с Мишей мне будет нормально – он-то как раз и вытерпит все мои выходки, уже проверено, это так. Никто, кроме него, меня не выдержит, а он выдержит. Почему? Дальше поймёшь.

– Ну так – ты же сама теперь говоришь, что твоя мама была в центре событий? А почему всё время отрицаешь?

– Нет, мама ни в чём не виновата. Миша её использовал как приманку. Вина её в том, что не удосужилась она как следует врубиться в происходящее, да и не могла, так как я ничего ей толком не рассказывала. Я НИКОМУ НИЧЕГО НИКОГДА не рассказывала до конца, да и некому особенно было, мне никто не мог помочь кроме опять же меня.

– И всё же – не понимаю. После того как он сломал тебе жизнь – ты по всякому должна была его возненавидеть?

– Володь, это моя большая проблема. Я не умею ненавидеть. Никого. Это чувство просто в меня не заложено.

Ещё год спустя:

– Нет, мама всё равно ни в чём не виновата. Я ей чуть меньше года назад всё рассказала, она теперь очень сожалеет, что так получилось, и готова помочь мне выкарабкаться. Её просто использовали.

– Гм.

– Миша ей тогда позвонил после звонка нам, наплёл, она и собрала всех и привезла. А с Мишей они встречались уже около твоего подъезда.

– Извини, но этого же не может быть! Во-первых, это она ему звонила, сразу же, а не он ей. Во-вторых, его не было дома, звонил он с мобильника, мобильник уже пищал, что садится, не успел бы он наплести. Во-вторых, твоя матушка просто не успела бы всё это исполнить, если не начала действовать задолго до этого звонка…

– Она всё равно не виновата.

– Ладно, проехали.

– Кстати, я тогда Мише сказала потом, что он очень некрасиво себя вёл…

– Ты же ничего не помнишь из этого дня?

– Теперь – помню.

* * *

Не очень понимаю, как я сам тогда выжил. Наверное, железный я человек. Наверное, меня поддерживало то, что долг вытащить Ленку – остался на мне. Сразу не получилось. Утром я попытался провести контроперацию. Всё было готово. Для того чтобы дать понять Ленке, что всё готово и согласовать детали, – ей позвонила дама с голосом, похожим на одну из её коллег, объяснила матушке, что с работы и есть срочное дело… Ленку позвали. Та ответила абсолютно убитым голосом. От неё требовалось всего-то ответить «да» или «нет» на три вопроса… Но услышав, что дама от меня, – Ленка просто положила трубку.

Ленку спрятали. На работе она больше не появилась. Матушка врала всем и каждому, что она не имеет представления, где её дочь, что та сбежала из дому в неизвестном направлении… А её дочь тем временем – собственно, уже не её дочь, а жалкий обломок той блистательной женщины, теперь с окончательно сломанной психикой, с искалеченной судьбой, – судя по всему, вынудили сделать аборт и опять посадили на наркотики.

Матушка не ограничилась содеянным. На следующий же день она обзвонила всех моих родственников, о ком знала, вплоть до шестнадцатилетнего сына от второй жены, и дала себе волю всласть поиздеваться, как бы прося их получше обо мне заботиться, потому что мне как бы сейчас совсем плохо. Как будто по просьбе Лены, что было, конечно, очередной ложью. Но и попытавшись у них выяснить, не готовлю ли я ещё чего. А чего тут готовить? Ленку сломали в ноль; если человек доведён до того, что впадает в ступор, – до курса лечения никаких потрясений категорически нельзя… Раз не удалось сразу – надо ждать, пока Ленка восстановится.

* * *

– Папа, ты умный человек. Подскажи, что сделать-то можно?

– Так ничего сделать нельзя. Я поговорил со всеми знакомыми юристами, они – хорошие юристы. Закон сейчас не на твоей стороне.

– Да фиг с ним, с законом, совет мне нужен, а не закон.

– А совет – простой. Сумасшедших людей нужно обходить за километр.

– При чём тут Ленка?

– Как при чём? Она же – абсолютно сумасшедшая. Ты её на мой день рождения приводил, я видел…

– Погоди, но в чём оно выражается? Я бы и сам заметил…

– Знаешь, Володь, я математик. А математики очень часто сходят с ума. У меня немало сумасшедших друзей, с частью их ты даже знаком. А несколько лет назад одна дама – ты её тоже немного знаешь, тоже Еленой звать – и мне очень много крови попортила, и не только мне. Теперь она в сумасшедшем доме.

– Всё равно не верю. Не мог ты с краткого знакомства увидеть то, что я не видел полгода.

– Уверяю – мог. Глаз у меня натасканный. Она совсем сумасшедшая. Да и матушка у неё тоже сумасшедшая. Помнишь, когда вы на Тимане вышли на связь двумя днями позже обещанного? Она мне много раз звонила, заставила поднять всё ФСБ… Но когда вы нашлись – она и не удосужилась мне об этом сообщить. К моменту вашего приезда пять генералов были на рогах, и на следующий день должна была начаться розыскная операция. Нормальный человек на её месте – сообщил бы.

– Пап, но я же правда не спрашиваю, сумасшедшая Ленка или нет… Мне нужен совет, что сделать можно.

– К сожалению – ничего нельзя.

* * *

– Георг, ты мне не объясняй, что Ленка недостойна меня. Ты это сказал, я это услышал. Мне идеи нужны, как её найти и как её реабилитировать. Ведь это же ты её ко мне привёл – наверное, именно ты и сможешь что-то придумать там, где не смог никто?

– Так. Пожалуй, скажу то, чего не хотел тебе говорить раньше. Не думал, что у тебя настолько серьёзно. К Лене у меня тёплых чувств нет, помогать ей у меня желания нет, человек, предавший раз – предаст опять…. Но тебе я хочу только хорошего. Помнишь её подругу, тоже Лену, которая всё пыталась моего Сашу охмурить, но он не поддался?

– Помню. Собственно – она нас и предала и подставила.

– А знаешь, почему я был так против?

– Нет. До этой осени – я как раз был уверен, что она ему идеальная подруга.

– Тогда слушай. Им-то я просто объяснял, что к себе не поселю, так как детей много, квартира маленькая, и дети у меня только навынос. Хотят вместе – пусть ищут территорию. Но настоящая причина была в другом. Я в своей жизни много чем занимался, много где работал. Довелось и санитаром в сумасшедшем доме несколько лет поработать. Так вот, эта светленькая Лена – очевидная душевнобольная, знаю я её давно, она с моим сыном ещё в школе в одном классе училась. А подобное – тянется к подобному. Сумасшедшие очень часто держатся вместе. В книжках про это не пишут, но это так. У твоей Лены тоже очень странные глаза и не менее странные повадки. Этого недостаточно, чтобы сказать определённо, знаю я её мало, но то, что они с той Леной уже много лет настолько близкие подружки, – говорит о том, что, скорее всего, она такая же. Мой совет – забудь.

* * *

Следующие два с половиной месяца – я жил очень странной жизнью. Искал Ленку. Менял любовниц еженедельно. Предупреждая каждую, что как только найду и вытащу Ленку – благодарность по гроб жизни, но дальше только дружба. Они – понимали. Через час после знакомства в Интернете – иногородние приезжали за тысячу километров. Московские барышни всех возрастов, вплоть до шестнадцатилетних девственниц, – на первом же свидании оставались на ночь. Помогали держаться. Помогали искать. Возвращалась моя предыдущая большая любовь. Тоже помогала искать. Невероятно, но ни одна не скрывала от своих родителей своей связи со мной. И никто из родителей не возражал.

Встречались, конечно, и исключения. Я до сих пор прихожу в некоторую прострацию, когда вспоминаю первую девушку, точнее, девушек, которых я в тот период попытался, а точнее, не попытался соблазнить. Ничего не поняли? Правильно… Я бы тоже не понял. В общем, влез я тогда по привычке в Интернет на кафемаксовский портал, познакомился с девушкой… Она тут же приехала, дело было часов в одиннадцать вечера. И не одна, а с подругой. Наверное, в порядке особо изощрённого издевательства судьбы – две Лены. Красивые. Разные. Ведущая одной из музыкальных программ на телевидении и танцовщица из телевизионного кордебалета. Изрядно навеселе. Первое, что сделали, обозрев запасы моих бутылок и отпробовав что на душу легло, – начали заинтересованно выспрашивать, а не найдётся ли у меня чего-нибудь позабористее, травы там, колёс всяких, а ещё лучше – марочек с ЛСД. Не нашлось. Не пользую, не держу, не дозволяю пользовать в своём присутствии. Включили телевизор, бухнулись на диван. Дальнейшее – до боли напоминало самые дурацкие водевили, какие только доводилось видеть. Они вслух комментировали происходящее на экране. Кто из исполнителей трахается с кем из танцовщиц. Как именно – территория, позы, длительность, соучастники… Кто из них какую дурь потребляет. Кто под какой дозой вот сейчас при исполнении очередной песни. Довольно скоро девушки разделись. Раздели и меня. Лежу я, значится, на диване голый промежду двух не менее голых красавиц – и ничего мне от них не хочется. Что характерно – им, кажется, тоже. Совсем забыли о моём присутствии. Лежат, курят, пьют и увлечённо через мою голову обсуждают происходящее в телевизоре. Бред, в общем.

* * *

Паршивая субстанция – деньги. Первый раз возможность выяснить что-то насчёт Ленки мне представилась спустя две недели, но была упущена глупейшим образом. В частности, из-за тех самых денег, причём в минимальном количестве. Та дама, которая была уже задействована в истории, собственно, которая звонила Ленке наутро, была одной из моих недавних интернетовских знакомых. Как всегда – знакомство было сопряжено с удивительным совпадением. Раньше эта дама торговала цветами, и я именно у неё покупал цветы, когда хоронили мою маму. Никакого романа у нас не было, не мой стиль. В некоторый момент она взяла взаймы какую-то совершенно мелочную сумму. Оно ей взаправду нужно было, у неё мать разболелась. Я ей раз пять говорил, чтобы не торопилась, пусть отдаст только когда будут. Нет, упёрлась – на три недели взяла, ровно через три и отдаст. А когда три недели прошло, а свободных денег не появилось – просто исчезла. В тот самый момент, когда я окольными путями выяснил, что на днях Ленка появится на работе (она и появлялась на три дня, потом совсем уволилась), а эта дама (кстати, тоже Лена) обещала её там поймать. И тем самым – не ловила и не поймала. Найти же иной путь я тогда не мог. Сам был слишком занят.

А занят я был тем, что как раз накануне познакомился в Интернете с некоей семнадцатилетней казачкой Милой из Ростова-на-Дону. Та была немного не в себе, напрочь поцапавшись с собственной матушкой и запутавшись фиг знает в чём ещё. Созвонились. Потрепались немного. Я и предложил, наполовину в шутку, чтобы сбегала из дому да и ехала ко мне на недельку, пока всё утрясётся. Денег, говорит, нету. Фигня, говорю, билеты сейчас копеечные, надумает если – через час переведу. И надо же так – через час звонит от подруги, говорит, что из дому сбежала, ждёт перевода… Хорошо, сходил, перевёл…

Часа в три ночи – телефонный звонок. Звонит из Ростова мама Милы, вычислила через телефонную станцию по тому звонку мой номер, подружку подвергла допросу третьей степени… Потрепались мы с ней. Как ни странно – успокоил. А в восемь утра – звонок в дверь. Оказалось – поднятая по тревоге московская тётушка Милы пришла разведать обстановку, а если что не так, перехватить её да к себе эвакуировать. Тоже потрепались, чайку погоняли, картинок посмотрели… Тётушка отбыла в полном восторге, оставив пару билетов на премьеру какого-то фильма в кинотеатре «Россия», где она работала. То есть – совершенно нереальный расклад.

Поехал на вокзал, встретил Милу. По пути домой похвастался, что уже знаком со всеми её родственниками, и все проблемы, из-за которых она ко мне сбежала, уже утрясены. Тут же, на ходу, устроили военный совет, решили, что запланированную неделю развлечений, оргий и разврату отменять негоже, доехали до дома и немедленно залезли в постель.

Собственно, вот этим я и был занят всю ту неделю, в течение которой была возможность поймать Ленку, пребывая в дурацкой убеждённости, что за меня это и так сделают. Миле надо было показать Москву, сводить в то кино, кормить, поить, развлекать и ублажать, принимать кучу гостей, включая ту тётушку с мужем… Сюрреалистичная была неделя. Два человека с трёхкратной разницей в возрасте, к тому же твёрдо знающие, что они не во вкусе друг друга, да и по жизненным ценностям не имеющие точек пересечения, изображали бурный роман.

«Хорошо быть раньше умным, как моя жена потом», – гласит старая английская поговорка. На русский язык это переводится приблизительно как «знал бы прикуп – жил бы в Сочи». В самом начале этой недели с Милой произошло событие, оставшееся незамеченным, которое определило очень многое из дальнейшего. Утром после Милиного приезда – у нас были первые гости. Я с момента переезда в эту квартиру старательно приучал всех друзей и знакомых, что ко мне заходят без упреждающего звонка и можно даже без звонка в дверь. Принципиально. Так что – когда мы проснулись, в гостях у нас были Наташа с подругами. И на этот раз, в отличие от двух предыдущих, та, которая Ника, не разливала вокруг демонстративного равнодушия и скуки, а смотрела явно заинтересованным взглядом. Я довольно долго пребывал в убеждении, что Нику сдвинуло с мёртвой точки Милино присутствие. Типа ревность, типа льстит мужскому самолюбию… Чорта с два. Можно опять упомянуть забавности взаимного перевода между русским и английским языками. Слово «интеллигент» переводится на английский как «egg-headed», то есть – «яйцеголовый». Если дословно перевести обратно на русский – получится «мудак». Вот-вот. Спустя, наверное, год я спросил Нику прямо. Её просто позабавил валяющийся посередь стола отработанный презерватив, и она с хитрым видом осматривала комнату, пытаясь опространствить местоположение остальных.

* * *

– Володь, а вот интересно – почему ты сейчас мне позвонил?

– Да просто плохо мне, совсем с ума схожу, поговорить…

– Ты послушай умную Сашу. У тебя сейчас депрессия, потом будет психоз, потом коматоз…

– Зараза.

– Извращенец.

– Селёдка, а ревнивая.

– Фи-и-и-и.

– Хочешь приехать?

– Сейчас нет. Сейчас я с Виталием поругалась, скоро помиримся, в конце зимы опять поругаемся. А я – кошка, весной я замяукаю и вот тогда и приеду. А ты шест для стриптиза поставил?

– На чём поругалась-то?

– Пьёт, скотина. А мне за ним блевоту вытирать.

– Сама выбирала… Могла тогда со мной остаться.

– Ну вот ещё. С тобой – закончилось, с тобой теперь только по-дружески изредка перепихнуться можно.

Такой вот телефонный разговор. К Александре у меня всегда были очень странные чувства. Иногда я её любил, иногда почти ненавидел. То она излучала тот же азарт и ту же энергию, что Ленка, то её сносило на стёб и пошлятину. Она могла самозабвенно любить и тут же предать. О чём, впрочем, предупреждала заранее. Примерно та самая настоящая московская девчонка по-аксёновски, которая может походя дать в подворотне, а может – влюбить на всю жизнь. Нежность у меня к ней – была всегда. И – удивительная лёгкость отношений. Никакая гадость, никакое предательство не вели к разборкам. И прочно забывались по первому слову. Доведённая до абсолюта непосредственность – уничтожала самую возможность неприятного осадка. Сашка всегда умела сказать: «Ты, незаметно подкравшийся песец, а ведь ты был опять прав, а я дура, мне стыдно, но я – такая, я и в следующий раз сделаю то же самое». Если честно, то и позвонил я ей в тайной надежде, что вдруг она уже со своим разбежалась, что виделось неизбежным, и мы начнём вторую серию, а в том, что такая когда-либо будет, я никогда не сомневался. Возможно, она была тогда единственной в мире женщиной, которая могла бы меня полностью излечить от чувств к Ленке. Просто потому, что она была второй женщиной, которую я действительно любил. Но номер не прошёл, да и фиг с ним.

* * *

А дальше – была Ника. Женщины – парадоксальные существа. Устроенные в общем и целом намного логичнее мужчин и будучи намного более предсказуемы, они в то же время могут удивлять. Кроме сумасшедших женщин, конечно, те действительно непредсказуемы. Удивлять – не потому, что загадочны по природе. Как раз наоборот. Просто ключевые моменты их поведения разбросаны по гораздо более широкому спектру. Ключевыми для них могут быть какие-то очень сторонние мелочи, которые и заметить-то нелегко, не говоря о том чтобы понять, что именно это и есть главное.

Когда Ника в очередной раз появилась в гости вместе с Натальей и подругами – откровенно скучающая девушка Ника как бы исчезла. На её месте была другая. Столь же немногословная – она пожирала меня таким же точно взглядом, каким во время тех весенних посиделок вторая Лена смотрела на Сашу. От этого взгляда в воздухе ощутимо висело вибрирующее напряжение. Абсолютное deja vu. В некоторый момент от плотности висящих в воздухе эмоций – просто страшно стало. Весной я почему-то думал, что главным механизмом передачи этой эмоциональной вибрации являлась музыка. Вибрация резонировала тогда в голосе, в звучании гитарных струн… Сейчас – музыки не было, даже слов не было. Была только безмолвная вибрация. Не физическое желание. Не любовь. Другое что-то, не менее мощное. Сначала её ощущал я один. Потом ощутили и остальные. И тихо исчезли.

– Иди сюда.

– Погоди. Сначала скажи, что дальше?

– А по-твоему?

– Дом, корова, двое детей.

– Гы.

– Неча ржать. Я хочу знать, что будет дальше.

Что было дальше – понятно и так. Непонятно лишь то, что она утром попыталась уйти. Совсем. Хоть она этого не говорила, я чувствовал. И чувствовал: что бы я тут ни сделал – не удержу. Вдруг я вспомнил, что сегодня концерт, на который я уже давным-давно купил билет. Одна из моих любимых групп, «Земной оркестр» Манфреда Мэнна. Вспомнил и то, что вчера в метро видел – билеты пока есть. В общем – ситуация была спасена ровно тем, что в предыдущие визиты девушек я им ставил несколько компактов с ранее неизвестной им музыкой Манфреда Мэнна, и интерес – был. Так что интерес к концерту оказался достаточен. Впрочем, то было не решение, то была отсрочка. На следующее утро Ника всё же ушла. И не вернулась.

* * *

И всего спустя два дня после её ухода началась самая мистическая история этого периода. История, которая меня чуть было не вывела на Ленку через другую барышню. Впрочем, по порядку.

Главное, что нужно сделать, знакомясь в Интернете, – сразу определить, есть ли у человека настоятельная необходимость в новых знакомствах. Для абсолютного большинства людей Интернет – виртуальная игра. Суррогат. Отнюдь не безобидный. Те, кто начинают играть в Интернете чувствами, очень быстро в этом тонут и напрочь лишаются способности к чувствам в реале. Таких надо отсекать сразу. Более поганой публики, чем подобные, – поискать. Но есть и другие. Которые понимают Интернет как средство установления контактов для реала. Их тоже немало. И среди них – немало очень интересных и неординарных. Собственно, это свойство любой помойки человеческой – повышенная концентрация отбросов, повышенная концентрация неординарных и практически полное отсутствие «обычных». То же самое можно наблюдать, скажем, в подмосковных катакомбах. Плотная масса алкоголиков и наркоманов, испещрённая «прожилками» будущих знаменитостей. И мизерная прослойка робко продирающихся сквозь эту среду «обычных» экскурсантов. В общем, я к тому, что, знакомясь в Интернете с барышней, – нужно сразу давать телефон и говорить «звони». Можно даже без обмена фотографиями. Если начнёт крутить-вертеть, то сразу отсекать и идти дальше. А если нет – что, разве жалко нескольких часов потраченного на встречу времени, если вдруг не сложится чего? Вероятность-то того, что интересная, – ого-го…

Телефонный разговор был ничуть не менее сумасшедшим, чем все события последних месяцев. Буквально на первой моей фразе – Катя чуть не подавилась, и вдруг продолжила абсолютно изменившимся голосом:

– Слушай, я не знаю, что ты сейчас обо мне подумаешь… Но… Как ты отреагируешь, если я спрошу, что ты делаешь сегодня?

– Тебя в гости жду.

– Даже так? Прямо и в лоб?

– А ты против?

– Да, против. Всегда. Но не сейчас. Встречай на автобусной остановке ровно через час.

– Договорились. Обратно в Интернет меняться фотками, наверное, не полезем, так что опознавай ты, тебе проще. На мне будут усы и очки. Не перепутаешь.

– Так неинтересно. Это ты не перепутаешь (смех). Смотря на выходящих из автобуса – не прозевай красавицу с самыми роскошными рыжими волосами, которые ты когда-либо видел.

Разумеется, я был готов к тому, что прожду на остановке час, а девушка не появится. Равно как и к тому, что появится мымра, хотя судя по разговору – такая, что попить чаю да потрепаться всяко интересно будет. Не готов я был лишь к тому, что каждое её слово окажется правдой. Я действительно никогда в жизни не видел столь роскошной гривы мелкокудрявых рыжих волос, спускающейся чуть ли не до колен. Никогда не представлял, что найденная в Интернете восемнадцатилетняя девушка может быть настолько вызывающе красива. Не той красотой, которая обычно нравится мне, а той красотой, от которой сражённые мужики падают штабелями на дистанции до ста метров. Той красотой, которая не встречается в дикой природе, а существует лишь на обложках глянцевых журналов, являясь при этом результатом усилий десятка визажистов и ретушёров, не говоря уж о фотографе. Единственное – она была чуть-чуть полнее того, что обычно считают идеалом. Таких девушек – я всю жизнь боялся как огня. Да и не один я. Знакомая, наверное, картина, когда вокруг особо красивой девушки мужики табуном крутятся на расстоянии в десяток метров, а подойти ближе и заговорить боятся? Вот-вот…

* * *

Я таращился на неё как последний идиот и боялся подойти. Такого не бывает. Это – явный розыгрыш. Подошла сама, взяла под руку…

Дома я её долго и вкусно кормил. Хотя непросто это было. Я специально имел в виду закупить еду для ужина по дороге – выбирая совместно. Так ведь на любой вопрос о том, какой кусок предпочтёт, следовал ответ, что предпочитает старую добрую варёную колбасу, которая из туалетной бумаги делается. Пришлось на пряностях отыгрываться. Есть у меня друг узбек, который торгует пряностями. Он всякий раз, перед каждым покупателем, разворачивает целое театрализованное представление, а если это я с девушкой, то представление в трёх отделениях. Пробило. После просмотра спектакля по подбору пряностей, подбор куска мяса уже пошёл более творчески. Итак, привёл домой, начал кормить… Говорил, говорил, говорил… Не делая секрета ни из того, что я её откровенно боюсь, ни из того, в какой я пакостной ситуации нахожусь сам. Наверное, тем самым предупреждал, что толку из меня – гораздо меньше, чем может показаться по моему внешнему виду, осколок я от того, чем в принципе должен быть. Она – пила чай и смеялась. Смеялась и пила чай. Практически ничего не говорила. Только задала несколько каких-то совершенно несущественных вопросов. В воздухе опять сгущалась такая же вибрация. Опять без явно читающегося физического влечения. Опять без читающихся чувств. Снова что-то мне незнакомое и непонятное.

Мы сидели не рядом, а через стол – я слишком боялся и стеснялся. Но в некоторый момент – не удержался. Нет, не то, о чем вы подумали. Я протянул руку через стол только для того, чтобы потрогать её волосы и убедиться, что они настоящие. Более того – сказал об этом желании вслух. Идиотизм, да? Так не более, чем остальное… Абсолютно для меня неожиданно – Катя плотно прижалась к моей ладони щекой. Все мышцы её тела напряглись и пришли в движение. Хотите верьте, хотите нет, но с её платья сами собой, безо всякой помощи моих или её рук, только от вот этого напряжения мышц, отскочили то ли две, то ли три пуговицы. Минуты три так и сидели, а потом я начал подниматься, чтобы обойти стол и пристроиться рядом. Я ещё не успел встать, как Катя уже попросила выключить свет, а когда я подошёл к дивану – она уже успела раздеться.

Ничего подобного я не видел никогда в жизни. И никогда в жизни не чувствовал такого стыда. Она меня переигрывала, а я слишком привык быть ведущим. Она заводилась за полсекунды, от одного прикосновения к любой части тела. Судорожно изгибалась под невообразимыми углами… Её дыхание звенело на всю квартиру и обжигало на расстоянии. А я – так ничего и не смог. Не умею я заводиться с такой скоростью. Слишком прочно во мне сидело, что женщина всегда заводится медленнее мужчины, и слишком долго я учился тому, чтобы сдерживаться, дожидаться… Когда она меньше чем за секунду выходила на готовность, а у меня ещё только-только начиналось пробуждение – моё желание гасло, не успев развиться. Ну нельзя же так опережать события!

В «антрактах» между неудачными попытками мы начинали разговаривать на совершенно удивительные темы. Катя вдруг начинала вещать о том, что вот, мол, как удивительно, что она ни разу в жизни не подцепила ничего венерического. Я спрашивал, а что в том удивительного? Она отвечала, что удивительное в том, что ни разу в жизни принципиально не пользовалась резиной, а мужчин у неё было много, но об этом она когда-нибудь потом расскажет. Я спрашивал, почему у нас всё так странно и так быстро началось, – она снова отвечала, что потом узнаю. Она спрашивала о других девушках, я честно отвечал – и она тут же говорила, что не хочет быть какой-то там десятой, а хочет быть единственной. Я спрашивал, зачем в последнее время очень многие девушки, как и она, начали брить лобок, неудобно же так, колюче, – она начинала рассказывать, что раньше она там вообще причёску ирокез учиняла, да ещё и в зелёный цвет красила, а потом вдруг волосы стали ей неприятны… Удивительно – но я не видел обиды даже при столь сокрушительном обломе. Да и вообще удивления достойно, как всех девушек, которые в то время у меня появлялись, могло устраивать, в какой я форме. По моему глубокому убеждению, каждая из них должна была сбегать после первой же попытки. Ну ведь ни на что не пригоден был, по большому-то счёту. Почему-то не сбегали. Загадка.

Я очень надеялся, что ближе к ночи мы всё-таки научимся попадать в ритм друг другу. Как-то само собой разумелось, что она останется. У неё в сумочке оказался и домашний халатик, и всё про всё необходимое, чтобы здесь застрять. То есть – знала заранее. Как? Откуда? Но вечером вдруг оделась и ушла. Попросив не обижаться и строго-настрого запретив провожать.

А на следующий день – появилась в замаскированном виде в том же самом чате, где мы познакомились, следила за моей реакцией на других девушек. Когда же я её вычислил – созвонились опять. Разговор получился совсем странным, в нём не было ни одной из ожидавшихся тем, а те, что были – были настолько виртуальны… Осталось прочное ощущение, что больше она не придёт.

* * *

Звонок в дверь. Состояние полного обалдения.

– Здравствуй. Гм… Слушай, мне ужасно неудобно. Но тебя не было целую неделю, и я за это время успел другую девушку себе завести… И даже, кажется, успел расстаться с ней обратно.

– Вот и правильно. Так и следовало сделать.

Отодвинув меня, пребывающего во образе статуи, Ника спокойно снимает дублёнку, проходит в комнату и располагается. Интересно, можно ли чувствовать себя б?льшим идиотом? Пожалуй, даже приснопамятное поедание втроём одной кефали, когда напротив меня, плотоядно улыбаясь и источая утончённую вежливость, сидели Александра с Аллой, здесь меркнет. Я не знал, что говорить, куда девать глаза, в какой узел завязать руки, чтобы не мешались…

Через пару дней Ника опять исчезла, и опять было твёрдое ощущение, что это я её не удержал, и что это – насовсем. Но на этот раз на душе было спокойно. Происходящее было настолько абсурдным, что самоё мысль о том, что подобный ход событий можно нарушить, что им можно управлять, – казалась ересью. Событиями управляла, как тогда на Железных Воротах, чья-то мощная рука, и силы в той руке были космических масштабов. Можно было лишь смириться и ждать, надеясь на то, что, как и в тот раз, всё, что происходит, – не ко злу.

* * *

Впрочем, часом позже я позвонил Наталье и пожаловался на маразм, крепчающий по экспоненте, заодно попросив разведать насчёт Ники, как всё это с её точки зрения выглядит. Пока разговаривали – зазвонил мобильник. Женский голос, практически не опознающийся из-за искажений каким-то странным эхом, а, как через минуту выяснилось, ещё и тем, что звучал не только из мобильника, но и из-за двери, спросил номер моей квартиры. Бросив обе трубки, я метнулся открывать. Земля ушла у меня из-под ног.

– Катя?

– Ну да. А ты кого-то ещё ждал?

На этот раз она отказалась даже от еды и чаю. Пребывая в какой-то прострации, она сидела на диване, мусоля единственную рюмку кагора. Пять, десять, двадцать раз я подкатывался со всех возможных сторон в попытках вывести её на разговор. Три, пять, десять раз спрашивал, что случилось. Она пресекала попытку каким-либо совершенно сторонним контрвопросом и, не слушая ответ, опять погружалась в раздумья. Полчаса, час…

– Хорошо. Я расскажу тебе всё, что ты хочешь знать. Наверное, мне всё равно, что ты обо мне после этого будешь думать, хотя надеюсь, что поймёшь. Тебе тоже бывало плохо. Когда-то, давным-давно, мне было двенадцать лет. Соплюшка, в общем. И была ужасно влюблена. Впервые в жизни. В человека, который был гораздо старше меня. Не имеет значения, кто он такой. Он о моей влюблённости не знал тогда и не узнал никогда, не сложилось. Не сложилось потому, что меня тогда поймала и изнасиловала компания дворовых парней. После этого я не смогла смотреть ему в глаза, обходила стороной. А потом он исчез, и я никогда больше о нём не слышала. А сейчас – будет тебе и объяснение первой половины всего того, что тебя удивило. У тебя – его голос. Когда я услышала тебя по телефону, я чуть было со стула не упала. И через секунду уже знала, что не смогу иначе, что поеду к тебе, как только пригласишь, и что никакие силы в мире не удержат меня от того, чтобы оказаться с тобой в постели. Потому и взяла с собой и ночной халатик, и остальное, потому и пыталась отговорить тебя от идеи пир устроить. Теперь о прочем. Тогда, после его исчезновения, я на себя просто забила. Я откровенно блядствовала. Спала с каждым, кто предложит. Мне всё на свете было безразлично. Эх, если бы ты видел меня пару лет назад… Это сейчас я потолстела из-за проблем с гормонами после аборта. Вытащила меня тогда новая влюблённость. Появился парень, красивый, бестолковый, но с очень прикольными повадками. Я влюбилась. Он меня тоже любил. Прожила с ним более года. В начале весны залетела. У меня был выкидыш, я даже не успела ему сказать о беременности. Потом залетела снова. Сказала. А он оказался не готов. Вместо того, чтобы думать о будущем, начал рыться в прошлом, нарыл про то, как я блядствовала. Дальше он вообще перестал меня называть по имени, а только блядью. В некоторый момент я не выдержала. Сделала аборт на четвёртом месяце и рассталась с ним. Придя в себя, да и то не полностью, проблем со здоровьем у меня целая куча теперь, я осталась в депрессии. И тут появился ты. Я вовсе не обиделась, что у нас тогда ничего не получилось. Просто на следующий день я понаблюдала за тобой в чате и решила, что всё-таки ты не тот человек, какой мне нужен. А дальше – опять появился тот мой бывший парень. Уже три дня, как он подкарауливает меня у подъезда и около института, оборвал все телефоны… Говорит, что успел обзавестись гражданской женой, но вдруг понял все свои ошибки, готов её выгнать, вернуться ко мне, прощения попросить… Вот я и пришла к тебе опять.

Конечно, дальше была постель. На этот раз первые полтора часа были примерно такими же, но потом всё начало получаться. Катя ничуть не уступала даже Ане по виртуозности и фантазии. А главная разница была в том, что Катя не была в постели эгоистична, она изо всех сил старалась в первую очередь доставить удовольствие партнёру, а не себе. Будь у меня другой период жизни – я бы просто пропал. Подобная женщина – мечта любого. Но я, хоть и не облажался, так и не смог выйти на должную высоту. Давил роман с Ленкой, давило сумасшествие последних месяцев, давил недавний разговор… В общем чувствовалось, что ожиданий я не оправдал, но чувствовалось и то, что в будущем – оно вполне возможно. Если больше ничего не произойдёт эдакого.

А эдакое произошло – мгновенно, произошло ещё когда мы были в постели, отдыхая после секса. Зазвонил её мобильник. По Катиному лицу было видно, что это опять звонит тот её бывший парень. Катя не стала вылезать из постели, не попросила и меня. Она разговаривала, а я в это время её целовал. Хороший у неё мобильник. Сименс. Громкий. Весь разговор, наверное, из соседней комнаты был слышен. А с нескольких сантиметров… Когда разговор перешёл на повышенные тона, она как раз объясняла ему, что пребывает в постели со своим новым мужчиной, – я начал сходить с ума. Весьма специфические обороты речи, узнаваемый бред… Голос, срывающийся на бабский визг… Когда она закончила разговор, я спросил, как его звать и в каком районе живёт. Наверное, у меня был совсем дикий вид. На Катином лице отчётливо читался страх. Да, Мишей. Да, в районе «Мосфильма» (это было практически единственное, что я смог выяснить в результате своих титанических усилий по розыску). Да, имеет отношение к журналистике.

Умная девушка Катя. Фантастически умная. И фантастически решительная. Не женщина – мечта. Мне пришлось не отходя от кассы, то есть не вылезая из постели, рассказать ей ещё раз про Ленку, но на этот раз – в гораздо более подробном изложении. Чорт его знает, был ли это действительно он или же это было всего лишь совпадение, помноженное на моё помешательство… Я так и не узнал. Но – странные это совпадения. Да и по срокам странные, как раз приходятся на время, когда Ленка, по-видимому, отходила после аборта или выкидыша, уж не знаю точно, что там было. Катя быстро оделась и сбежала. Больше я её не видел. Через две недели она появилась в том же чате, рассказала в общих чертах продолжение. Потом звонила ещё пару раз. И – всё. А продолжение было таким: приехав от меня домой, она услышала от собственной матушки соображения. Что пора бы ей уже и замуж выходить, а кстати, вот и Миша вернулся, заходил сегодня, поговорили, у него будущее, он – талантливый начинающий журналист… В общем, Катя за полчаса собрала чемодан, написала в институт заявление на академический отпуск, попросив подружку отнести и сдать, и – на полгода уехала к друзьям в Питер.

* * *

Сумасшествие продолжалось. Опять появилась Ника. Теперь – на три дня. Не знаю уж каким чудом, но ей удалось оторвать меня от дивана и начать собираться с ней в новогоднюю поездку в пещеры. Но вдруг она решила позвонить в другой город матери, которую не видела с тех пор, как в шестнадцатилетнем возрасте сбежала из дому, сперва в другой город учиться, а потом – по всей стране… А через полдня, тридцатого декабря, когда я уже начал складывать рюкзаки, она вдруг взяла билет, собрала вещи и уехала к ней. На недельку, но мне казалось, что навсегда. Впрочем, ей тоже казалось, что навсегда.

Практически у каждого человека есть определённые даты календаря, которых человек тот ждёт либо со страхом, либо с надеждой. Это те дни, в которые обязательно что-нибудь происходит. Некоторые подобные дни связаны с чем-то определённым, некоторые – непредсказуемы. У меня две даты чётко связаны с Ленкой. Это новогодняя ночь и тринадцатое марта. Вот, в новогоднюю ночь, когда я совершенно трезвым, так как в одиночку не пью, даже если есть повод, а я был как раз один, сидел перед экраном компьютера и устало шарил по Интернету, я и нашёл Ленкин след. Объявление об уроках музыки. С номером пейджера. Ну и что делать дальше? Понятно, что людей, недавно прошедших через подобное, – не имея уверенности трогать нельзя. А уверенности не было. Ни в чём. Беременна она или нет? Всё же – наркотики или нет? По симптоматике ни на один не похоже. Винт я так и держал исключённым заранее. Отлёживалась она после всего в психушке или нет? С ним она или нет? Одна или нет? В каком состоянии? Чем живёт, как хочет жить дальше? Куча вопросов, и все без ответа. А не зная ответа, нельзя и действовать. К тому же – уж больно ненадёжная штука пейджер, да и односторонняя какая-то. Гадость, а не средство связи.

Единственное, что тут можно было сделать, – так это снабдить Ленку ученицей, причём не просто ученицей, а ученицей интересной, общение с которой смогло бы выйти за пределы уроков. Думай, голова, – картуз куплю. Так, кто у меня есть в запасе? Не то… И это не то… Тоже не то… Ну-ка, ну-ка? В общем, нарыл я девушку Аню, собственно – ту самую Аню, которая на упомянутом иероглифовском ритуальном пивопитии составляла мне компанию, старательно изображая из себя мою новую пассию, дабы пресечь возможные Ленкины поползновения. Выбор пал на Аню потому, что её возраст, психотип и характер практически точно соответствовали Ленке на момент нашей первой встречи на Красной площади. Которая даже работала на в точности такой же работе, как недавно Ленка, – менеджером визового отдела в турфирме. По-моему, даже в той же самой турфирме. Страшное дело, когда у человека идёт такое количество совпадений, не так ли? Три месяца назад я страшно удивлялся и ругался, что Аня ни к кому тогда в кадр не попала. А теперь выясняется, что это и был тот самый тайный ход карт, позволяющий найти подход к Ленке… Аня давно хотела научиться играть на гитаре, а Ленка в объявлении заявила не только фортепиано, но и гитару… В общем, всё ясно. Аня согласилась мгновенно. Договорились так. Её задача – прописаться к Ленке в ученицы, а там и в подруги, и по максимуму поддержать её морально. Мне сообщать только то, что сама посчитает важным. Ни в коем случае не планировать, тем более не начинать, до появления полной уверенности в необходимости, никаких активных действий.

* * *

После первого урока Аня была крепко озадачена. Ленка, если это была она, выглядела совсем не так, как я её описывал. Миша, если это был он, – тоже выглядел и вёл себя не совсем так. Сначала мы даже чуть было не решили, что это какая-то страшная ошибка. Ничто в доме не говорило о наличии каких бы то ни было проблем. Но под объявлением стоял Ленкин адрес электронной почты, в качестве контакта был указан архаичный пейджер, а я знал, что мобильника у Ленки нет, но что ей на работе недели за две до катастрофы выдали пейджер, номер которого она мне тогда так и не сообщила. Мне пришлось уговаривать Аню продолжать занятия – она не хотела. Раз всё в порядке – зачем вмешиваться? Порешили на том, что пусть ещё пару уроков возьмёт, а там увидим.

Но уже второй урок начал расставлять вещи по своим местам. Добавив при этом озадаченности. Миша, несмотря на отсутствие каких-либо явных на то причин, стал производить на Аню выраженно отталкивающее впечатление. На подсознательном уровне. Никаких следов нежности между ним и Ленкой не замечалось. По поводу же самой Ленки же вердикт был дословно таков:

– Знаешь, Володь, тут всё как-то очень странно. В первый заход я этого не заметила, только сейчас. Ничего не понимаю. Так не бывает. Впервые в жизни вижу столь двоякого человека. Она очень подвижна, с эмоциональным лицом. Всё время смеётся, много двигается. Шутит. Но глаза мёртвые. В них – большая боль, только боль и ничего кроме боли.

После урока Ленка поила Аню чаем. И та – спросила о причинах увиденной двойственности. Точнее – сказала, что чувствует, что Ленку что-то сильно гнетёт, посоветовав раскрыть душу какой-либо из близких подруг. И Ленка ей объяснила. Что близких подруг у неё не осталось. И вообще никаких не осталось. Что единственный человек в мире, которому она хотя бы частично могла открыть душу, остался в прошлом. Добавив с неожиданной агрессией, что не считает себя в том виноватой. Что она от всего устала и приняла решение далее жить только текущим моментом. Плыть только по течению. И, вытащив из комода, показала Ане свою роскошную косу. Отрезанную. Говорят, у большинства женщин отрезание косы – аналог самоубийства у мужчин.

На следующих уроках Ленка рассказывала о своих увлечениях путешествиями и о том, что ей не с кем теперь ездить. О своих увлечениях фотографией и о том, что ей нечего и нечем снимать. Показывала снимки своих крыс. Снимки Петербурга. Старые. С дачи. С Урала. Совсем старые. Совсем свежие. Но – не недавние. В пределах видимости не было ни одного предмета и ни одной фотографии из времён нашего с ней полугода. В общем, прописка в подруги у Ани состоялась, но что тут делать, и делать ли хоть что-то, оставалось совершенно неясным. Надо было продолжать занятия и ждать, ждать, ждать…

* * *

Тем временем вернулась Ника. На этот раз мы сошлись уже более прочно. То есть, всё ещё сохранялась ситуация, что, когда она утром уходила на работу, одному Аллаху было ведомо, когда её ждать назад, вечером, завтра, послезавтра… Но она возвращалась и возвращалась.

Я её изводил разговорами о Ленке. Мог разбудить посреди ночи и два часа подряд что-то рассказывать, а других тем – у меня не было. Мне и сейчас невдомёк, как она смогла так долго продержаться, почти месяц. Более мерзостного, занудного и ленивого сожителя, чем я в то время, к тому же непрерывно лезущего в душу – поискать…

А в душу я действительно лез. У неё была страшная замкнутость, сильнее, чем у Ленки. У неё было совершенно непредсказуемое поведение. Эти её исчезновения… Нет, она не к другому мужчине исчезала. Она жила на квартире с компанией подруг. Практически все они были с психическими проблемами, некоторые даже проходили курс лечения. Часть их относилась к какой-то религиозной секте, впрочем, не из зловредных. Вот туда она и исчезала отдохнуть от меня в самые неожиданные моменты времени. Невозможно было никуда съездить – знал, что уйдёт и не вернётся. Невозможно было пригласить гостей кроме её подруг – тоже исчезнет. Из-под всего этого светились какие-то жуткие комплексы, и я всё никак не мог понять, какие именно и с чем связанные. И ничем не мог помочь. Потому и лез столь настойчиво в душу.

Наконец, я сдался. Посоветовал Нике обратиться к психиатру. Нет, не в том смысле. Именно в качестве доброжелательного совета. Просто потому, что видел, как раздрай у неё крепчает, видел, что оно может плохо кончиться, благо сталкивался с подобным, а дешифрировать и снять её проблемы у меня не хватало ни знаний, ни сил. На удивление, но – выслушав, Ника не просто согласилась, а сказала, что она пару раз в последние дни заезжала к одному старому знакомому, который ей посоветовал то же самое, да и у самой у неё зрело понимание необходимости, да и хороший психиатр, который вытаскивал её подруг, имел место быть.

А ещё через пару дней Ника опять как ни в чём не бывало пошла утром на работу, а назавтра Наталья привезла переданные Никой ключи. Так вот оно тогда и кончилось. И если быть до конца честным, я не был особо расстроен. Всё равно наши отношения быстро близились к взрыву, и ещё неизвестно, кто из нас в результате оказался бы в дурке. Как бы не оба.

* * *

Где-то с неделю я приходил в себя, а потом опять полез в Интернет. И опять мгновенно нашёл. Новая знакомая была несколько моложе, чем обычно, всего шестнадцать, жила сравнительно неподалёку. Как всегда, обнаружились маловероятные совпадения. В этом случае – её родители когда-то работали в одном институте с моей матерью, а её мать так и просто в одной лаборатории с моей, более того – когда я матери делал расчёты для одной статьи, и я оказался в соавторах, и она тоже. Вы уже догадались, как звали новую знакомую? Правильно. Тоже Леной.

Трижды мы созванивались по телефону. Не потому, что не было желания на немедленную встречу, оно-то как раз было. Со временем у Лены был полный швах. Школа, курсы по подготовке в институт, довольно жёсткий распорядок, заданный родителями. Маленький военный городок в Подмосковье, нравы понятные.

– Ну ладно, давай завтра встречаться, прогуляю я курсы. Ты меня встретишь на платформе?

– Конечно.

– А если я тебе не понравлюсь? Ты же фотографий не видел, я знаю, что тебе стройные нравятся, а я – девушка в теле.

– Ну и что? Интересный день – обещаю по любому. А в теле – это как?

– Пятьдесят шесть килограммов…

– Возражений не имеется. Аллергия на габариты у меня при больших цифрах начинается.

– Да, ещё одно. Ты уже понял, что я девственница?

– Пока нет. Но теперь знаю. А в чём проблема? Вот уж что запросто можно исправить…

– Не выйдет. Я твёрдо стою на том, что до восемнадцати буду с этим ждать.

– Таки не выйдет. Если понравишься – совратить обещаю.

– И всё равно я тебя немного боюсь. Ты не будешь возражать, если я скажу подруге, где я, и она будет мне периодически звонить, а если не дозвонится, поднимет шухер?

– Договорились.

Встречать надо было в семь утра да минут сорок на электричке ехать, а я сова. В общем – ночь не спал. Встретились. Едем ко мне. Всю дорогу – перестрелка взглядами. Безуспешная. Так как зима и форма одежды соответствующая, вряд ли кто из нас что-либо понял толком кроме того, что глаза у обоих живые и любопытные. А вот дома… Девушка оказалась просто красивой. И очень развитой всеми женскими статями. Трудно было поверить, что она может быть девственницей. Но – не совсем мой стиль. О чём я ей за чаем и сказал абсолютно честно и прямо после очередного раунда перестрелки взглядами. Выслушав со вздохом облегчения ответ, что я тоже мало того что не в её вкусе, но ещё и с виду гораздо старше своих лет, а ей и так нелегко далось решение встретиться с сорокасемилетним мужиком. На этом взаимная неловкость под корень растворилась, Лена отзвонилась своей подруге, назначила срок следующего звонка, и мы начали просто трепаться. А потом – пошли в маленькую комнату смотреть на компьютере те фотографии, до печати которых у меня руки ещё не дошли.

А минут через десять я вспомнил наш телефонный спор насчёт поцелуев и предложил проверить на практике, кто таки прав был. Проверочный поцелуй затянулся. Минут через пять я, не отрываясь, перенёс её на диван в большую комнату, и мы продолжили целоваться.

– Знаешь, а ты прикольно целуешься, – произнесла она через несколько минут, оторвавшись отдышаться.

– Знаю, – «скромно» ответил я.

Ещё пару минут она перечисляла сделанные наблюдения о достоинствах и недостатках больших усов и вчерашней щетины, после чего предложила продолжить. Я осмелел и расстегнул ей бюстгальтер прямо сквозь кофточку.

– Ну, у тебя и ловкость! – поразилась Лена и даже не подумала возразить, когда я тут же снял с неё и кофточку, и бюстгальтер, а заодно уж и свою рубашку. Но дальше – застряло.

И снова, минут через десять, она же и поощрила к дальнейшему. Сказав, что так, как я пытаюсь, у меня вовеки с ней ничего не выйдет. И тут же продемонстрировала свои идеи на эту тему, обняв обеими ногами мою ногу. Разумеется, моя рука тут же оказалась именно там, где надо. И – опять затормозилось. На то, чтобы просунуть руку ей в джинсы, ушёл час. На то, чтобы расстегнуть их, – ещё час. Я уже совсем изнемогал от желания, открытым текстом шептал ей, что так она меня импотентом сделает. Она отвечала, что так мне и надо и что про идею удержаться до восемнадцати – она совершенно всерьёз. Наконец – джинсы удалось приспустить, но возникла существенная проблема с моими. За неприкосновенность моих джинсов она боролась ещё более настойчиво, чем своих. Её наблюдательность и реакция – поражали. Как только моя рука оказывалась в опасной близости от пуговицы, мгновенно следовал выпад. Притом – надо было торопиться. От перевозбуждения у меня уже начинали болеть понятно что, а это всегда плохой признак.

Наконец, она сдалась.

– Володь, ты что, правда хочешь прямо сейчас лишить меня девственности?

– А ты разве нет?

– Ну… Интересно, конечно. А у тебя резинка есть?

В мгновение ока джинсы полетели на пол, запрошенное резинотехническое изделие появилось на свет, но – то, чего я боялся, таки случилось. Я был уже ни к чему не пригоден, причём с гарантией, что как минимум на сутки. Все соответствующие органы болели уже совершенно кошмарно, а функционировать напрочь отказывались. В общем, облом состоялся. Девушка обиделась, было за что, и уехала, запретив провожать. А через час – прислала сэмээску: «Знаешь, а ведь мне очень хорошо с тобой было. Спасибо, Казанова. До встречи».

* * *

Через два дня она приехала опять. И снова я её встречал на платформе. В этот раз ничего быть не могло, у неё были месячные. Но оба знали, что скоро – будет. Весь день она расспрашивала о будущем сексе, даже попросила сходить до книжного магазина и выбрать ей пару книжек для самообразования. Спрашивала, как избежать того, чтобы после очередного медосмотра в школе поползли слухи… Расспрашивала о моих прошлых девушках. И так далее, и тому подобное… Я – диву давался от столь серьёзной проработки элементарного, казалось бы, вопроса.

А в следующий раз – у меня в гостях был Андрей. Тот самый, отец Аллы. Сюрреализм происходящего перехлёстывал через край. Лена вслух хвасталась, что пока ещё девственница, но что я завтра-послезавтра буду лишать её этого статуса. Обвивалась вокруг меня как только можно и целовалась так, что губы вспухали, шепча на ухо по пятому разу вопрос: а что, если Андрея сейчас выставить и не дожидаться конца месячных?.. Что вот видишь, мол, как хорошо, что ничего не было, когда ты меня уговаривал, насколько лучше теперь, когда я этого сама хочу… Андрей то носился по всей комнате с фотокамерой, делая десятки и сотни снимков, которых я, впрочем, до сих пор не видел, то начинал поздравлять меня с такой феерической находкой, то отводил Лену в сторону и начинал ей объяснять, что меня любить надо крепко и долго, что здесь нужно строить постоянные отношения, а не краткий роман. Когда Лена в очередной раз назвала меня Казановой, Андрей не сдержался от комментария:

– Лена, ты в корне не права. Это не Казанова, это Казавова. Казанова ему в подмётки не годится. Главное – люби его. Счастья вам.

* * *

И всё-таки – действительность коренным образом отличалась от ожиданий и была ещё менее представима. В следующий раз Лена позвонила, что едет, уже от электрички, так что встречал я её на своей платформе. Она держалась как давняя подруга, если не как жена. По пути к дому она предложила зайти на рынок и обзавестись халатом, что и было исполнено. Когда пришли – она пожаловалась на усталость и недосып, сходила в душ, надела халат, попросила позволить ей немного поспать, легла – и в самом деле заснула. Через два часа я её разбудил. Отдалась она легко и почти привычно. Как будто далеко не в первый раз. Бывает же…

А ещё через полторы недели я её потерял. Ещё более невозможным образом, настолько невозможным, что я, в полном обалдении от происходящего, даже не смог толком расстроиться. Лена начала слегка дёргаться. Но не из-за каких-либо проблем между нами. Проблем-то как раз не было. Из-за того, что слишком много начала прогуливать учёбу и слишком много начала врать родителям. Совершенно естественный напряг для хорошей девушки, а она как раз очень хорошая и есть. Что делать? Да понятно… Одно из двух: либо врать дальше, либо учинять хотя бы частичную легализацию. Я и предложил второй путь, тем более – её мать, по рассказам, выглядела человеком вполне неплохим. Лена часок-другой поприкидывала стратегию и тактику, что матери рассказывать, а что нет, так, чтобы и результата искомого достигнуть и не напугать чрезмерно, да и поехала рассказывать.

Проходит два часа. Звонит Лена. Обалделым голосом объясняет, что мама оказалась гораздо умнее, чем она думала, – не ограничившись рассказанным, умудрилась вытрясти из неё всю подноготную… И – сказала, что не против. Проходит ещё пятнадцать минут. Звонит её мама. С ещё более обалделым голосом. Объясняет, что она давно видела, что у дочери к тому идёт. Что даже обрадовалась, что человек я оказался вполне порядочный. Что она одобрила наш роман и предложила ей схему встреч, не мешающую учёбе. И наконец – что чисто для порядку изложила ей общеупотребительные возражения супротив столь неравных романов. А Лена, к её полному изумлению, – взяла да восприняла эти соображения как руководство к действию и решила прекратить со мной все отношения. Я попросил Лену к телефону. Она подтвердила. В её голосе не было ничего, что указывало бы на применение какие-либо мер воздействия. Всё явно было честно. Только вот я – не понимал ничего. Обалдение мешалось со смехом. Я отнюдь не фетишист, но у меня до сих пор в серванте так и лежит, и будет лежать, её подарок на День святого Валентина – трогательная тростниковая флейта с пришпиленной открыткой со всего двумя фразами, а какими – не скажу.

* * *

То, каким странным образом я потерял маленькую девушку Лену, не было случайностью. Это было сигналом судьбы. И дальнейшие события, первым шагом в цепочке которых был этот разрыв, не заставили себя ждать. Через час после той серии разговоров мне позвонили с назревающей международной фотографической выставки-конкурса. Почему-то я согласился, хотя уже полгода как всякая фотографическая деятельность была отправлена в отставку, да я и ранее избегал принимать участие в конкурсах. Конкурсы – они для новичков. Мне лично моё гипертрофированное самомнение давным-давно запретило в них участвовать, дозволяя лишь соглашаться быть членом жюри или, скажем, выставлять подборку вне конкурса. Фотография должна свободно говорить со зрителем, а всякие конкурсные навороты – серьёзная тому помеха. Но что-то меня дёрнуло, и я согласился. Тут же отобрал и отправил работы к выставке. Пятнадцать отпечатков, причём исключительно те снимки, что мы делали вместе с Ленкой. Уже в тот момент я с уверенностью понимал, да так оно и получилось, что Гран-при выставки возьмёт самая последняя наша с Ленкой совместная фоторабота, которая с Тимана, с копчёными хариусами во мху. Отправил, точнее, отвёз картинки, вернулся домой, и тут же, не успел даже раздеться, – позвонила Аня. Рассказала, что у неё с Ленкой состоялся долгий разговор о фотографии и о выставках, предлогом к которому было то, что у Ани на работе оказалась халявная стопка билетов. Да-да, именно на ту выставку в Сокольниках, на которую я час назад сдал наши с Ленкой работы. В общем, несмотря на все мои сомнения, не рано ли, – Аня с полной уверенностью заявила, что нужно вытаскивать Ленку на выставку, там устраивать встречу со мной и что она это сделает. Даже помимо моего желания. Пораскинув мозгами, я понял, что, наверное, таки можно. Не настолько в лоб, конечно. А только приняв массу мер защиты против возможного шокового перегруза и всякопрочего разного в этом роде, на случай возникновения проблем – массу мер по переводу программы действий в другое русло на каждом из её этапов… Ну и кучу совсем мелочей, типа стратегии и тактики, что делать с Ленкой дальше, если вдруг всё удастся. После всего того, что было, – если не устроить всего перечисленного, велика была вероятность того, что Ленку придётся везти в психушку либо прямо оттуда, либо уже от меня. А допускать подобный финал – категорически не хотелось.

Дальше был аврал. Неделю шло согласование программы с двадцатью задействованными помощниками и помощницами, что и как они должны делать и говорить в каждом из сотни возможных вариантов разворота событий. Кто может оказать медицинскую помощь, кто устроит отвлекающий разговор над ухом и какой, или даже дебош и как… Кто диспетчеризует действия остальных, кто обеспечивает оперативную связь… Проверочные встречи с более нейтральными знакомыми, если вдруг сомнения… Анализ маршрутов передвижения по залу. Планирование дальнейших действий на случай, если Ленку удастся вытащить… Обеспечение эшелонированной защиты. Планы мгновенного провоцирования повторного налёта и схем даже не то чтобы просто обороны, а полного и тотального пресечения любых поползновений в дальнейшем. То есть – обороны глубоко эшелонированной, многослойной, активной и с обязательным захватом пленных и проведением с ними воспитательной работы. С участием ФСБ и прочих. Планы реабилитации Ленки. И так далее.

Задействованы были все, до кого удалось дотянуться. Сложнее всего было с ближним кругом наблюдения, куда, понятно, годились только девушки, причём вида, не допускающего и мысли об их принадлежности к «спецслужбе». Пришлось звонить Нике и активировать её с подругами. Жестокий я человек, оказывается. Второе «узкое место» – было в том, что, из ряда соображений, на мне по сценарию тоже должна была какая-нибудь девушка висеть достаточно убедительного вида. Дабы быть немедленно забытой при правильном ходе встречи, мишенью для ехидства при неправильном, а также центральной фигурой в трёх из прогнозировавшихся катастрофических вариантов. Совсем я жестокий человек. Александру пригласил. Единственная оказалась из свободных в тот день знакомых девушек, такая, чтобы и хорошо знающие меня люди ни на секунду не усомнились. Впрочем, учитывая то, что было когда-то, и то, что виделось неизбежным когда-нибудь, – представлять здесь было нечего и незачем. Потому как чистая правда – она же одновременно отъявленная ложь. Да и то, что пара Сашкиных фотографий всегда висела у меня на стенах, добавило бы убедительности.

Параллельно были приняты меры косметического плана. Понятно, что если Ленку вытаскиваем – то ближайший год-другой будут сплошным путешествием, так что надо было срочно расширить парк снаряжения всем, чего нам не хватало, а также заменить всё, что было на грани износа. Были куплены новые спальные мешки, жэпээс-навигатор с самой мощной картографией, уникальный сверхлёгкий водомётный лодочный мотор, новая лодка и много, много, много всего прочего.

* * *

Собственно, только в день, на который была назначена операция, я осознал наличие ещё одного знакового совпадения – что это тринадцатое марта, годовщина нашего с Ленкой первого поцелуя. Впрочем, будем последовательны. Операция провалилась с треском. Увидев карточки, Ленка пошатнулась, ухватилась за колонну и быстро шепнула Ане, что надо немедленно смываться. Но, отойдя на три шага, вернулась. Смотрела долго, много улыбалась. Потом увела Аню в кафе. Молча пила кофе и курила. Вернулась опять к карточкам. Опять в кафе. Заговорила. Говорила часа полтора. Потом Аня дала сигнал, что встреча со мной необходима, и вывела Ленку в удобный для встречи холл. Мой бог, во что Ленка превратилась! Всегда худощавая, теперь ещё вдвое тоньше. Вместо роскошных длинных волос – дурацкая короткая взбитая причёска. Кожа на лице, всегда гладкая, – вся в каких-то черноватых прыщах. Собственно, на следующий день я, наконец, и догадался, что это именно винт, просмотрев труды по наркологии как раз на предмет симптомов, связанных с изменениями кожного покрова. Впрочем, версии психогенной экземы и гормональных проблем я тоже изучил. Но отбросил.

Если бы я не был предупреждён, я бы вообще Ленку не узнал. Изменилась не только внешность. Изменилась походка, став слегка деревянной, изменилась пластика движений, стиль одежды… Пересекались на встречных курсах. Ещё издали, увидев столь отсутствующий вид и столь механические движения, я понял, что Сашку надо стряхивать сразу – всё равно не заметит. Прав был. Она и меня-то заметила только когда я с ней поздоровался с дистанции полуметра. Разговор не вышел. Ленка спросила одно – продолжаю ли я заниматься фотографией и походами. Когда ответил, что нет, – заметила, что жаль. От всех моих вопросов – уходила. Только нейтральные темы. Дурацкие темы. На прямой вопрос о двух звонках, при которых звонивший молча слушал, а потом вешал трубку, причём один из них был в новогоднюю ночь, тех, про которые я физически чувствовал, это она, – не просто отрицание, а отрицание с театрально поставленной артикуляцией голоса и улыбкой до ушей. Двойственность, которую заметила Аня, – не просто имела место быть, она определяла всё ощущение от разговора. Улыбка при каждой фразе, выразительная, но механическая. Мимика… Как будто передо мной некий экспериментальный робот с первой черновой программой лицевой мимики, в которой тупо прописаны «позы» лица, долженствующие быть при произнесении того или иного слова. Но губы – дрожат, и в глазах – боль. Непробиваемо. Любой вопрос, любое предложение – одна и та же последовательность улыбок при ответе. Руки висят плетьми. Беру за руку – никакой мышечной реакции вообще, только лёгкая общая напряжённость мышц. Не до деревянности, чуть-чуть. Приподнимаю ей руку. Никаких изменений в мимике. Начавшаяся улыбка продолжает развиваться. Зрачки – не шелохнутся. Лицо отдельно, глаза отдельно, тело отдельно. Отпускаю. Рука падает. Никаких изменений в динамике улыбки. Немного сдвигаюсь сам – продолжает смотреть туда, где я был только что. Нас обступают плотным кольцом человек шесть из «ассистентов», в том числе двое знакомых Ленке – она их не видит. И это мне не показалось, потом я её спросил прямо. Она действительно никого не видела. Наверное, самое правильное слово – зомби.

Через пять минут Аня увела Ленку, сказав потом, что просто почувствовала, что той становится очень плохо. Возможно, это было ошибкой, даже почти уверен, что здесь была ошибка, но – Аня была в плотном контакте, она могла видеть многое, чего не видел я. И она – слышала Ленкин рассказ, чего опять же не слышал я, так что могла оперировать информацией из двух источников. В этот момент – на острие атаки была Аня, и только она могла решить, кому отдавать пас.

По пути к метро девушки продолжали разговор. Вкратце – Ленка рассказала Ане свою версию всей истории. Разумеется, отличающуюся от моей. Ненамного. Главное различие – в роли матушки. В Ленкиной версии матушка была бедной заблудшей овечкой, которая не ведает, что творит. Про наркотики разговора не было. Но Ленка много говорила о том, что продолжает любить меня и будет любить до конца жизни. О том, что со мной у неё масса всего общего, а с Мишей – общего нет ничего. О том, что те полгода со мной были непрерывной сказкой, которая не повторится. О том, что уже сто раз вернулась бы ко мне, но, пока существует Миша, она этого не сможет сделать. О том, что купила лодку и сейчас пытается купить болотные сапоги, чтобы весной провезти Мишу по тем речкам, по которым возил её я. Что замуж она за него не вышла и никогда не выйдет, так как в любом раскладе хочет иметь резерв свободы, да и люди они слишком разные. О том, что ещё одна-две таких случайных мимолётных встречи – и она опять пойдёт за мной куда угодно…

* * *

Страшная штука – винт. И вдвойне страшная – потому, что не представляет интереса для правоохранительных структур. Сетей транспортировки и торговли с крупными партиями зелья нет и быть не может, так как срок хранения готовой дури измеряется несколькими часами при неумелой варке и несколькими сутками при высокотехнологичной. Больших денег тоже нету, так как варится по простейшим технологиям на кухне из дешёвых и легкодоступных компонентов, самый нелегальный из которых – эфедрин, выпускаемый фармакологической промышленностью, во многих странах продающийся свободно, а в нашей – хоть и по рецепту, но достать нет проблем. Да и изготовление винта, вместе с употреблением, происходят внутри замкнутых мелких групп – варщик и сколько-то потребителей. Варщика выбить – варить станет другой из той же группы, благо секретов нет, а процесс примитивен. Выбить целую группу – от неё ни одной ниточки на другие группы не потянётся, замкнуты группы. Невыгодная вещь для милиции – ловить винтовых, нельзя на этом громкого дела слепить, которое в газеты попадёт, а потом начальство по головке погладит.

В наркологии действие винта и симптоматика винтовой наркомании прописаны также слабо, преимущественно теоретически. По тем же причинам – кастовость и неинтересность для милиции, винтовые наркоманы попадают ко врачам-наркологам только на той фазе, когда у них уже разрушена половина органов. Так что те их и перепасовывают к другим врачам. Для лечения посаженных систем организма. Когда я допёр, что дело скорее всего в винте, точнее, не сам допёр, а друзья подсказали и доказали, и убедился, что медицинская литература здесь помощник слабый, – мне пришлось самостоятельно найти несколько действующих винтовых наркоманов и четырёх бывших, двое из которых уже полные инвалиды, заручиться гарантиями их друзей, открывающими двери и развязывающими языки, и как следует с ними потолковать. И такая вот раскрылась картина.

Подлый это наркотик. Варится он на основе эфедрина, потому большинство даже считает, что действующее вещество там тот же эфедрон, что и в мульке. А чорта с два. Действующее вещество там первитин, он же метаамфетамин, что намного серьёзнее. По действию это психостимулятор, близкий к кокаину и амфетамину, но психостимулятор с двумя исключительно своеобразными побочными действиями.

Первое из них есть то, ради чего данный препарат разрабатывался изначально, кажется, в двадцатых или тридцатых годах. Получен он был при поиске химии, которой предлагалось кормить проституток в борделях, дабы активнее себя в постели вели. Второе – определяет его применение в наши дни в армии США (не постоянное, а разовые дозы перед боем в отдельных родах войск). Первое – таково. В течение получаса после приёма дозы принявший становится абсолютно внушаемым, абсолютно управляемым и абсолютно безвольным. В большей степени, чем под гипнозом, и даже в большей степени, чем под скополамином или другими «сыворотками правды». Второе – это именно выраженный психостимулятор, резко обостряющий скорость мышления, обостряющий чувственность, поднимающий скорость принятия решений и подавляющий усталость до тех пор, пока не наступит откат.

Вот отсюда и получается вся подлость винта как наркотика. Физиологической зависимости он не вызывает, но сила психологической зависимости, так как она складывается из трёх факторов сразу, говорят, превышает силу физиологической зависимости от героина или от алкоголя. Мало того, что бедняга привыкает к ускоренной работе нервной системы, как с кокаином. Мало того, что теряет способность к получению без наркотика полного сексуального удовольствия… Так ещё и попадает в рабскую зависимость от варщика, особенно если тот хоть чуть-чуть в этом разбирается. Гипнотическое внушение – штука предельно страшная и мерзкая при злоупотреблении.

Как удалось выяснить, свойства винта и даже его упрощённого варианта, мульки, как стимулятора сексуального – довольно частый предмет «злоупотреблений». Этот наркотик можно не только колоть, но и нюхать и глотать… Запах не особо сильный и неприятный, вкус тоже. Можно легко подмешать практически во что угодно, подсунуть девушке, её сразу становится гораздо легче уговорить, а потом она превращается в сексуальную рабыню, так как однократно испробованный секс под винтом или под мулькой – может отшибить всякое желание к сексу «обычному». В некоторых компаниях шпаны из-за такого применения упрощённые варианты винта так и называются «сексовкой».

И по последствиям винт не лучше того же героина. Мало, что винт очень быстро разрушает нервную систему. Варка дури в бытовых условиях, а иных не бывает из-за малого срока хранения, оставляет в продукте огромное количество загрязняющих примесей, рушащих и почки, и печень, и сердце, и кроветворную систему… Черноватые прыщи, к примеру, – канал вывода организмом избытка йода (используется в основном из нескольких технологических процессов варки), с которым не справляются почки, прямо через кожу. Бензин, толуол, десяток других загрязнителей… И всё это – в кровь. Обычно три-пять лет, и человек превращается в полного инвалида. А слезть с винта – можно только с помощью очень сильных внутренних поплавков. Потому, кстати, женщинам соскочить с иглы и проще, чем мужчинам, – одним из таких поплавков может стать беременность. Второй способ слезть с винта – от ужаса. Так как винт на одной из фаз действия неплохо «прочищает» мозги, иногда наступает момент, в который человек видит, что ещё одна доза – и конец. И может осмыслить свойства этого конца. А на этом может испугаться настолько, что завяжет, причём без рецидивов. К сожалению, люди, сорвавшиеся с помощью этого механизма, в большинстве случаев уже инвалиды. Первый способ – всяко лучше.

Ну как, теперь чуток становятся понятны некоторые особенности Ленкиного поведения во всей этой истории? Учитывая гипнотическую составляющую… Вот и я про то. То есть, когда всё сложилось – ну таким дурнем себя чувствовал, столько себя проклинал за то, что столько времени не видел того, что настойчиво лезло в глаза, начиная с самого первого после разрыва Ленкиного визита… А что тут можно сделать, как помочь – загадка сия велика есть. Каждый из винтовых, с кем я говорил, – толковал о полной безнадёжности. Только сама… Только с помощью «внутренних поплавков»… Ах, эти поплавки утонули и починить их можно только внешним воздействием? Ну, пробуй-пробуй, а мы посмотрим.

* * *

Не чокаясь, мы пили водку. Я понимал, что это – конец. Что из такого состояния – Ленка сможет выйти только сама, и очень-очень нескоро. И только если чудом. Что даже если выйдет – возвращать её ко мне будет нельзя. Не появится того драйва, который был и который необходим, чтобы её реабилитировать. Даже в постели будут одни разочарования, так как после подобного человек на годы теряет способность получать без наркоты полное сексуальное удовольствие, а для неё это всегда было очень важно. Одна только Аня была преисполнена энтузиазма, утверждая, что половина дела сделана и что быстрое вытаскивание Ленки она просто даже обещает и гарантирует. Как я её не убеждал, что это абсолютно нереально и что единственное, что она сможет сделать, – это позвонить Ленке, рассказать о знакомстве со мной и предоставить возможность порасспрашивать.

А у меня на той «вечеринке» – начинался самый странный, самый идиотский период жизни. Ко мне возвращалась Ника. Ко мне возвращалась Саша. Ника рассказывала, что она послушалась советов, пошла к психиатрам, ходила к ним неоднократно, и как раз сегодня – должна была ложиться на лечение, а вместо этого поехала помогать в операции. Что сегодня она получила такую встряску, что теперь сомневается, нужно ли то лечение. В ней всё перевернулось. Саша в свою очередь – рассказывала, что у неё со своим вся эпопея подходит к окончательному разрыву. С дикой тоской вспоминала те планы, которые мы с ней когда-то строили. Намекала об их осуществимости. Обещала поднять меня из того полумёртвого состояния, в котором я пребывал, и – тащить, тащить, тащить… Саша долго не замечала, что рядом Ника, долго не могла понять, кто она мне. Впрочем – я и сам тогда не понимал. Наконец, Саша заметила. Посмотрела на меня странным взглядом. Ещё раз посмотрела на Нику.

– Вов, слушай меня внимательно. И запомни. Этот. Человек. Тебя. Любит.

У Саши начиналась истерика. Она лежала на диване, замотав лицо в волосы. Слёзы текли ручьями. Пришлось утешать. Вот попробуйте представить такую сцену. То ли две, то ли три девушки и один мужчина, принимавшие участие в операции, оживлённо беседуют за столом. В метре от стола, на диване – мы целуемся с Сашей. Сбоку, в метре как от стола, так и от дивана, на стуле сидит Ника и смотрит на нас тем самым взглядом, от которого весь воздух в комнате наполняется вибрацией. Представили? Станиславский отдыхает?

Маразм крепчал. Саша вдруг, исследовав висящие на стенке фотографии, обнаружила, что у неё с Ленкой, несмотря на то что они абсолютно разные во всём, есть одна общая черта. Одинаково длинные и почти одинаковой формы носы. Мало того. Не помню уж, к какому слову пришлось, но вдруг выяснилось, что Сашин всё ещё хахаль и Ленкин урод – однофамильцы. Саша, наверное, полчаса бродила в прострации, приговаривая про двух длинноносых дур, сбежавших от одного и того же человека к двум однофамильцам-пустобрёхам, один из которых алкаш, а другой наркоман. А вернувшись домой – повесила на стену плакатик, гласящий: «На свете есть две дуры с одинаковыми носами. А у дураков мысли сходятся». Вот так.

В общем, кончилось тем, что Ника осталась. И на этот раз уже почти прочно. Половина идиотизма, наполнявшего наши отношения ранее, исчезла. Та половина, «автором» которой была Ника. Оставался только тот идиотизм, который привносил я. Привносил начавшим развиваться рецидивом романа с Сашей, избежать которого я не мог, да и не хотел. В то время мне казалось, что именно Саша является единственной женщиной, которая меня действительно сможет поднять, если захочет. Было похоже, что она хотела. Я – человек подчас очень жестокий. Но врать я не умею и не хочу. Я прямо говорил Нике, что такой выворот возможен. А эта невероятная женщина – ждала.

* * *

Саша упорно появлялась раз за разом. Делала всё, чтобы меня покорить. Приезжала в пошитом с великолепным вкусом эльфийском костюме. Привозила гитару, на которой начала учиться играть. Часами просматривала карты, намечая возможные путешествия. Часами просматривала фотографии, выбирая ландшафты и сюжеты под себя. Просила объяснить некоторые основы фотографии, брала напрокат камеры, пробовала снимать что-то сама... И каждый раз – срывалась на личные темы, почти доводя до той фазы, на которой её уже дважды срубало в страшные истерики, заканчивавшиеся очередным разрывом. Но сейчас – она каждый раз останавливала накрутку за полшага до того обрыва, резко меняя тему, резко начиная хохмить и хамить…

– Саш, что происходит? Ты же так изведёшь и меня и себя. Неужели не помнишь сама, чем дважды заканчивалось?

– Да всё я, Вов, помню. Так больше не будет.

– Пока ты ко мне не вернёшься – так и будет. Ты же сама это прекрасно видишь.

– Не вернусь. У меня есть Виталий, я за него скоро выйду замуж. Ну да, мы с ним срёмся, ну да, он спивается. Но это мой выбор. Не надо было тогда меня отпускать.

– Попробовал бы я тебя тогда не отпустить. Кто ж меня спросился-то? А кто мне все уши прожужжал, что не любит, а параллельно ещё кучу любовников держит?

– Дурак ты. С момента, как я впервые пришла к тебе и до момента, как познакомилась с Виталием, ты был один. Я была без ума от тебя. Если бы ты знал, сколько я тогда ночами слёз выплакала, сколько мечтала! Пойми, я тебя по-настоящему любила. Я не могла это произнести, но – любила. Да и сейчас люблю. Да и всегда буду. Но мы с тобой не пара, не получится у нас ничего. Но приезжать – буду, и в путешествия ездить мы будем вместе. Я тебя подниму и оживлю. Ну как я могу потерять единственного человека, который мне всегда правду говорит?

Заводит музыку и начинает танцевать. Одна. Очень красиво. Пластика у неё – обалденная, хотя и совершенно непонятно, на чём основанная. Гибкость рук и ног ниже среднего, а танцевальная пластика великолепна. Вот как это возможно?

– Вов, ты уже несколько раз обещал поставить шест для стриптиза. Поставил бы, я бы и разделась. А так – фиг тебе. Пока нет шеста, на раздевание и не надейся!

– А я и не люблю стриптиз, предпочитаю раздевание в иных контекстах…

– А на иные – тем более не надейся! Кстати, а что это у тебя вон там над кроватью за сперматозоид к потолку прилип?

– Где???

Саша показывает на приклеенную Ленкой над диваном светящуюся в темноте загогулину. Фу, пошлячка. Но ведь и правда похоже. Все прочие звёздочки да планеты – соответствуют, а эта – гм… Наверное, комета имелась в виду. И ведь и правда в точности над постелью, в единственном месте, где подобная ассоциация может возникнуть!

* * *

– Вован, ты можешь сейчас приехать?

– Я за городом, так что только часа через два с половиной.

– Через два с половиной – меня здесь не будет.

– А что случилось?

– Известный тебе человек собирает свои вещи и уезжает.

– А я – расстраиваться не собираюсь. Давай через два с половиной часа приеду?

– Нет, я сейчас не смогу быть одна. Поеду тогда на толкинутую тусовку, сейчас как раз в Битце собираются. Толкинулся сам – толкани другого!

– Я тебе вечером позвоню.

– Если буду…

Вот так вот. Женщины-с. Нет бы самой давным-давно разрулить да выставить его, так нет же, дождётся, пока её выставят, а на этом смертельно обидится и кинется в глупости. Если честно, я этого еёйного Виталия – в принципе не могу понять. То есть, выдержки и спокойствия у парня – как у штабеля мешков с песком. Я бы на его месте уже сто раз сбежал. Хотя скорее – сознательно спровоцировал бы, чтобы меня выгнали, так оно всегда спокойнее.

Теперь – придётся ждать. Разъярённые женщины приходят в себя не так уж и быстро, а если связаться с ними до того, как в себя придут, – быть беде.

Часть VIII. Adagio sforzato

Hayashi-ni ha yoru sijuka-ni imasu.

Tori nenai dake.

Genbatsu-wo matteimasu.

(приблизительный перевод на японский язык русского народного хокку «Тихо в лесу глухом. Только не спят дрозды. Знают дрозды, что получат пряник. Вот и не спят дрозды»)

А через день после выставки – Аня начала лгать. Сначала о том, что не может до Ленки дозвониться. Потом придумала некий сон, из которого как будто поняла, что продолжать нельзя. Как будто ощутила в том сне Ленкины чувства и решила отступить. Потом, потом, потом… Только год спустя я смог вытащить из неё хотя бы минимум информации о происшедшем, да и то без гарантии, что правдивой. Когда я, исчерпав все прочие версии, спросил в лоб, а не наслал ли Миша в тот же вечер на неё своих бандюков для напугать, она ответила, что не совсем так, но в этом роде. И ушла обратно в глубокую несознанку, в коей пребывает и по сей день. Впрочем, в том, что произошло именно нечто в этом роде, я, пожалуй, уверен на все сто. Хотя бы потому, что Ленка таки вышла за Мишу замуж. Подав заявление всего через пару дней после той выставки, на которой она на дух отрицала самоё такую возможность. Жаль. Если бы Аня сразу позвонила мне о случившемся – у меня были наготове нужные ребята. И из милиции, и из ФСБ. Так что, по свежим следам если – ни один из супостатов не имел бы шанса доехать до дому. А ведь знала о подготовленных оборонительных схемах. Впрочем – одного содержательного соображения я всё же от неё добился сразу. Поняв наконец, что это может быть винт, а винт, кроме медицинской симптоматики, ещё и характеризуется очень специфическим запахом, исходящим от наркомана, я ознакомил Аню с достаточно адекватным и узнаваемым описанием этого запаха. И она тут же сказала, что – да, у Ленки были духи с приблизительно этим ароматом, она даже дважды спрашивала Ленку, какой они фирмы и марки, а та оба раза от ответа ушла.

Надежды растаяли, но долг – остался. Нужно было ждать, пока Ленка начнёт дёргаться сама. Если начнёт. Обеспечить, чтобы поблизости от неё периодически появлялся кто-либо, кто бы мог этот момент ущучить и протянуть руку помощи. Моя помощь, кроме разве что невидимой, на первом этапе уже исключалась. Ленка бы её заведомо не приняла. Обеспечить существование места, в которое она смогла бы уйти. Ко мне, по вышеприведённым соображениям, исключается, к матери путь всегда есть, но Ленка может его не видеть, остальных мест у неё точно нет, надо их организовать. Оборонительные рубежи отнюдь не демонтировать и держать в боеготовности. На случай если Миша вдруг развернёт военные действия – обеспечить, чтобы некоторое количество людей, могущих принять очень жёсткие встречные меры, знали подоплёку, имели фактуру и в случае чего – смогли бы действовать немедленно и с максимальной эффективностью. Попробовать выяснить, кто такой Миша, уж слишком многое выглядит странновато. До сих пор удалось выяснить немногое. Практически только то, что нигде не работает плюс что имел минимальное отношение к журналистике – нарылась пара бредовых статеек двухлетней давности, опубликованных под весьма напыщенным псевдонимом. Наработать технологию открытия пути возврата Ленки к матушке, то есть – поиск способа в момент Ленкиного срыва мгновенно слить матушке достаточно информации, причём в достаточно понятном виде, чтобы она приняла Ленку без расспросов, предоставив политическое убежище и помощь, не начав разбираться – что, да как, да почему – и наводить свои порядки во всём. Примерно такая вот получалась программа действий.

* * *

Начал с последнего пункта. Мне повезло даже не просто крупно, а очень крупно. Найденное – исключало вариант с матушкой совершенно, но зато давало надежду, что с самой Ленкой всё менее безнадёжно, чем казалось. А нашёл я супружескую пару, живущую в одном доме с матушкой и имеющую с ней шапочное, не более, знакомство. Опять в Интернете нашёл, совершенно случайным образом. Он – высочайшего класса психиатр-нарколог, она – психиатр тоже высокого класса, но общего профиля. На разбор потратили несколько часов. Моего рассказа было недостаточно, сыпались многие десятки вопросов. Как я позже понял, половина вопросов была контрольной, так как слишком уж с трудом верилось в происшедшее. Вердикт был вынесен с 98-процентной уверенностью. У матушки – очевидные очаговые органические поражения головного мозга, то есть никакая она не полусумасшедшая, а очень даже полностью. У Ленки – скорее всего то же самое. Предрасположенность передаётся по наследству. Чаще всего развивающиеся очаговые поражения начинают проявляться как раз в возрасте приблизительно двадцати пяти лет, и в случае таких нагрузок на психику, как здесь, могут развиваться очень быстро. Но наличие подобных поражений гарантирует человека от попадания в зависимость от многих наркотиков, психостимуляторов в том числе. Люди с таким диагнозом могут использовать наркоту, даже в больших дозах, просто для снятия стресса, а при нормализации жизни – бросать её не задумываясь. У матушки – такая форма болезни, что она почти наверняка не будет способна понять слива информации и возврата дочери ни в какой форме и будет действовать по серии заранее заготовленных шаблонов. Тем самым, на её помощь и на возврат Ленки к ней – рассчитывать нежелательно. Надо искать иные пути отхода. Про саму Ленку они, по-видимому, также оказались правы. Все дальнейшие наблюдения показали, что Ленка медленно, но постоянно и неумолимо теряет контакт с миром, интересы, навыки, адекватность… И, похоже, слезает с наркоты, употребляя её сейчас уже только эпизодически. И не факт, что столь тяжёлую. На всякий случай – попросил я и себе диагноз поставить. Нашли конечно, кучу всяких мелочей, но, к чувству глубокого удовлетворения, как говаривал незабвенный товарищ Брежнев, – психологического свойства, а не психиатрического. Впрочем, назови они меня психически здоровым, фиг бы я им поверил. Ну вот сами подумайте, будет ли абсолютно психически здоровый человек писать текст, подобный этому вот? Да ещё и собираться его публиковать?

Получается, что правы были и отец, и Георг. Плохо это. Органика не лечится. Можно лишь иногда затормозить её развитие, это трудно, не всегда удаётся, и по силам лишь квалифицированным врачам, как правило – с регулярными курсами лечения в стационаре, читай психушке. Надежду вселяло лишь то, что процесс мог зайти не так глубоко, как кажется с первого взгляда. Точный диагноз с пониманием глубины – ставится только в стационаре, двухмесячным наблюдением. Реже сразу, но только если хорошему врачу удастся увидеть пациента в состоянии обострения. Совсем редко – диагноз может оказаться понятным и просто человеку с эрудицией, но для этого больного нужно видеть не просто в период обострения, а в состоянии острого психоза, а оно случается только при тяжёлых формах, нечасто и кратковременно. В остальных случаях можно легко перепутать. И наркотическое отравление, и тяжёлые неврозы, основанные на всяких комплексах, и органика – ведут к однотипной шизоидной картине. Наркотики тут явно были, мощнейший комплекс вины, вполне способный дать такой невроз, – тоже, так что роль органики могла оказаться существенно меньшей, чем казалось с первого взгляда, и тяжесть болезни могла оказаться невысокой, легко поддающейся стабилизации. Так что прекращать усилия – никак нельзя. Я же всё-таки был когда-то спасателем, первую помощь учили оказывать… И первая заповедь – пока не появятся трупные пятна или иные неопровержимые признаки, человека следует считать живым и усилий по реанимации отнюдь не прекращать.

* * *

Наверное, самое грустное было в понимании того, что процесс начался вовсе не той осенью, а раньше. Ленкины спонтанные многочасовые ночные прогулки, недельное исчезновение в самом начале, странные «полуобмороки» с мышечным напряжением, наконец, тот огонь в глазах – всё получало объяснение, причём самое простое из возможных, а потому, скорее всего, верное.

Пожалуй, я только в этой истории начал понимать один из самых грустных законов природы. Я специально проверил по всей классической литературе, до которой смог дотянуться. Вроде бы – всё подтвердилось. Расспросил чортову прорву народа, верен ли мой вывод в части литературной статистики. Каждый подтвердил, что – да, он видит то же. Итак, формулируем. Самую сильную, самую чистую, самую светлую, самую нежную любовь к себе – вызывают женщины, стоящие на пороге сумасшествия. Настоящего сумасшествия. Не расшатанной комплексами или наркотиками психики. Настоящего. С начавшимися процессами разрушения в мозгу. Неизбежность дальнейшего разрушения читается на подсознательном уровне и вызывает острую нежность. Настоящая, а не показная, непредсказуемость, центральная точка мифологии о Настоящей Женщине, – специфична только для них. Умение с головой тонуть в эмоциях и чувствах, отринув любой расчёт, любой прагматизм, – тоже часть мифа о Настоящей Женщине и тоже специфична только для них. Вот так. Как оно ни прискорбно.

* * *

Тем временем раздрай в моей жизни нарастал. Я жил с Никой. На её глазах развивался рецидив моего романа с Сашей. Александра таки выставила своего. Не сказать чтобы она так уж явно рвалась ко мне. Скорее – она показывала, что это мне следовало бы этим заняться. Окружив себя при этом странноватыми друзьями и подружками, ехидно комментирующими происходящее. Но сближались мы – быстро и неотвратимо. Она вывезла меня на свою тусовку толкинутых, познакомилась с моим отцом, познакомила наконец меня со своей мамой… Я чувствовал грядущее плохое. Много плохого. Но – не мог иначе. Саша изменилась. Сильно изменилась. Она стала очень много лгать. Не мне. Звонят ей при мне по мобильнику пять человек подряд, начиная с матери и кончая ближайшей подругой, – врёт всем пятерым. Вопрос о том, когда именно наступит тот момент, когда она начнёт лгать и мне, – был всего лишь вопросом времени.

Но дёргалась Саша по-чёрному. Что-то её удерживало и от того, чтобы прояснить суть наших отношений мне, и от того, чтобы прояснить самой себе, и от того, чтобы хотя бы намекнуть друзьям и подругам.

– Ну, и зачем ты меня опять притащила на сборище, на котором сама же старательно заблокировала любое развитие близких для меня тем, да и для тебя небезынтересных?

– За шкафом!

– Не пойдёт! Выкладывай.

– Выкладываю. Недавно я рассталась со своим почти мужем. Теперь я – девушка серьёзная, лесбиянка, мужики меня не интересуют. Как только опять заинтересуют – ты первый узнаешь, а пока жди.

– Ну, и как это называется?

Следует исполнение мультяшной песенки про то, как «а я маленькая гадость, а я маленькая дрянь».

Ох как я ругался тогда на Сашину маму. И ох как я ей сегодня благодарен. За сделанную тогда всего одну, но большую глупость. Она была в восторге от того, что Саша ко мне возвращалась. Она никогда не воздействовала на Сашу жёстко. Она видела, что Виталий, с которым Саша прожила два года, очень сильно тормозит её развитие. Но у неё рука не поднималась пресечь их роман. Сейчас же она готова была на всё, только бы Саша к нему не вернулась, а вернулась ко мне. Нет, не навсегда. Это – тоже открытым текстом говорилось. Насчёт серьёзных отношений – она была категорически против. Она пристально и внимательно отслеживала развитие нашего с Сашей сближения, и в тот момент, который сочла правильным, – смылась в Италию отдохнуть, оставив Сашу мне. То есть, это она думала, что мне. На самом деле – стае друзей и подруг. Которые, собственно, всё и порушили. Честь им и слава за то.

– Слышь, Вов, а ты понимаешь, что мы с тобой очень скоро опять посрёмся?

– Наверное, понимаю.

– Тогда запомни. Через полтора года, двадцать третьего августа, я к тебе вернусь. В любом случае. Наверное, выйду за тебя замуж. Вот я пишу эту дату тебе на обоях, чтобы не забыл. Двадцать третьего августа следующего года я вечером войду в эту дверь и останусь навсегда. Смотри, чтобы дверь была открыта и чтобы ты был один.

– Саш, мне примерно то же самое обещала Ленка. Помнишь, что из этого вышло?

– Я не хочу быть второй Ленкой. Я – это я. И со мной всё будет по-другому. Вов, а ты знаешь, что мы много ездить будем?

– Разве? Я поизносился, рюкзаки особо тяжёлые – уже не могу таскать, а ты – вон какая крошечная.

– Ничего, я всё и за себя, и за тебя тащить смогу. Я не Ленка. Хоть и крошечная, но сильная.

– Зря так думаешь. У меня – тяжёлые маршруты в заначке. Действительно тяжёлые. Хоть и интересные.

– А мы в них не поедем. Ты много ездил по своим маршрутам и идеям. И где ты теперь? Так что теперь выбирать буду я.

Но съездить куда-либо – мы смогли ровно один раз, да и то одним днём. По половодной Клязьме покататься, мотор испытать. Планировали втроём, но Серёжа, который привёз нас к месту старта на машине, посмотрел на то, как хлипкая посуда еле борется с течением, подумал, сказал «не поеду» да и остался ждать на берегу. А мы, отъехав всего-то километров на десять, решили, что если плыть дальше, то и правда не успеем назад выгрести. И устроили шашлык на покрытом гигантскими вётлами с нераспустившейся ещё зеленью громадном лугу, с которого только-только сошла вода. Там – я сделал первый снимок после перерыва. Там – сияющая от счастья Саша сказала, что именно это место она неоднократно видела в своих снах. И мстительно добавила, что мотор – первой испытывает она, а не ещё какая-то, и что сапоги Ленкины она первой надевала и вот теперь заслуженно щеголяет в них, да и вообще впредь всё так и будет.

– Вов, а давай я тебе фотки покажу, как мы в прошлом году на байдарке сплавлялись, когда я у тебя спальники напрокат брала?

– С удовольствием!

– Вот здесь мы погрузились, проплыли всего полкилометра, насчитали в воде пять телевизоров, восемь холодильников и кучу всего прочего, вот на этом перекате за старой мельницей распороли обе лодки до неремонтопригодного состояния, а вот мы на платформе ждём обратную электричку.

– Та-а-ак. Знакомая платформа-то. Топканово, похоже? По Смедове катались?

– А ты откуда знаешь?

– Сейчас, наверное, со стула упадёшь, держись крепче. Мельница там одна, там, где вы пропороться могли, с каждого берега ровно по одной тропинке подходит, вы же на левый вылезали?

– На левый…

– А дальше – по тропинке вам пришлось через пару заборов перелезать, а домик там – вот такой-то стоял, мимо которого вы проходили, верно?

– Ну да…

– Так вот, этот домик принадлежит моему дяде в качестве дачи, и когда-то я там немало пасся летом. Когда Смедова ещё не загаженная была, а раков, голавлей и щук в ней была – прорва.

– Это ты мне припомнил мою дачу напротив твоего пионерлагеря? Пожалуй, переплюнул, это совпадение покруче будет!

– А ты – не знала, что на совпадения я мастер?

– Ну не настолько же…

Саша была плотно окружена подругами. Наедине мы практически не оставались. Для полного камуфлета – к ней активно пытался вернуться Виталий. Напряжение росло. Саша дёргалась. То кидалась в агрессию, то в нежность. Вдруг, когда Саша у меня в очередной раз тусовалась с подругой Анечкой, которую она вообще-то обещала привезти на час, а потом выставить, дабы мы хоть немного наедине побыли, – Саша выставила Анечку, но не совсем, а в соседнюю комнату, – по-хозяйски оглядела диван и, подойдя ко мне и расстегнув одну пуговицу на моей рубашке, велела достать и постелить одеяло.

– Саш, а ты ничуть не хуже, чем раньше была.

– Да и ты, как бы, пока очень даже ничего…

– Не, ты всё равно лучше.

– Чтобы к завтрему побрил яйца. Надоела эта шерсть.

– Фигвам. Лучше ты перестань брить лобок. Надоело, что все девки стали бритые и колючие.

– А ты почему до сих пор шест для стриптиза не установил? Считай, что сегодня авансом было, а к следующему разу чтобы поставил!

Для того чтобы выставить Анечку совсем – пришлось чуть ли не идти на конфликт. Впрочем, может быть, и не стоило, Саша тоже через час слиняла, а вот Анечкины действия в этой ситуации оказались весьма любопытны. Поехала она к Саше домой. Пока Сашиной мамы не было, Анечка там тусовалась чуть ли не круглосуточно. Под дверью обнаружился Виталий, Анечка его впустила и заставила дожидаться Сашу. О чём там говорилось, мне неведомо. Зато мне ведомо, о чём говорилось после его ухода и появления взамен него – целого выводка подружек. Анечка им при Саше целый час сольный концерт давала о том, как мы с Сашей трахались в соседней комнате да что ей при этом слышно было. Приговаривая, как сильно я её обидел, выставив перед вторым актом, мстительно добавляя, что теперь не простит меня до тех пор, пока я не трахну и её. Подружки аплодировали и вызывали на бис. Думаю, всем понятно, почему это был наш первый и последний секс в этом историческом периоде. Нет такой пакости, которую женщина не сделает своей близкой подруге.

Всё бы ничего, но Саша устроила разрыв отношений очень нехорошим образом. Было много лжи, было крупное предательство. В чём-то – был даже спектакль по сценарию, приближающемуся к сценарию той кошмарной осени с Ленкой. Опять сопровождающийся неоднократным исполнением достославной песенки «а я маленькая гадость, а я маленькая дрянь» и целым комплектом прочих спектаклей в этом же роде. Был у меня и очередной микроинфаркт. Были и мелкие мстительные пакости впоследствии. Как ни жалко, но на этом наши странно-лёгкие отношения, продержавшиеся три года, приходилось рвать совсем, сжигая мосты. Слишком многое на меня свалилось за последний год, и сознательные удары сопоставимой силы – уже перебор. Да, я понимаю, что всё это лишь немногим выходило за принятые у нас правила игры. Да, я понимаю, что вины подружек здесь гораздо больше было, чем Сашиной. Собственно, я на неё не обиделся, не разозлился. Просто понял, что немного износился и что сила ударов, которые я получаю в романе с Сашей, – теперь превосходит мой запас прочности. А раз так, надо рвать навовсе.

* * *

Нике я всё рассказал. Она думала долго, порывалась встать и уйти, садилась обратно… Наконец, ответила, что она, конечно, полная дура, но – она остаётся. Добавив, что отведёнными ей полутора годами до следующего пришествия Саши она распорядиться сумеет. Родит ребёнка. Я, в свою очередь сказал, и честно, что смутное время позади. Впредь не будет ни Саши, ни других. Единственное – что усилий по спасению Ленки я прекращать не буду. Уже не для себя. Для неё самой. Возврат – тоже исключён. Странно, но с этого момента наши с Никой отношения наконец вошли в то русло, в котором им и надлежало быть, и ни одной серьёзной проблемы в дальнейшем не было. Эта женщина нашла в себе силы и мудрость всё перетерпеть, всё простить. Больше я её не заставлю так страдать.

А ещё – Ника после всей этой истории отказалась от сильно смущавшей меня идеи вегетарианства. Смущавшей не только потому, что после травоядной Ленкиной подруги, которая тоже Лена, у меня прочно засело понимание вегетарианства у дам как признака серьёзных психологических проблем. Ещё и потому, что, по моему глубокому убеждению, девушек нужно вкусно кормить, причём тем же самым, что я сам люблю. И умею готовить. А ничего вкусного вегетарианского я готовить не умею. Вообще. Впрочем – от психологической идеи я тоже не отказался. И воспринял Никин переход от травоядного режима к нормальному как признак полной победы в её борьбе с теми психологическими проблемами, которые у неё были.

* * *

Сразу после этого разговора мы с Никой, прихватив с собой Алекса, рванули на Великие Тверские озера. Предшествующие три недели проходили в безуспешных попытках решить, в каком составе мы туда едем. Плавсредство – на троих, вдвоём с мотором и фотоаппаратурой тяжко, волоки там длинные, поэтому рассматривались варианты: я – Саша – Ника, я – Ника – кто-то ещё, и я – Саша – Сашина подруга Аня. Нелёгкий выбор? Вот и я про то. Но, как видите, в итоге разрулилось само собой.

Оригинальные там места. Неожиданные несколько. Старая привычная узкоколейка по торфоразработкам, потом пешком по ещё более старой и уже не использующейся узкоколейке, заканчивающейся на торфоучастке, вполне подобном тому, который я уже живописал, но заброшенном несколько десятков лет назад, с пожарной каланчи которого я, обнаружив там наличие сотовой связи, не удержался от посылки Саше ехидной сэмээски…

Впрочем, любопытности и забавности начались ещё в Москве. Миниатюрный подвесной мотор, которым мы обзавелись, имеет, как выяснилось, негерметичный карбюратор, в котором, если не принять специальных мер, остаётся бензин, а если мотор при этом перевернуть, бензин, конечно, вытечет. Если этого не знал даже я, то откуда было это знать таксисту, доставшему при разгрузке машины на вокзале рюкзак с мотором вверх ногами? Итог – до поезда пятнадцать минут, а один из рюкзаков пахнет бензином так, что публика на вокзале оборачивается и принюхивается. Шансов на то, что запах останется незамеченным проводником, а то и милицией, просто нет. И что тут делать? Правильно. Купить два полиэтиленовых плаща и «одеть» в них рюкзак. А ещё – купить баллон пихтового дезодоранта и каждые пять минут попрыскивать его под плащи. Чем воняет теперь рюкзак? Да чорт те чем, но уже не бензином. Ну да, ещё, конечно, договориться с проводником о том, что места в вагоне мало, рюкзаков много, ехать недалеко, так нельзя ли один в нерабочем тамбуре поставить? К тому же – смотрите сами, пованивает из него, зачем же лишнего доставать остальных пассажиров? К величайшему удивлению всех троих – номер прошёл. Не только поехали, но и доехали.

За торфоучастком ландшафт резко изменился. Ближний берег озера Светлого оказался весь застроен старыми-престарыми, ржавыми-прержавыми гаражами для моторок, большая часть которых заброшена из-за исчезновения каких бы то ни было дорог, но десяток был ещё жив, и даже с компаниями рыболовов. Трудно было бы без них, берег – сплошная топкая сплавина, а там, где есть живой гараж, есть и свежепрочищенный канал к нему.

И вот здесь-то мы и начали всерьёз учиться управляться с мотором. Будучи изрядными нахалами – сразу в полной выкладке: мы с Никой на тяжёлой лодке с мотором, Алекс – в маленькой на буксире. Наверное, аборигенов, которые были около гаража, спасло от эпидемии инфарктов только основательно нетрезвое состояние. То, как мы вертелись практически на месте эдакой связкой, да не просто на месте, а на том самом месте, где все их сети стояли, даже во мне вызвало чувство глубокого стыда за те часы распутывания сетей, которые беднягам теперь предстояли.

К вечеру мы уже умели управляться и даже успели пройти не только Светлое, но и протоку между Светлым и Щучьим и само Щучье. А вот дальше ходу не было. Протока из Щучьего в Глубокое целиком и полностью была скрыта под гигантским завалом обгорелых сосен. Только пешком. А пешком – только завтра. Сегодня уже устали, а волок – почти пять километров сплошной чавкалки по колено глубиной, с нашим грузом по такой только в две ходки. Ночевать как бы тоже негде, чавкалка – везде, палатку на этом не поставить.

Велика изобретательность народная. Вот как думаете, местные охотники и рыболовы что могли придумать, чтобы сюда ездить? Правильно, избушку поставить. А чавкалка? Правильно, застелить чавкалку гатью из брёвен, а избушку уже на ней приспособить. А пожары регулярные, в том числе недавний? Так избушку-то – можно и несгораемой сделать! Как? Очень просто! Железной!

Вот на такую уникальную конструкцию – железную избушку, сделанную из отжившего свой век древнего автобуса, приволоченного по зимнику, мы, уже почти отчаявшись найти сухое место, и набрели. А назавтра – нашли ещё одну избушку того же типа. На другом конце протоки.

Дальше было проще. Волок, озеро, ещё озеро, опять озеро… Рыбалка не шла, одну-единственную рыбу поймали, да и то неспортивно, сетью. Правда, сома. Фотография тоже не особо шла. Ну негде на берег выйти, везде трясётся и чавкает. Наконец, пошла река Созь. Хоть мы уже немного и научились рулить, да и наглости исполнились немереной – перед Созью пришлось спасовать. Узкая, петлявая и быстрая. А когда вторая лодка на буксире идёт – слалом превращается в бильярд. На каждом повороте лодка попадает в нужную струю только от двух бортов, а вторая при этом прикладывается к берегам и вовсе раз десять. Пришлось вторую разбирать и ехать втроём на одной. Такая большая-большая куча рюкзаков, а на ней трое верхом.

Хорошая штука водомёт. И хорошая штука скользкая пластиковая посудина с надувным дном. Завалы мы брали штурмом и лобовой атакой, на подходе выбирая опорное бревно без сучков – и, оттолкнувшись от него, просто перепрыгивали завал. Была бы байдарка – на обносы ушла бы неделя. А так – обносили только бобровые творения. Эти гады оставляют все сучья на месте и как следует их точат. Специально, наверное. О первый такой мы даже проткнулись сдуру.

Страшнее бобра – только человек. Страшнее обычного человека – только рыболов. Когда мы в первый раз увидели картину сидящих на берегу троих мужичков с удочками, которые, не комментируя, провожали нашу лодку странным взглядом, в котором сочетались раздражение, вожделение, удивление, предвкушение, жалость и ещё с десяток разных эмоций одновременно, – мы даже не поняли, что это означает. Пока не прошли ближайший поворот. За которым обнаружился мост. На высоте менее метра. Сложенный из брёвен толщиной в метр, то есть фиг на него с лодки запрыгнешь. Под мостом в застрявших корягах клокотала вода. Из брёвен весело торчали ржавые гвозди длиной и толщиной со стандартный карандаш. До всей этой радости оставалось метров двадцать. И скорость течения не оставляла ни единого шанса на манёвр уклонения.

Оставалось одно. С воплем «банзай!» мы дали мотору форсаж, насколько могли вжались в лодку – и направили посудину под тот единственный пролёт, где не было сплошного коряжника. Не знаю как – но проскочили.

А вот когда мы повторно узрели в точности такую же троицу мужичков с удочками, лица которых изображали в точности такую же гамму эмоций, мы уже знали, что почём на Привозе. Мгновенный разворот, висим на месте, оцениваем. Чуть ниже нас ерундовый перекат. Ещё метров пятьдесят – и остров около противоположного берега. Сразу за ним – тот поворот, за которым, наверное, и прячется прикол. Итак, перекатик идём на моторе, сразу к острову, там чалимся и осматриваемся. Три-четыре, разворот, вперёд!

Прикол оказался не за поворотом. Прикол оказался в перекате. Который образовался на месте старой мельницы, и в нём было больше клубков проволоки-катанки и прочей арматуры, чем собственно воды. Все четыре понтона лодки были мгновенно вскрыты метровыми разрезами. Большой утробный бульк – и мы, полностью потеряв грузоподъёмность и плавучесть, начинаем идти ко дну.

Неведомо как, но мы одолели на вёслах пятьдесят метров до острова ещё до того, как вода начала заливать палубу. Мотор, конечно, промок, мы тоже, да и почти вся одежда того не избежала. Но аппаратура сухая, а список потерь – пила да тесак. Ну и одно весло, от усердия переломившееся пополам. Классное кораблекрушение. Комфортное. Добраться до берега надо? Так на то у нас шлюпка есть, маленькая лодка, которую сначала на буксире везли… Дорога – уже подошла к реке, можно прямо отсюда и уехать. Не удержался я, сел в шлюпку, подгрёб к тем мужичкам. Спросить их – в смысле, что ж вы, мол, гады не предупредили? Моего вопроса они даже не услышали. И меня, наверное, не увидели. Слишком заняты были. Двое слушали пояснения третьего, что вот, мол, теперь видите, как река спала? А неделю назад – аж шесть байдарок прошли и ни одна не пропоролась! А ведь действительно – никаких претензий к мужичкам быть не может. Коль скоро для них проплывающие туристы не люди, а всего лишь явление природы, статистикой крушений указывающее уровень воды…

* * *

А Саша несколько раз звонила и потом. Поступила учиться в колледж рядом с моим домом, так что я её несколько раз на улице видел, но не подошёл. Когда она при очередном звонке услышала, что мы с Никой ждём ребёнка, – попыталась укараулить момент, когда Ники нет дома и прорваться ко мне в гости. Не пустил. Постепенно звонить прекратила. Неделей позже того самого назначенного двадцать третьего августа прислала сэмээску с просьбой убрать из Интернета все её фотографии. Ещё через полгода – в замаскированном виде зашла в мой чат, поспрашивать о фотографии как таковой. Я вычислил её, позвонил, спросил, зачем было шифроваться – она отпёрлась. А ещё годом спустя, когда я решил начать писать этот роман, – позвонил ей уже я. Спросить, можно ли её под собственным именем давать, или лучше заменить, и есть ли возражения против каких-либо эпизодов? Никаких возражений не было. Но был очень злой голос, очень высокая агрессия, просьба никогда больше не звонить и даже утверждение, что она об этом уже давным-давно меня просила. Жаль. Вот уж чего не хотелось, так это плохих воспоминаний. В ней много хорошего. Гораздо больше, чем плохого. И она меня действительно любила, хоть всё её существо и противилось этому. Отсюда, собственно, и вся ерунда была. Не смог я это преодолеть. Упрямство женщины – одна из самых сильных вещей в мире. Пусть будет счастлива.

* * *

М-да. Вернёмся, пожалуй, к основной теме. К реализации плана действий в отношении Ленки. К пункту следующему – выяснению того, что есть этот её Миша. Вот здесь и возникает некий критический момент повествования. На котором нужно либо выбрасывать самое важное, без чего логика событий теряется совсем, либо – ломать на этом самом месте жанр, переводя роман в нечто среднее между феофрастовскими «характерами» и вульгарной кляузой с оттенком пасквиля, являющейся гораздо более древним и популярным литературным жанром, чем роман. Пожалуй, выберу второе. Фиг с ним, пусть читатель окунётся фейсом в навоз и не получит того эстетического наслаждения, на которое рассчитывал. Раз уж я безжалостен ко всем, то буду столь же безжалостен и к себе, и к своему труду. Предоставлю большинству возможность думать обо мне как о кляузнике. С некоторой надеждой, что меньшинство всё же поймёт, что это было строго необходимо. В первую очередь для Ленки. И во назидание – для многих. Затем, собственно, книги и пишутся. А вызывать огонь на себя мне не привыкать.

Ещё раз м-да. Обещал ведь быть совсем открытым и совсем честным… Да, есть ещё одно соображение к тому, чтобы, возможно, убить все литературные достоинства написанного текста и всё уважение к его автору, приведя здесь результаты розысков. То соображение, что деятельность, которой всё активнее и активнее Миша занимается последнее время, чревата. Чревата для Ленки, в которой он сейчас убивает последнее, что в ней осталось, один талант за другим, один интерес в мире за другим, одну этическую основу за другой. Да, некоторая часть этой активности, впрямую касающаяся меня, неприятна и мне. Но это мелочи. У меня есть десяток способов надёжно пресечь данную составляющую. Но не хочу. Это необходимо пресечь не частично, а полностью. Пока в Ленке осталось хоть что-то живое. Может быть – я пишу эту часть именно для Миши, зная, что он прочтёт. Типа открытого письма, включённого в роман. Глупое, конечно, занятие – писать что-либо прицельно для дурака и подонка. Но – надо. Возможно, он струсит. Решит, что я могу от слов к делу перейти. Возможно – кое-что поймёт. Хоть и дурак. А возможно – опять натравит своих бандюков. Так как дурак. Впрочем, чем их встретить, чем ответить и кому ответить, если они всё же смогут меня переиграть, – имеется с запасом.

Единственное сомнение – не ударит ли что-то рикошетом по Ленке? Пожалуй, уже незачем этого бояться. Ситуация уже дошла до того уровня, когда навредить Ленке нельзя. Время терапии прошло, и если что её спасёт, то уже только хирургия. Да, я скорее всего изрядно упаду в её глазах. Но если она сможет когда-нибудь восстановиться – поймёт. Нет, не простит, женщинами подобное не прощается. Но поймёт. Не для себя делаю, а для неё. И для тех людей, которым её талант и её энергия, которые сейчас гибнут окончательно, – нужны. А на меня – плевать. Я пока что немного железный, выдержу, да и вообще мне доставалось и покрепче, и побольнее.

Предыдущие два абзаца я написал год назад. Специально привожу их в исходном виде, несмотря на то что за этот год изменилось многое. Год назад, а точнее, год и два месяца назад, возникла та ситуация, что мне пришлось часть сюжетных линий будущего романа сделать новеллой и разместить в Интернете. С одной стороны – складывалась ситуация, при которой был у Ленки шанс выскочить из всего этого болота, с другой стороны – Миша начал делать в мой адрес подлости уже совсем нетерпимые. И с этого момента наш роман, в виде своего прототипа-новеллы, начал взаимодействовать с реальностью, и многие из дальнейших событий произошли ровно ввиду его существования в природе. Новая реализация английской военно-морской доктрины, известной как «флит ин бин», упрощённо – «флот оказывает влияние на политику самим своим существованием». Впрочем – пока что мы находимся в точке мировой линии приблизительно за полтора года до написания той новеллы, так что слегка погодим.

* * *

Итак, полез я выяснять, что из себя представляет Миша. Непросто было. Единственное, чем я располагал – это Ленкиными словами, что он человек пустейший, десятком комментариев, накарябанных им под моими карточками на одном Иероглифе, двумя десятками сходных комментариев, в то же время написанных им под карточками других авторов, а также допущением, что он имеет отношение к журналистике (так как столь же бессодержательный и безграмотный комментарий, оставленный в гостевой книге моего сайта в то же время, был подписан тем же напыщенным псевдонимом, что и несколько заметок в разных газетах, насквозь пропитанных очень сходного типа графоманией). Обе зацепки никуда не вели. Но я знал фамилию. А один мой умный друг, почесав репу, заметил, что товарищ с подобными характеристиками, пишущий подобные комментарии, – ну никак не может не отметиться на «стихах.ру», «прозе.ру» и прочих графоманских ресурсах. Тот же самый друг, который меня недавно и натолкнул на мысль, что наркотик – всё же винт, просто спросив, а откуда у бестолкового и небогатого типа (последнее – мы знали достоверно) деньги на более серьёзную наркоту? В общем, поискал я всего с полчасика и нашёл. Четыре авторских странички под совсем другим, но не менее напыщенным псевдонимом, наполненных таким бредом, что даже на «стихах», даже учитывая, что он выложил аж полсотни произведений и накатал другим авторам аж под тысячу восторженных рецензий, – получил всего лишь одну встречную рецензию приблизительного содержания: «Что за бред?». Но главное – там обнаружилась пара электронных адресов, от которых можно было плясать в дальнейших раскопках.

Вот тут-то оно и посыпалось. Как из рога изобилия. Да уж. Ну, братцы… Клиент, конечно, страхуется от всего на свете – держит одновременно не менее пяти псевдонимов и не менее пяти почтовых ящиков, структурированных по видам деятельности: для своих сайтов, для резюме, для стихов, для торговых форумов, для кляуз и так далее. Не считая одноразовых. И меняет все свои псевдонимы, все свои адреса – никак не реже, чем раз в полгода. Но при всей этой паранойе товарищ клинический идиот. То ли наркотой мозги совсем выжжены, то ли от роду такой. Как он в том звонке назвался восемью именами подряд – так же и здесь. Каждый пятый раз путает, какой адрес и какой псевдоним у него для чего, может дважды повторить в форуме одно и то же объявление под разными псевдонимами, и так далее. До анекдотов. Спрашивает в музыкальном форуме текст песни, указывая один свой адрес, через три дня лезет с другим адресом на форум по венерологии, задавая вопрос, что у него вот анализы только что показали такую-то слабопатогенную инфекцию, передающуюся половым путём, вот как она отразится на жене, если та опять забеременеет? И сразу же – лезет на тот музыкальный форум повторить дословно объявление о песне, но указав тот второй адрес, который только что оставлял в венерологии. В общем, узелки сами связываются и ниточки сами тянутся. А то, что раз в полгода он всё меняет и подчищает – так рукописи не горят, как отметил в своё время один очень мудрый персонаж. Можно добавить. В Интернете рукописи тем более не горят. К примеру, почти все поисковики держат кэши страниц, даже если сами страницы давно стёрты. Есть логи серверов. У многих серверов – есть и бэкапы. А ведь есть ещё и специальные сервера, роботы которых регулярно делают слепки всего содержимого Интернета, и можно посмотреть, какой вид какая страница имела в таком-то месяце такого-то года… Правда, поиск на этих серверах послабее устроен, но отнюдь не невозможен. Так что полностью зачистить информацию, раз попавшую в интернет, чаще всего и думать нечего. Что с возу упало, то пропало. Не горят рукописи.

* * *

И вот что в результате получилось. Чтобы не дробить, я сразу включу, пожалуй, заодно сюда же и результаты нескольких последующих сканирований Интернета.

У человека был непростой отец, ныне померший, так что особо тревожить его память не будем. Есть небедный брат. Есть совсем небедная мать, с отцом была в разводе. Есть сколько-то других родственников. Семья имела отношение к «Мосфильму» и жила в мосфильмовском доме. По завершении школы – кто-то из родителей, скорее всего отец, но возможно, что и мать, пристроил Мишу сначала на киностудию – на техническую работу, а потом на телевидение – на почти журналистскую. С обоих мест товарища выперли исключительно быстро. За последующие восемь лет – почти 30 рабочих мест: посудомойка в одном кафе, ночной сторож при другом, курьер здесь, кассир там, продавец здесь, коммивояжёр, торговец-разносчик в метро, грузчик в булочной, и так далее, и так далее… Судя по всему, ни на одном месте его не продержали долее испытательного срока.

Потом опять вмешался кто-то из родителей и опять попытался сделать его журналистом. Мише устроили несколько интервью с личностями, для которых интервью – рутина, собственно, они его сами ведут, журналист только записывает, а любая газета и любой журнал рвёт материал с руками. Напечатали. В крупных изданиях. Отпустили в свободный полёт, раз уж почин сделан, – и тут же всё свелось к рецензиям на какой-нибудь спектакль какого-либо дворового театра, состоящим из совершенно косноязычных рассуждений с лейтмотивом типа ох, какие я слова знаю, да какие завернуть могу, да какой я умный, а театр, спектакль – ну да, театр, ну да, спектакль… Одна заметка в полгода-год. Плюс к тому несколько изданий имели глупость заказать ему материалы да потом не напечатать, ввиду полной ахинеи. За что и поимели рассыпанные по околожурналистским форумам всего Интернета анонимные (но легко прослеживаемые по адресам) предупреждения. Типа не имейте, мол, народ, дел с таким-то журналом, его редакторы такой-то и такая-то – люди гнилые и нечестные.

* * *

В дальнейшем – родственник из Питера, бывший археолог, а теперь бизнесмен, пристроил Мишу волонтёром в археологическую экспедицию. С этого момента изменилось многое. Клиент перестал скакать по рабочим местам. Пристроился в расположенную в соседнем подъезде и принадлежащую брату фирмочку «коммивояжёром-курьером с неполным рабочим днём». Чтобы трудовая книжка лежала. Делать он там вообще ничего не делал, заглядывал в Интернете посидеть, но исправно врал везде и всюду, что работает там одновременно секретарём, дизайнером, фотографом и ещё чорт знает кем.

Сразу же у него появилось образование. И немедленно начало меняться. Последовательно перемены выглядели так:

(1) Институт А. Журналист.

(2) Институт А. Журналист. Второе образование – институт Б. Политолог. Год окончания обоих отличается на 1.

(3) Институт Б. Культуролог. Второе образование – институт А., журналист. Год окончания обоих отличается на 1.

(4) Институт Б. Социолог. Второе образование – институт А., журналист (неоконченное). Год окончания обоих отличается на 1.

(5) Институт Б. Культуролог. Второе образование – институт В., социолог. Кроме того – неоконченное журналистское образование в институте А. Год окончания всех трёх отличается на 1.

(6) Институт Б. Социолог и культуролог (красный диплом). Продолжил в магистратуре в институте В. Кроме того – неоконченное журналистское образование в институте А.

(7) Институт Б. Социолог и культуролог (красный диплом). Второе образование – институт А., журналист (неоконченное). Из-за красного диплома был принят сразу на четвёртый курс, ушёл с пятого за отсутствием денег. Института В. снова нету.

(8) Институт Б. Социолог (красный диплом). Второе образование – институт А., журналист (опять стало полным). Из-за красного диплома был принят сразу на четвёртый курс. Института В. так и нету.

Любопытно? Вот и мне стало – ну очень любопытно.

Трудовую биографию в своих резюме, которыми всегда наводнён весь Интернет, он переписывает столь же лихо. С чего она началась, я уже перечислил, последовательных трансформаций приводить не буду, а современная версия выглядит как «свободный журналист и фотокорреспондент со стажем более 10 лет, поработавший в пятнадцати таких-то газетах и журналах, на нескольких радиостанциях и телеканалах, опубликовавший при этом всего 9 материалов, включая пятистрочные заметки, из них за последний год ни одного, в настоящее время внештатно сотрудничающий с двумя журналами, один из которых – Нэйшнл Джиогрэфик, машину водить умеет, но не имеет, турист, альпинист, парашютист, спелеолог, актёр, режиссёр, рок-певец, швец, жнец, на дуде игрец, контактный, исполнительный, инициативный, любые жанры, любые темы, новостник, интервьюер, райтер, профессиональный фотограф, имеет свою фотоаппаратуру, то есть цифромыльницу, а нужна ему всего лишь постоянная журналистская работа с зарплатою от трёхсот пятидесяти убитых енотов».

Хоть стой, хоть падай. Впрочем – третья реинкарнация журналистского «хобби» началась у него всего лишь год назад, в одном русле с некоторыми иными процессами, так что об этом чуть дальше.

* * *

Итак, легальных, равно как и полулегальных, источников дохода у него за последние несколько лет просто не обнаружилось. Но доходы – были. Пропадая всё лето на юге, частично волонтёром на раскопках, без оплаты, остальное время просто отдыхая, он всякий раз возвращался оттуда с деньгами. Один раз – судя по всему, истраченными на покупку пачки дипломов, другой раз – на пускание пыли в глаза Ленкиной матушке. Ворует находки? Вряд ли. Человек, способный нападать только из-за бабской спины, плюс из-за угла, плюс руками бандюков, а сам при этом держится в сторонке, – по определению слишком труслив, чтобы воровать своими руками. Торговля наркотиками? По тем же причинам – вряд ли… Возить сам – опять же труслив, просто торговать – ну кто ж такой бестолочи доверит? Разве что варка винта, но на этом деньги не зарабатываются: дёшев винт, да и несколько вышел из моды…

Постепенно – нарисовалось. Клиент – самый обычный тунеядец и альфонс. Живёт преимущественно на подачки и подарки брата плюс на Ленкины заработки с уроков. Всё, чем они обзавелись, когда он заполучил Ленку, было подачками брата – и компьютер, и та самая цифромыльница, и деньги на все поездки, которые первоначально были деньгами, выданными в качестве свадебного подарка на так и не купленную машину. Впрочем, мелкими подработками не брезгует, даже сравнительно честными, но практикует их редко. Где что плохо лежит – приватизировать, похоже, не чурается. Один такой случай оказался весьма любопытен. Имел он глупость дать на одном сайте автоматически привязавшееся к своей анкете объявление, на всех прочих ресурсах повешенное строго под одноразовыми реквизитами. О продаже очень интересного б/у профессионального фотокомплекта. Про происхождение которого указывалось очевидное враньё, все объявления требовали срочности продажи и исключали пробную съёмку, даже при том что ему готовы были дать без неё ту цену, за которую он в итоге и продал, а по результатам пробы – поднять. Цен он вначале просто не знал и продал в итоге ровно за половину нормальной… И главное – сама комплектация. Я в этом немного разбираюсь. Ни один фотограф, не меняя парк техники, не имея критических обстоятельств, – не будет продавать такой набор. Это – одна система, но только часть системы. Обе камеры – топовые (и основная цифровая, и резервная плёночная), при них ОДИН объектив с несколькими насадками, вспышка и кофр. Продавая ОБЕ камеры системы, фотограф продаст ВСЕ объективы, к ним относящиеся. Даже родственники умершего фотографа продадут подобное либо всё полностью, либо всё по частям. Но не в таком комплекте. Это – комплект, взятый НА РАБОТУ фотографом, скорее всего – парковым или пляжным, и там у него украденный. Или нечто сходное. Поискал. Один вариант происхождения – нашёл сразу. Сгорела недавно в одном южном городе фотокомиссионка, и в ней продавец списал аналогичный комплект как сгоревший. Один фиг то же самое воровство. Но, как позже выяснилось, всё гораздо проще. Ленка, прочитав новеллу с этим фрагментом, тут же кинулась объяснять, что это аппаратура Мишиного брата, которая год пролежала без дела у них, что она даже пробовала на одну из этих камер снимать, а теперь брат решил купить новый фотоаппарат, а эти продать, вот и попросил Мишу… Понятно, да? Ни удивления по поводу состава комплекта, ни удивления по поводу срочности, ни удивления по поводу цены, ни удивления по поводу Мишиных утверждений, что это его личная запасная (при основной – мыльнице) аппаратура, – такое объяснение не снимает. Зато, похоже, снимает удивление по поводу охлаждения его отношений с братом, а также исчезновения упоминаний о работе в фирме брата. Очевидно, что комплект был в этой самой фирме. Для рекламной съёмки. Миша доступ к нему имел, возможно – именно из соображений, что Ленка хорошо снимает, вот, когда вернулись с очередного трёхмесячного отдыха на юге, и понадобились срочно деньги. Только не брату, а Мише.

Только две вещи остались непонятными. Во-первых, откуда у такой бестолочи знакомые бандюки. И во-вторых, чем он прельстил Ленкину матушку, если всё очевидно с первого взгляда. Первое быстро выяснилось. К организации налёта он не имел ни малейшего отношения. А вот второе – до сих пор загадка. Кто его Ленке подсунул, почему именно такое дерьмо выбрали, как убеждали матушку – по сути это один и тот же вопрос. До сих пор ключевой.

* * *

Два с половиной года спустя:

– Да, Миша именно такой человек, как ты понял. А я – знала это с самого начала.

– Так почему?

– Жалость. Я пыталась уйти от него не десять раз, не двадцать и не тридцать. Но я не умею уйти, не поговорив. А он – каждый раз делал так, что мне его становилось очень жалко. И я оставалась.

– Лен, но ведь он же сломал и испоганил тебе всю жизнь, и не только тебе?

– Да. Но он – тоже не знал, какое зло творит. И до сих пор не знает.

– Лен, но ведь зло должно быть либо исправлено, либо наказано?

– Да, но я не умею наказывать. И не хочу уметь.

– А год назад ты его во всём защищала.

– Тогда я опять чуть-чуть было не ушла после твоей новеллы. Но – опять осталась. И приняв решение остаться – просто отмазывалась и его отмазывала. Забудь о том разговоре.

* * *

Вернёмся к последовательности событий. После утраты контакта через Аню способов получения непосредственной информации у нас не осталось, а сразу подводить по той же технологии ещё одну «ученицу» было стрёмно, если не сказать – пошловато. Так что – до середины лета мы никакой новой информации не получали. Гораздо позже мы выяснили, что Ленка всё же свозила его по следам наших с ней первых поездок, и на Оршу, и на Протву. Жаль. Сам я с тех пор не только не возил никого в те места, которые были для нас с Ленкой, но и сам в них не бывал – ни на Протве, ни на торфоразработках, ни в Толпинской катакомбе, ни на Тудовке. Ровно так же, как выбросил из своих планов те поездки, которые мы вместе с Ленкой планировали – на Полю, на Пру… Теперь, после того как эти места опоганены, это – наверное, навсегда. Хорошо, что хоть на Реку она его не повезла.

В июле Ника, как раз всерьёз уже решившая, что ребёнком мы обзаводимся, наверное, отчасти именно из этих соображений, предложила провести активную разведку сама. До того, как мы на Ладогу уедем. Воспользовавшись территориальными соображениями («Мосфильм» рядом) и своим опытом участия в подборе мосфильмовских массовок. Короче, она прорвалась к Ленке домой, посмотреть своими глазами. Посмотрела. Все соображения о Мише подтвердила – тунеядец, похоже, что альфонс, очень похоже, что наркоман, пустобрёх и так далее. Наблюдения об отсутствии в доме даже следов нежности, не говоря о любви, – тоже подтвердила. А вот о Ленке наблюдения были странными, выраженными фразой, что никогда в жизни не видела столь зашуганного человека. Мы долго строили предположения на предмет того, что бы это значило. Но как оказалось – всё было проще. Ленка, продолжая внимательно отслеживать все мои фотографии в Интернете (на романе с Сашкой меня прорвало, и я снова начал снимать), расшифровала Нику ещё через дверной глазок, несмотря на изменившуюся внешность. Но почему-то впустила. Точнее – отошла, подумала и позвала Мишу, чтобы впустил он.

Потом они исчезли – и появились только к ноябрю. Отдыхали на Юге, пару раз сунувшись волонтёрами на какие-то раскопки. И вот здесь – ситуация начала меняться радикально.

* * *

Впервые после весны Ленка опять начала искать работу. И не только частные уроки. Впрочем – не нашла. Миша тоже начал искать работу. Журналистскую. Заваливая своими насквозь лживыми резюме все те ресурсы в Интернете, на которые ни один идиот не полезет искать журналиста. Завёл целый собственный сайт, с гордым указанием на обложке, что предназначен он для поисков работы журналиста. Старательно отсканировал туда все свои статейки и все иллюстрировавшие их фотографии, приписав авторство всех фотографий себе, хотя снимали их четыре разных человека. Завёл раздел по своей активности как рекламного фотографа. Наполнив карточками по профилю братниной фирмочки, сделанными совсем пятым фотографом. То есть – создавал видимость. Продолжалось это до самого Нового года, а под Новый год, по-видимому, у них начался очередной серьёзный раздрай. Во всяком случае, Миша все ночи сидел в Интернете, опять завалил все графоманские сайты депрессивными стишатами о том, как ему было хорошо с тех пор, как к нему пришла королева сорняков, и как теперь всё плохо, женщины его не любят, мужчины его избегают, ну и так далее… Мы решили, что пора выводить на сцену очередную «ученицу».

Точнее – учеников. Для страховки от дешифрирования на этот раз решили подобрать детей. Долго искали по знакомым. Нашли единственный вариант. У одной из подруг Кристины было двое детей, начинавших учиться музыке, однако забросивших эти занятия по отсутствии возможности. Но жили они – в общежитии, и никакого инструмента там не было. Зато у самой Кристины было изрядно раздолбанное фортепиано. Решили проводить занятия там. Так как вне Ленкиной «сферы обслуживания» – возить на машине. Дама, мать учеников, – из тех женщин, перед которыми раскрываются все знакомые. Задача – установить эмоциональный контакт. Когда и если удастся – вывести на «случайную» встречу Кристину. Предоставить возможность порасспрашивать. Не более. Возможно, под то, что Кристина работает с лошадьми, а у Ленки лошади всегда были одним из увлечений, расширить контакт в эту сторону. И уже потом думать о дальнейшем. Сказано – сделано. Настроили инструмент, почистили квартиру Кристины от моих фотографий, и – пригласили Ленку.

Провал был оглушительный. Кристина расшифровалась сразу. И преднамеренно. Долго врала про то, что ей пришлось появиться на сцене из-за проблем с машиной… Только вот, как потом Ленка рассказала, просто при виде Кристины она так её и не расшифровала, лишь отметила, что где-то видела. Сообразила она только когда Кристина ещё и своё имя назвала. Зараза. Естественно, на этом затее пришёл конец.

Но дополнительная информация – появилась. Когда Ленку везли домой, муж Кристины, подъезжая к повороту, спросил, здесь ли она живёт, в смысле – сюда ли поворачивать.

– Нет, я живу в Ясенево.

– А зачем мы сюда приехали???

– Сюда… Сюда… Сюда я год назад к мужу приехала.

– Кстати, кто он у тебя?

– Заместитель директора вон в той фирме. Большие деньги получает.

Это при том что его из этой фирмы уже месяца два как выгнали даже с номинальной должности, а оговорка насчёт Ясенево – очевидно неслучайная. Что-то действительно происходило, а контакт был снова утерян, не успев установиться.

* * *

При очередном своём примирении с Мишей, которое не замедлило себя ждать, Ленка совершила очень крупную ошибку, которая и нам во многом руки развязала, и Ленке кое-что новое открыла. Надумала она ввести его в туристские круги. Для начала взяв с собой на празднование дня рождения туристического сайта «Скиталец».

Во-первых, Миша побоялся туда ехать без разведки. Пользуясь вымышленным именем и полувымышленным местом работы (его взяли тогда на какую-то радиостанцию, откуда через месяц успешно турнули), позвонил мне, представился корреспондентом другой радиостанции и в течение получаса уговаривал на интервью, назначенное на день этой тусовки. При этом он нёс полный бред, невозможный для корреспондента, интересующегося пещерами, игнорировал все мои попытки перевода стрелок на действительных экспертов по Подмосковью… Короче, я сразу позвонил на радиостанцию и выяснил, что такого корреспондента у них нет. Вот на этом и стало понятно, что он не просто труслив, а труслив параноидально.

Во-вторых, он мгновенно зарвался и заврался. Наводнил на «Скитальце» весь форум враньём, какой он великий и опытный турист, какой он великий фотограф, чуть ли не ученик Гиппенрейтера. Подрабатывающий в Нэйшнл Джиогрэфик при основной работе рекламным фотографом и секретарём в той братниной фирме, из которой его давно выгнали… Путаясь в географии и терминологии – какие он проходил маршруты… Какие у него якобы есть слайды по Байкалу и прочим местам, где он сроду не был… Немедленно написал «Туристский гимн», даже заставил Ленку музыку к нему склепать. Полстраницы бреда и путаницы всех терминов и понятий, в сопровождении полустраницы прозаического текста, из которого следовало, что он великий поэт, стихи писать научился раньше, чем говорить, исписывал и жёг целые тетради, плюс перечень, в каких стихотворных размерах писать умеет… Гордо водрузил эту убогую стряпню как на сам «Скиталец», так и на все прочие туристические сайты в Интернете… Завёл себе страницы на всех фотографических ресурсах, на которые стал выкладывать абсолютно бытовые фотки, сделанные мыльницей. В сопровождении выспренных текстов о том, какое это великое искусство и какой он великий фотограф… Вальяжно комментируя фотографии достойных авторов… В общем, понятно. Продемонстрировал всем ещё раз, насколько он патологический лгун, а заодно показал сразу все пути, как можно отслеживать ситуацию. Когда Ленка дёргается, он заваливает словесным мусором исключительно графоманские ресурсы, причём исключительно депрессивным мусором, а когда она с ним мирится – мусор, как словесный, так и фотографический, начинает поступать в гораздо более широком ассортименте и по более широкой географии.

* * *

Вдруг тринадцатого марта (вспомнили?) – на одной из его фотостраниц появилась карточка, сделанная Ленкой на Тимане. Как только один из наших общих друзей отметился в смысле, что понял, что карточка Ленкина, – карточка немедленно исчезла. А ещё через несколько дней посыпались «его» (на самом деле, конечно, Ленкины) карточки из Толпинской катакомбы. Ленка его и туда отвезла. Не поверил я, что они вдвоём ездили. Обыскал весь Интернет. И нашёл – серию отличных фотографий, сделанных человеком со смутно знакомой мне катакомбенной кличкой. Быстро прогрессирующим как подземный фотограф. Очень быстро. Ещё поискал. Выяснил, что Ленка в период между «незнакомством» и знакомством со мной лазила по пещерам именно в его команде. Гм… Вот тут-то и вспомнил, откуда его кличка мне знакома. С той визитки, которую оставил мне в самом начале истории с Ленкой кто-то из её друзей. Визитку я не нашёл. Пришлось долго искать на него выход через людей. Нашёл. Смешно – но это оказался вовсе не тот человек, который визитку оставлял. Я так и не понял, в чём был прикол. Но и фиг с ним. Прикол в итоге вырос в новых друзей, прекрасных людей и азартных путешественников Лёши и его жены Тани. Но информация про Толпино – не проявилась. Они ездили туда не вместе, а поочерёдно. Но кое-что наводило на размышления. Во-первых, Лёша встречал Ленку в Никитской катакомбе ещё в ноябре. Без Миши. Она долго рассказывала, какой у неё муж положительный. Пригласила в гости. Оставила свой телефон, попросив, что если будет звонить, но трубку возьмёт кто-либо, кроме неё, – то чтобы трубку бросал. Забавное приглашение в гости, не правда ли? Дальше. Лёша съездил в Толпино, Ленка увидела у него на сайте свежие фотографии. Захотела уточнить дорогу. Проще всего – взять да позвонить, так ведь? Ан нет. Вместо этого – Миша написал Лёше в гостевой книге сайта просьбу дать телефон для того, чтобы поговорить о привязках катакомб. Не представившись. И только когда Лёша не ответил, так как забросил он уже тот сайт вместе с гостевой книгой, ему позвонила Ленка. Интересные отношения между давними хорошими друзьями, а? Прямо-таки свидетельствуют об «очень положительном муже» и вообще о нормальной семье. А через час – Миша опять начал трезвонить мне и выяснять, старательно коверкая голос, не собираюсь ли и я в Толпино в те же сроки?

Восприняв выставленную Ленкой, хоть и на Мишиной странице, тиманскую карточку, причём выставленную не просто день в день, а час в час в нашу годовщину, я принял это как сигнал. И как только Ленка появилась в Москве – позвонил. Мимо. Она говорить не стала, отделавшись парой заведомо лживых фраз, произнесённых абсолютно фальшивым голосом. Гордая она. Даже в редкие минуты просветления так и будет делать хорошую мину при плохой игре, сама утопая в дерьме всё глубже и глубже.

* * *

Пожалуй, самым правильным было, как ни странно, то, что не наблюдалось признаков, что Ленка сможет попытаться вскорости сорваться. На ближайшие месяцы мои возможности оказать ей какую бы то ни было помощь ограничивались. У меня вот-вот должно было появиться прибавление в семействе, а, как известно, сие событие начинает поглощать без остатка все ресурсы, какие только есть в семье, а в особенности ресурсы сил и времени.

Ника – держалась хорошо. Даже не просто хорошо, а сверх всяких ожиданий. Сверх всяких пределов и возможностей, приличествующих нормальной беременной женщине. Пожалуй, самым поразительным было то, как она заставила меня вытащить её на концерт. За неделю до предполагаемых родов. Не просто на концерт – на громкий концерт. На концерт Nazareth, одной из самых молотобойных команд в истории рок-музыки. Не просто заставила вытащить. На танцпол заставила вытащить. Я всерьёз готовился к тому, что придётся её прямо с концерта в роддом везти. Чорта с два. Эта крошечная железная женщина не почувствовала никаких неудобств, да и ребёнок не наградил её ни одним пинком по печёнке. Тоже, видать, понравилось человеку.

* * *

Маразм крепчал. Ленка опять начала вывозить Мишу на сплавы, но теперь уже не вдвоём. Каждый раз они искали себе спутников через доски объявлений туристических сайтов. Каждый раз новую команду. Повторно с ними не ехал никто и никуда.

Миша наводнил все туристские библиотеки напыщенно-серьёзными спортивными описаниями ровно всех этих пикниковых подмосковных сплавов. С массой фотографий. Засунул их на все конкурсы туристских отчётов. Когда один из этих отчётов взял шестую из шести объявленных номинаций на конкурсе, который проигнорировали практически все (было заявлено семь или восемь отчётов), Миша во всех библиотеках начал указывать, что это отчёт-победитель конкурса. Отсканировал почётную грамоту и год спустя гордо водрузил её на почётное место своего нового сайта. Начал заваливать карточками с этих сплавов, вперемешку своими и Ленкиными под своим именем, все фотографические ресурсы.

Очень удачно получилось, что Миша развил такую активность. Наблюдение за развитием событий практически не требовало времени. У нас с Никой как раз в это время родился сын, так что времени на наблюдения было, скажем прямо, не так уж и много.

Смешно. На фоторесурсах – много соображающих людей. И немало людей, знакомых одновременно со мной и с Ленкой. Регулярно его ловили на выставлении карточек, сделанных Ленкой. На вранье, которое он с величайшим апломбом сыпал во все стороны. На прочем. Он мгновенно сносил карточки, сносил авторские страницы… Штук шесть страниц снёс, кажется. Каюсь, я сам разок показал его очередную авторскую страницу на «фотосайте.ру» бильдредактору некоего журнала. С выставленными в количестве двух десятков карточками строго типа и уровня тех, которые делает девочка-восьмиклассница, которой вчера подарили фотоаппарат. Но при этом с одной карточкой великолепной. Со светом, композицией, многоплановостью… Карточкой, стопроцентно принадлежащей Ленке. А в заголовке страницы примерно такой вот гордой авторской информацией (орфография сохранена, мои пояснения курсивом):

– Отношу себе к моменткетчерам ловцам моментов, прежде всего (momentcatcher – термин мой). Мои фотопродукты исключительно экологически чисты и натуральны – Долой Фотошопство! Имею опыт рекламной (три фотки промышленной продукции, загруженные на общедоступный интернет-ресурс) и газетной (одна фотка директора театральной кассы, у которого брал интервью) съёмки. Мой псевдоним (как всегда напыщенный до предела) является фототворческим псевдонимом (имя, фамилия, отчество) и расшифровывается так-то (следует подробное разжёвывание ещё более напыщенных слов, из которых, оказывается, тот псевдоним скомбинирован). На «фото автора» – «автор, прикидывающийся черноморской волной у берега Абхазии. Фото автора исполнила: мастер такая-то (Ленка)».

Класс, а? Для полноты кайфу – я тут же показал тому бильду резюме, гласящее, что означенный великий моменткетчер – постоянный автор Нэйшнл Джиогрэфик. Ой что было… Ох как половина редакции под столами каталась… Бильд не удержался, написал ему под какой-то фоткой преехиднейший комментарий. По-моему, Миша после этого целые сутки вообще не спал. Сидел и чистил Интернет от вообще всех следов своего там пребывания. А почистив – немедленно завёл себе новые страницы и начал выкладывать те же самые карточки с ничуть не меньшим апломбом. И сыпать дальше столь же лживые резюме. С новыми емэйл-адресами, новыми номерами айсикью, новыми псевдонимами…

И всё бы ему сошло с рук, если бы не обнаглел вконец. То есть, рано или поздно он и без меня словил бы всё, что причитается. Но звонить перед каждой поездкой куда-либо с Ленкой мне, представляться журналистом такой-то газеты или радиостанции, договариваться об интервью, обеспечивать моё присутствие в другом месте… Идиот, однако. Чего я более всего избегаю, так это случайной встречи с Ленкой. Так как вероятность, что она действительно пойдёт за мной, как она сказала Ане, достаточно высока. И что я с ней делать буду? Восстанавливать отношения? Ни к чему хорошему не приведёт, да и просто физически невозможно. Помочь адаптироваться в нормальном мире безвольному и стопроцентно ведомому человеку? Даже не смешно… Помочь можно и должно, если она сама волю проявит, самостоятельно и сознательно начнёт из дерьма выбираться… А без этого только хуже будет. М-да. И как можно думать, что даже с изменённым голосом он не будет опознан по первой же фразе? Если даже просто комментируя чужие карточки на фотосайте, он никогда про понравившуюся карточку не напишет, что, мол, журнального качества, а завернёт нечто типа, что эта вот фотография достойна обязательного опубликования в элитном журнале «Домовой»? И в разговорах держит ту же лексику. Кстати – вот было бы забавно, если бы он в тот «Домовой» пошёл устраиваться, что, похоже, намечалось. Там один из редакторов – мой старинный друг… Как, впрочем, и во многих московских изданиях. Впрочем, про окончательное обнагление капельку ниже. Равно как и про то, что из этого в итоге вышло.

* * *

У меня же – лето оказалось практически пустым. Маленький ребёнок в доме – много не поездишь. Хотя на недалёкие поездки, на недельку эдак, мы стали брать его с возраста аж двух месяцев. Читатель, не пугайся. Мы не сумасшедшие. Тащили с собой – господи, сколько всего. Но по реке или по озёрам лодка везёт, тащить не надо, можно и нагрузиться. Лодку мы купили новую, тяжеленную и здоровенную, зато неубиваемой надёжности. И мотор к ней поосновательнее, не пожалели денег на Хонду. Да и Ника – хоть и маленькая женщина, но железная. Возвращаясь, я валился с ног. Но не она. Идеальная подруга закоренелому путешественнику.

Один раз она меня всё же отпустила в серьёзную поездку. С ребёнком никак нельзя было – отрыв от цивилизации чрезмерен да и гнуса слишком много. Со скрипом отпустила. Но Ника – правильная женщина, она знала, что упускать нельзя. Просто опять вдруг появился позапрошлогодний вариант с халявной заброской грузовым самолётом. Плато Путорана. Те места, в которые мы с Ленкой не добрались. Не совсем, впрочем, те – на Микчангду и Ламу не особо тянуло, более интересного захотелось, раз уж мотор есть, так что мы в другую сторону нацелились. К Глубокому и Собачьему озёрам. Опять с Севой. Взяли с собой ещё Настю, а то без хотя бы одной фотомодели оно как бы и неправильно.

Ржал весь Норильск. Ребята, вы хотите с двухсильником – вверх по Талой? Да вы что? У вас галоша какую скорость на спокойной воде держит? Десять, двенадцать? А мы на Талой вчера мерили скорость течения на первом, самом простом, перекате. Четырнадцать. А на третьем все восемнадцать будут. Мы на казанке с двумя «вихрями» двадцать пятыми по шесть часов рубимся, сто литров бензина жжём. Ну циркачи… А если вдруг договоритесь, что вас кто-либо забросит, а обратно своим ходом пойдёте – на Мелком берегитесь. Там шторма – жуткие. Две недели назад последний был, так МЧС потом на вертаке летало, десятками перевёрнутые казанки считали. А от Мелкого лучше в Ламу идите. Не найдёте вы проход в Глубочку, его знать надо. И не подниметесь вы по ней до озера. И никто вас там не поднимет, мелкая она сейчас, нету там сейчас никого.

И всё же, всего одиннадцать ходовых часов кровавого поноса, растянутые, правда, на два дня, всего семь литров бензина – и Талая пройдена. А какой опыт приобретён… Висеть на полном газу неподвижно посреди хрустальных бурунов, маневрируя винтом в трёх сантиметрах от камней, и щупать, щупать, щупать… Подвижками на сантиметр вправо-влево нащупывать ту единственную струйку, по которой можно ещё на два метра продвинуться, прежде чем опять зависнуть… А ещё через три часа по зеркально-гладкому озеру с водой, пропитанной лучами полуночного солнца до цвета раскалённой лавы, – и устье Глубокой тоже найдено.

Когда обступили горы – началась сказка. Та самая, хрустальная. Нет на всём Русском Севере мeста красивее Путорана. Сотни многометровых водопадов, подчас расходом воды с Москва-реку, фантастическая смесь природы северной и южной, отвесные стены каньонов, реки и озёра то абсолютно прозрачные, каждая песчинка на десятиметровой глубине как на ладони видна, то ярко-бирюзового цвета, то с водой, наполненной от близкого водопада пузырьками размером с яйцо… Нависающие над водой массивы прозрачного зелёного льда, огнём горящие в лучах ночного полярного солнца… Великолепно берущие на дорожку в страшной глубины озёрах гигантские гольцы… Неделя звенящей природы. Сотни фотографий, каждая из которых – зовёт.

Можно смеяться, можно нет – но шторм на Мелком мы на обратном пути таки умудрились поймать. Такой, что даже спасателям выход в озеро был запрещён. По собственной дурости причём. Выходим по речке, впадающей на мысу, ветер хоть и сильный, но в спину, так что волны как бы нет, дуем себе вперёд, волна как бы слегка появляется… И вдруг – понимаем, что мы на своём дредноуте надувном катимся по свалу очередной волны, как на сёрфере. И что впереди – валы ещё крупней и круче, а там дальше мели, об которые всё это бьётся, и на них творится полный кошмар. А развернулись назад, волне навстречу – каждую секунду очередной вал прокатывается над лодкой, уничтожая все наши усилия по вычерпыванию воды. Ничего, мы – люди настырные. Выгреблись, даже фотоаппараты живы остались. Костёр из плавника запалили преогромнейший, обсушились как следует… А когда шторм поутих, пересекли озеро там, где поуже, заодно вволю покатавшись на волнах. Наша посудина, оказывается, с помощью мотора прекрасно встаёт на волну и далее мчится несколько сот метров, как сёрфер, с умопомрачительной скоростью. Эх, Ленка, Ленка…

* * *

А Ленка с Мишей – летом опять исчезли на Юг. Опять вернулись только к ноябрю. И вот здесь начались уже серьёзные события. И назывались те события – фотографическими выставками.

Первым отстрелялся Лёша со своей первой в жизни персональной выставкой в Домодедовском музее. Пригласил Ленку. Она пришла. С ней притащился Миша, не захотевший отпускать её одну. Только когда уже музей закрывался и все вместе уходили – ребята поняли, что это он. Полтора часа стоял у входа, поглядывая вокруг демонстративно-высокомерным и даже презрительным взором, так и не подойдя ни к одной фотографии, не перекинувшись ни с кем единым словом. Даже с Ленкой.

А потом – стрелял я. Самой большой и самой красивой из своих выставок. Три месяца в лучшем зале Музея имени Вернадского, что на Манежной площади. Более двухсот работ. И впервые с действительно хорошим светом. Разумеется, анонсы выставки висели по всем фотографическим и туристическим сайтам Интернета.

И вот тут – Миша начал врать и гадить под висящими в Интернете анонсами во всех тех местах, где под афишей предусмотрено место для комментариев. Как будто опять же не опознается с первой же фразы по нагромождениям излишних сущностей и по мелкопакостливой манере врать с оговорочками. Более того. Одновременно с написанием гадости обозначая активность на паре других ресурсов, предоставляя тем самым полную возможность сравнить айпи-адреса. Даже если они динамические, в пределах сеанса они таки не меняются. Если не принять, конечно, супротив того специальных мер. Для принятия которых он просто слишком глуп.

Проигнорировав или истребив по-тихому через администраторов ресурсов большинство этих гадостей, я решил дать бой на «Скитальце». Где Миша не просто гадостей и клеветы понаписал, но ещё и подписался именем и фамилией чтимого в туристских кругах поэта. Я осведомился у администраторов, не будут ли он против, если я дам бой сам вместо того, чтобы просить их тихо вычистить пакости, предоставил доказательства того, что написано оно было – именно Мишей… Возражений не поступило. Я и ответил мягко и дипломатично, что, мол, такой-то и сякой-то, а точнее – имя, отчество, фамилия, то, что вы трус, лгун и подлец, – ни для кого не новость, но зачем же это ещё раз в «новостях сайта» демонстрировать?

Выставка уже открылась. Клиент снова влез, начал распинаться в смысле, что я, мол, не я, и лошадь тоже не моя… Тут же – очередная порция гадостей, вранья и откровенной клеветы, уже не абстрактно, а якобы по его впечатлениям о выставке, на которой он якобы побывал… Экая чушь… Такой трус – и полез бы на выставку, не озаботившись выяснением, не там ли я часом нахожусь? Ха-ха.

* * *

На этом я не удержался. Опять позвонил Ленке. Спросил, с её ли ведома происходили те звонки и писались те пакости. В смысле, что если с её – то дабы знать, что у меня полностью развязаны руки для ответных действий, а если нет – то выяснить, насколько развязаны. Похоже, она была под дозой. Или что-то ещё в этом роде. Агрессивно отрицала всё. Отрицала очевидное. Отбрыкивалась от доказуемого. Убеждала, что у неё в жизни полный порядок по всем пунктам. Что Миша – сугубо положительный товарищ, не способный ни на что из перечисленного. Имеющий хорошую постоянную работу и зарабатывающий кучу денег. Что тем самым – руки у меня развязаны полностью.

К сожалению, из разговора следовало и другое. Вдаваться в детали не буду. Скажу лишь, что вывод был сделан на основе анализа того, на какие слова она среагировала, подчас активно и бурно, а на какие – нет. А также на том, какие встречные вопросы она задала. В ней, похоже, умерли все интересы и увлечения. Путешествия… Фотография… Интернет… Возможно, и музыка тоже, но здесь не ручаюсь. Умерло главное, что есть в человеке – любопытство. Многое (хотя и не всё) из того, что она говорила о человеке, являющемся в данный момент её мужем, с её позиции было правдой. Она вообще не интересуется им. Она вообще ничего не знает о нём. И мной не интересуется. И никем. И ничем. Она действительно, как и пообещала тогда Ане, живёт только текущим моментом и только бытовыми и потребительскими интересами. Видимо, Миша своими попытками уподобиться мне, кинувшись в туризм, экспедиции, фотографию, околонаучное что-то, – окончательно отбил у неё как исследовательский, так и творческий интерес к миру. Вынудив сравнивать. Поганя своим прикосновением те немногие вещи, к которым в ней теплился Интерес и Талант и которые оставались святыми…

И вот тут – я ещё раз подумал, взвесил… И сел писать. Собственно, я и поторопился с написанием этой дурацкой новеллы, в частности, чтобы пресечь дальнейшее развитие ситуации в сторону войны. Сейчас я в теме, противника знаю, открытой войны ему не выиграть. Труслив. Партизанской – тем более. Глуп. А для Ленки – любая война отсечёт последний шанс вырваться из бреда. Если этот шанс ещё есть. Так что – войну пресечём в зародыше.

Трое суток я не отрываясь писал. Перечитывал, правил… Ещё и ещё сомневался – а вдруг ошибаюсь в этом? А вдруг в том? Трудно одному всё проверить. Но Нику – впутывать не мог. Война объявлена персонально мне, и ответственность за ошибки – тоже персонально моя. Нике показал уже готовый результат, заброшенную в Интернет новеллу, и черкнул на «Скитальце», что – увы, но, мол, если человек врёт, так это не лечится. А если кому интересно, что здесь происходит, так вот она, активная ссылка на новеллу с весьма схожим сюжетом.

* * *

Прошлый вторник начался для меня крайне погано: заболела моя крыса, и я повезла её в ветеринарку, где ей всадили уколов. Как только пришла домой, позвонил ты. После звонка меня начало трясти, а потом было такое ощущение, что все силы из меня ушли, дикая усталость навалилась. А вечером мою бабушку (которая, к слову сказать, вообще не знает о твоём существовании) увезли в предынфарктном состоянии в больницу. Ну увезли и увезли, возраст всё-таки. Все следующие дни моё состояние не улучшалось. А в пятницу вечером нам сказали, что у бабушки инфаркт уже случился… В тот же вторник к вечеру. Вот отсюда меня уже понесло. Я понимала, что связывать все эти события просто нельзя, запрещается, потому как уж это точно клиникой попахивает. И не стала. А ещё через пару дней прочла твою новеллу.

Такое впечатление, что земля ушла из-под моих ног. Прочла я её ночью в пятницу (или позже, я потеряла счёт времени), с тех пор практически не сплю и не ем, меня трясёт, я ни на чём не могу сосредоточиться и что-либо понять. Я не знала, как реагировать на это, сначала решила, что этого-то как раз делать и не надо. Потом поняла, что с этим жить не смогу нормально, – значит, всё-таки надо. По телефону всё рассказать я бы не смогла – запуталась бы, и ты бы меня сбивал, а то и разговаривать бы вообще не стал бы. Сегодня решила написать и наконец попытаться разобраться в этом клубке, сколько можно оставлять это на самотёк. Сразу, чтоб убрать сомнения, хочу заверить, что пишу это именно я, а не кто-то другой, как ты можешь подумать. Сижу дома одна, мне никто не мешает, вот только так трясёт меня, что не знаю, хватит ли меня надолго.

Знаешь, я никогда не верила до конца, что больше тебя не увижу. А поверила бы – не выжила бы. Ведь так и случилось: увидела тогда на выставке в Сокольниках (что со мной потом было!), а потом и услышала по телефону, и через твою новеллу тоже услышала. Теперь у тебя своя личная жизнь. Твоя нынешняя женщина в тысячу раз лучше меня, потому что с тобой, родила тебе сына, и я ей благодарна за всё это.

Совпадения. Знаешь, у меня их тоже было немало. В Абхазии как-то к нам заехал в гости один бывалый археолог с гитарой. Ну заехал себе и заехал, всё бы ничего. Но не для меня. На нём была точно такая же зелёная полярка, как у тебя, и запах у него был твой. Я просидела возле него весь вечер, а ночью пела песни. Самые красивые, которые знала. А когда я пела ему самую грустную песню, я видела, как из его глаз лились слезы, крупные такие, настоящие. А потом он рассказал, что помимо того, что он археолог, он ещё и спелеолог (вместе с Гиви Смыром в юности открывал Новоафонскую пещеру). А под утро он решил увезти меня в горы. Я чуть не поехала…

* * *

Письмо было длинное, я привёл всего четыре фрагмента. Впрочем – в предшествующих врезках есть ещё несколько фрагментов этого письма. Оставшаяся за кадром часть – была очень сумбурной.

Теперь тебе вообще нифига непонятно. Если думаешь, что мне всё понятно и я сейчас тебе всё разъясню, – опять же таки ошибаешься. Нифига мне не понятно. Но я хотя бы попытаюсь – может, сама чего пойму. Попробуй всё-таки дочитать, раз уж ты дошёл до этого места…

Святая истина. Ленка отмазывалась от всего – и тут же намекала, что всё правда. Уверяла, что всё у неё в полном порядке и живёт как у Христа за пазухой, – и тут же кидалась в уверения, что у неё всё, наоборот, очень плохо, но никто, кроме неё самой, помочь ей не сможет. Изо всех сил отмазывала матушку и Мишу, брала всю вину на себя – и тут же подтверждала всё, что я о нём написал. Но главный акцент, самый мощный поток эмоций:

Сразу с главного, НЕТ, НЕ БЫЛО и, надеюсь, НЕ БУДЕТ НАРКОТИКОВ в моей жизни!!!!!!!!! Все твои предположения из-за отсутствия с моей стороны каких-либо объяснений. Я ведь даже травы ни разу в жизни не пробовала!

А годом спустя:

– Да не кормил меня Миша наркотиками, и сам их не употребляет. Ты же знаешь, мы всё лето проводили то в Адыгее, то в Туве… Там конопля растёт везде. Я её всё время курила, а Миша нет. Мне предлагали купить запас на зиму, а Миша не стал брать.

Да и то, что она пробовала, и не только траву, – никогда раньше не отрицалось… Вот так-то вот. Конечно, есть там наркотики, только преимущественно потяжелее травы…

Заканчивалось письмо предложением встретиться и поговорить. И дозволением в любой момент звонить по телефону. Я написал ответ, что на встречу согласен. Без никаких кафе и парков. Либо к нам в гости, либо – пожалуй, на выставку ещё можно.

* * *

Смешно, конечно, но, вываливая новеллу в Интернет, я перевёл дом на осадное положение. На всякий случай. С одной стороны, оно абсолютно понятно и прозрачно, что товарищ – законченный трус. Но с другой стороны – ведь был же тот налёт, значит, был там и кто-то нетрусливый кроме Ленкиной матушки? Опять же – как раз от трусов и следует ожидать какой-нибудь ерунды из-за угла. Да не лично, а чужими руками.

Вот именно поэтому я чуть ли не неделю на всякий случай таскал с собой электрошокер, а Нике было строго-настрого велено без точного знания, кто звонит, дверь отнюдь не открывать, в прихожей держать заряженную винтовку, а идя гулять с ребёнком – класть в коляску пистолет. И то и другое, правда, пневматическое, но достаточно мощное. Часа два пришлось ей пояснять возможные расклады, в каких случаях стрелять и куда целиться.

* * *

Миша же, увидев новеллу, – впал в тотальную панику. Уже спустя пять минут он старательно стирал свою писанину на всех литературных и фотографических сайтах. Уничтожал свои учётные записи на всех туристических сайтах. Слёзно умолял администраторов ресурсов, чтобы убрали фамилию, имя, отчество с выложенных в библиотеки отчётов… Умолял администраторов других ресурсов, чтобы снесли все его резюме и анкеты… Уничтожал оба своих персональных сайта… Заводил новые емэйл-адреса, новые номера айсикью… В общем – полная и тотальная паника по всему полю.

* * *

К этому моменту я уже многое знал, теперь же и дополнительно кое-что понял. Вот теперь грокнулась целостность, как говаривали персонажи хайнлайновского «Чужака в чужой стране». Теперь – известно будущее. И теперь, зная, что Миша будет перечитывать новеллу не раз, не два, и не пять, – пожалуй, я это будущее ему предскажу. Не хуже любой цыганки.

Отменил дома осадное положение, влез в Сеть и отредактировал новеллу в Интернете, добавив к ней один абзац. Прямое обращение к Мише. Пожалуй – для полноты картины приведу его и тут:

А теперь – слушай сюда, сучонок. Нагромождённые тобою горы лжи и подлостей переросли тот критический размер, за которым они начали осыпаться, и теперь – они тебя же и накроют и похоронят. Это прямое и открытое зло может ещё хоть иногда, хоть как-то остаться безнаказанным даже в больших количествах. Трусливая же ложь – всегда имеет уровень, на котором возникает переполнение. Остаток жизни – тебе жить в страхе, доходящем до ужаса. В сознании собственного бессилия. Поступки – измерены и взвешены, отпущенное время истекло, плотина прорвана и псы спущены. Упаси боже, не меня ты будешь бояться. Я всего лишь ответил на подлый удар – мгновенным ответным ударом правды. Мстить не в моих принципах. Собственной лжи ты будешь бояться. Каждого угла будешь бояться, как, впрочем, ты уже боишься. Ленку будешь бояться. Её матери будешь бояться. Окончательно сходить с ума. У тебя и так уже трусость дошла до уровня паранойи. Теперь – ты уже не трусливо гадящий из-за угла шакал, а трясущийся заяц. Беги. Спасайся. Прячься под кустами, вжавшись в землю. Закапывайся в навоз. Теперь тебе за каждым углом будет мерещиться убитый тобой чужой нерождённый младенец. Его бойся. В каждом турпоходе, в который ты повезёшь Ленку, – впрочем, сомнительно, что она уже куда-то поедет, убил ты в ней подобные желания, – из-за каждого куста, за каждым поворотом, на каждой автобусной остановке тебе будут мерещиться люди, знающие правду. Настоящий туризм – он для чистых людей, а не для отбросов, подобных тебе. Трясись от страха. В каждой редакции, куда ты попробуешь устроиться на работу, на стене редакционной приёмной тебе будут мерещиться сотни твоих лживых резюме, а рядом, для контраста с твоими пассажами о том, как здорово ты умеешь писать, – твои собственные косноязычные тексты с наркотическим бредом вместо смысла, рядом с твоими заявлениями, что ты великий профессиональный фотограф, издаваемый ведущими журналами мира, – твои же убогие фотки. Не горят рукописи, и нагромождённая тобой ложь и нагромождённые тобой подлости будут лезть из каждой щели до конца твоих дней. Не по чьему-то умыслу. Просто их слишком много, никакое киберпространство такого количества не выдержит. Рукописи не только не горят, но и умеют, будучи сожжёнными, самостоятельно вернуться в самый подходящий для того момент. Каждый раз, когда ты будешь пытаться выставить те фотки в интернет-галереи, – из-под них будут высовываться те фотографии, которые умела делать Ленка до того, как ты убил в ней этот Талант. Ты их не видел? Она тебе их не показывала? Тем лучше. Пусть они тебе снятся в ночных кошмарах. Наркотики тебе перестанут приносить успокоение. Каждый косяк конопли, каждая доза винта – будут жечь тебе руки. Напоминая тебе подлости, сделанные с их помощью, и Правду, которая вырвалась на волю. Или ты надеешься на спокойную жизнь, если сейчас всё зачистишь, заляжешь на дно и будешь прилагать все усилия, чтобы не поссориться с Ленкой и её матерью, так как никому больше во всём мире ты нафиг не нужен? Наивный… Тёще ты нужен только как добыватель денег. Честным путём ты их заработать не умеешь, не можешь и не сможешь никогда. А нечестные пути – теперь для тебя закрыты. Потому, что Правда проснулась, зашевелилась, и вся твоя ложь посыпалась. Во всём прочем – тёща тебя ни в грош не ставит, не тот она человек, и это не предположение, это доказанный факт. И когда ты будешь использован полностью, а это не за горами, она же первая тебя на помойку и вышвырнет, как отработавшую свой срок половую тряпку. Вылизывай ей всё, что можешь, оттягивай этот момент на те немногие секунды, которые ты ещё можешь выиграть. Надеешься на счастливую жизнь с Ленкой? Совсем наивный… Неужели жена, добытая подобным способом и доведённая до подобного состояния, может составить счастье? После того, как ты отобрал у неё любимого человека, убил её ребёнка и испоганил всё святое, что она хранила в себе? Да, ты смог её сломать. Возможно, даже навсегда, хотя и не факт. Человек иногда может подняться с самого дна, а она, в отличие от тебя, – Человек. Но даже пока она сломанная – отсутствие покоя тебе гарантировано. Её тебе всучила матушка, доведя до серьёзного нервного расстройства. Внушив ей две вещи. Первую – что она должна быть твоей женой. И вторую – что всё, что для души, она должна искать на стороне, у любовников. И матушка её в том – первая помощница. Неужели ты надеешься, что она, пока не восстановится, не будет следовать ОБЕИМ этим установкам? До смешного наивный… Чем больше ты её пытаешься удержать, опошляя своими «идеями» и дешёвыми поделками её интересы, – тем больше она будет искать новые интересы. На стороне и нигде больше. А если вдруг она проснётся и поднимется – ты открыто улетишь за борт в ту же секунду. Уважения у неё ты не добился и не добьёшься никогда. Так как до тебя – у неё были знакомые, и не только я, которые были людьми, и она прекрасно знает разницу между людьми и пеной вроде тебя. Так что – удерживай её всеми способами, твердо зная, что ты – не более чем прибор для подметания квартиры и выклянчивания прожиточного минимума у родственников. Всё прочее в ней – мимо тебя. Давись от обиды, от злобы, скрипи зубами, жуй сопли, но – продолжай. И – бойся, что она проснётся, потому что тогда – совсем кирдык. Бойся всего на свете. Каждого шороха. Каждого слова. Каждого жеста. Собственной тени бойся. Прячь голову в песок. Защищайся чужими руками и заслоняйся чужими спинами. Это тебе не поможет. Живи как трясущийся заяц. У меня лично – ты ничего, кроме жалости, не вызываешь.

* * *

На следующий день, будучи на выставке, засёк, по-моему, её. Издали. Из курилки смотрел. Не уверен. Но девушка с очень похожей фигурой минут пять постояла перед входом в зал, а потом вдруг развернулась и побежала обратно. Я не стал догонять. Пока нет воли на первый шаг – тянуть нет смысла. Позвонил. Вне зоны доступа. Ещё… Ещё… Минут через пятнадцать, как раз с Манежки до Киевской доехать, – телефон включился, ответила. Голос совершенно убитый и очень усталый.

– Лен, так тебя ждать?

– Сегодня – нет.

– А когда?

– Не знаю. Позвоню. Но – приеду. Обещаю.

– А я разве не тебя видел двадцать минут назад у входа?

– Нет. Я была по делам на «Филёвском парке». Знаешь – думала, что сейчас встречу тебя, проезжающего мимо.

* * *

Ленка явно выстраивала всё, чтобы сорваться. Она, похоже, обзвонила всех общих знакомых, с кем есть контакт с обеих сторон (один случай знаю точно, остальные предполагаю), и дала им прочитать новеллу. Не прокомментировав ничего. На вопросы, нужна ли помощь, отвечала, что нет. Готовила круг общения к тому, что если сможет сорваться, то чтобы все знали, почему, и уже тогда – помогли. А в Новый год – она исчезла.

И обозначилась опять только дня через три-четыре. Обещая через несколько дней позвонить. Несколько дней прошло – снова спросил. То же самое. Прошла неделя, прошла вторая…

В общем и целом было понятно, что раз подобная задержка – значит, опять мимо. Но на всякий случай – заготовил путь, по которому Ленку эвакуировать, если что. Можно смеяться, но я нашёл несуществующее в природе явление – подмосковную конно-спортивную базу, на которой работают только хорошие и весьма интеллигентные люди, нет обычной для подобных мест обстановки мерзости, продажности и подлости, а хозяйка базы так и вообще исключительно милая дама Ленкиного возраста, чемпионка по каким-то из видов конного спорта, она же энтузиаст-фотограф, любительница путешествий и природы, меломан… Кстати, через выставку и нашёл. Поговорил в лоб, заручился согласием, если что – Ленку там можно поселить на неопределённый срок, чтобы опекали, работой обеспечивали… Изюминка затеи (я вообще человек с несколько обострённой этикой) – в том, что и мне туда ходу не было. Аллергия мощностью в четыре креста – штука страшная, а на лошадей у меня именно такая.

Наконец, позвонила. Толковали, наверное, часа полтора. На первый взгляд ничего странного не обнаружилось, хотя печального и грустного – много. Во-первых, зашкаливающий за все мыслимые пределы акцент на наркотики. С самого начала разговора, в котором идея встретиться была отвергнута с мотивировкой, что пока напрочь не откажусь от мысли, что всё происшедшее и происходящее хоть как-то с ними связано, – встречаться нет смысла. Дальше по разговору Ленка ещё пять или шесть раз сворачивала в эту же сторону. Вторая тема, на которую Ленка сворачивала раз за разом, – матушка. Чуть ли не десяток попыток по всем пунктам, чтобы её выгородить. По тем же пунктам, которые в письме бросались в глаза, очень чётко показывая проблемность обстановки, и при этом видно было, что идут они от души, – полное молчание. Устраиваю допрос с пристрастием – подтверждение каждый раз находится, но вытаскивать его приходится каждый раз из самой глуби. Но подтверждение – самого факта, не более. Никаких идей, никаких желаний. Да, одно не получается, другое, третье тоже, ну и что? Периодически – агрессия, но тоже подавленная. Попробовал свернуть на музыку. Как-никак единственное, чем она в письме похвасталась – это что нашла, наконец, своё призвание, теперь учит музыке детей. Да и по телефону, когда звонил в начале выставки, успела похвастаться, что теперь – музыка и только музыка, так что практически от инструмента не отходит. В общем, спросил о музыке. Ответ был неожиданным:

– Музыка? Знаешь, я на той неделе сходила в консерваторию. А потом три часа рыдала в голос. В музыке из меня тоже ничего не получилось.

Удивило не то, что она вдруг начала выгораживать своего Мишу, а удивило – как. Я уже потом понял, что разговор как бы распадался на две струи. Одну струю составляли темы подготовленные. Ленка вдруг прошлась по всем пунктам новеллы, где была приведена фактура. И везде от неё поступала не просто ложь. Поступала ложь махровая, напрочь пересыпанная противоречиями. Ленка обычно следит за логикой – а здесь логики не было. Десять взаимоисключающих утверждений подряд, каждое лживо, каждое в вопиющем противоречии с двумя соседними. А второй струёй были ответы на те мои вопросы, которых не ожидалось. В целом примерно вот так:

– Нет, Миша не лжив. И в своих резюме он всегда писал только правду: он и учился в куче мест, и работал и тут и там, и интересов у него была масса.

– Так ведь я проверил то-то и то-то…

– Знаешь, а что, человек, когда ищет работу, в своих резюме должен правду и только правду писать? Нет, конечно. Так его никто не возьмёт. Ты же видел и объявления, по которым мне работу искали, там тоже нет ни единого слова правды, всё, что там написано о моём образовании и опыте, – чистая ложь. Иначе – не было бы у меня учеников.

– И тогда, когда он спрашивал тебя по телефону, назвавшись кучей разных имён и приведя кучу версий, кто он такой, – тоже правда была?

– У него были основания…

– И то, что подл, неправда? Это не он анонимно писал те кляузы на редакторов?

– Он. Но мы их вместе писали. Я знаю, у него были основания.

– М-дя. Может быть, скажешь ещё и что не трус?

– Трус. Но ему и это простительно. У него отец был алкоголиком, причём буйным алкоголиком, он испортил Мише всю жизнь. Да, кстати, он Мише никогда и ни в чём не помогал. Это – обоснование и извинение для того, чтобы человек вырос трусом.

– Интересно получается. Мы только что прошлись по всем пунктам – и получается, что всё же лгун, трус и подлец. Так?

– Так. Ну и что? Но у него есть и достоинства.

– Какие? Стихи?

– Ну да, пишет какие-то стихи, в которых нет ни смысла, ни размера. Но графомания – не самый страшный порок.

– Фотограф, что ли, хороший?

– О фотографии он не имеет ни малейшего представления.

– Журналист хороший? В Нэйшнл Джиогрэфик постоянно публикуется?

– Да нет, журналист он плохой. Но с Нэйшнл Джиогрэфик – хочешь смейся, хочешь нет, но у нас одну статью взяли, хотя уже второй год не печатают. Я просто обалдела, как её могли взять с этими ужасными фотками. Наверное, потому, что в русской редакции одни дураки сидят, а Миша постарался, расписал совершенно обычные и рядовые находки, сделанные в той экспедиции, как сенсационные и переворачивающие весь научный мир. Да, для тех старых интервью – никто ему не помогал, он сам на них вышел.

– Начинающий журналист, сам вышедший на трёх подряд персон подобной известности, – через полгода неизбежно в звезду журналистики превращается. И где оно?

– Ну да, его все к тому поощряли, чтобы продолжал. Но ему надоело, он другим занялся.

– А когда опять начал – ему кто-то мешал?

– Нет, все помогают. Но теперь всё другое, теперь не доберёшься до них.

– И всё же о достоинствах. Хоть одно – укажи?

– Не укажу. Это – моё дело, я их вижу, я их знаю.

Экспресс-пробежка по прошлому – примерно тот же результат. Изумительная и абсолютная память на любую второстепенную деталь. Встречные вопросы с немалой долей ехидства. И тут же – полные и тотальные провалы памяти, ну, или – столь же полное и тотальное враньё по всем ключевым моментам. Вплоть до того, что, когда попробовал обратиться к паре тем того разговора, когда мы сидели счастливые перед налётом, – сказала, что не помнит вообще ничего и повторила Мишину версию, что я её опоил. Моему изумлению не было предела.

– Когда? На улице перед твоей конторой?

– Нет, дома.

– А дома ты разве до того что-то пила кроме одной крошечной рюмки настойки, которую мы не один раз пили до того?

– Нет. Этого хватило. Я была усталая, а когда я усталая, мне мало надо.

– Двадцать пять грамм тридцатиградусного?

– Ну да.

Конец разговора был наиболее примечательным.

– Кажется, разговор исчерпался? Прощаться будем?

– Наверное, так. Но скажи – ты выкарабкиваться будешь?

– Может быть. А вот скажи: если выкарабкаюсь, а потом сразу же в другое подобное дерьмо попаду – что делать будешь?

– Ничего. Сейчас есть доля моей глупости и моей вины. Там – не будет, там дело чисто твоё.

– А знаешь, я ТОЧНО знаю, что мне нужно сделать. Только не знаю, когда – через неделю, через месяц, через год? А может быть – и никогда…

– Но когда соберёшься – помощь примешь?

– Наверное, приму. Нет. Точно приму.

– Договорились.

– Володь, у меня ещё одна просьба. Ты мне больше не звони. И не пиши. Когда соберусь, я сама тебя найду.

* * *

Полгода спустя:

– Знаешь, Володь, я ведь тогда, после прочтения новеллы и твоего звонка с выставки, – чуть-чуть не сорвалась. К маме поехала. Наконец, рассказала ей почти всё. Она поняла, что наделала. Она поняла, кому она меня отдала, ей ведь всё равно было, кому, лишь бы от тебя забрать. Она сказала, что как только я соберусь, я могу возвращаться домой. И больше она ничего подобного никогда не сделает. Но я тогда подумала – и передумала, опять решила остаться.

* * *

Наверное, неделю я осмыслял этот разговор. Постепенно крепло ощущение, что лжи стало много, причём не просто много, а – колоссальное количество. Процентов девяносто от всего сказанного. Крепло и второе ощущение вот тех двух струй. По той струе, где Ленка не готовилась, – она была странноватой, но Ленкой. Знакомые интонации, знакомая артикуляция. Что даже слегка удивило – немало моих словечек и оборотов. А вот по той, где готовилась, – у неё была не своя лексика. Мишина лексика была. Мишина логика была. И не просто лексика… Артикуляция голоса другая. Ни характерного растягивания «а» в последних слогах, ни подъёма голоса на ключевых словах фразы. Невыразительный голос был на этой струе. Мёртвенький.

Второе – ну это понятно, мощный комплекс вины светился отовсюду, вот всё время изо всех углов и выскакивали матушка и наркотики. Но – с перебором ведь выскакивали. Больше, чем было бы объяснимо. Как только сказал себе эти слова – новое ощущение не то чтобы окрепло, оно сразу в полную мощь возникло, и стало удивительно, почему сразу не увидел? Все полтора часа разговора – Ленка панически боялась. Боялась чего-то, что намного страшнее самых скользких тем. Свалы на матушку и на наркоту были, кроме все прочего, ещё и способом увести в сторону разговор, краем коснувшийся причины этого страха. Но ни одного разумного предположения я так и не смог сделать. Увод темы всякий раз срабатывал на слишком дальних подступах, чтобы хоть как-то обрисовалась ту область, в которой можно было поискать ответ. Ноль. Сейчас я, пожалуй, думаю, что это связано с тем, кто и зачем тогда подсунул Ленке именно Мишу. В следующих беседах – эта тема была чуть ли не единственной, которую Ленка обрубала сразу.

Третье, что стало вдруг понятным, – наличие проработанного плана разговора, более того – наличие цели разговора. Более того – нескольких альтернативных целей. Как только одна из них становилась достижима – разговор шёл в эту и только в эту сторону. Как только одна из них была достигнута (моё обещание не звонить и не писать) – разговор был свёрнут. Чувствовалось наличие не менее чем двух других вариантов. В общем получалось, что вела разговор именно Ленка, а сам разговор был сложен из мозаики домашних заготовок. Было несколько целей-ловушек, каждая из которых устраивала Ленку в равной степени. Были определены и «антицели», сама возможность их появления в разговоре вселяла ужас. Ленка лишь балансировала, причём виртуозно, направляя разговор так, чтобы шарик катился в сторону одной из целей и не приближался ни к одной из антицелей. Как только я вставлял что-то, не предусмотренное домашними заготовками, – ответ шёл невпопад и новое направление немедленно тухло. Полностью игнорировались предлагаемые мной темы. А я не мог перехватить управление разговором даже на несколько минут.

Гипноз. Примерно таким у меня сложился первый вариант ответа на всё сразу. Но наличие у Миши таланта гипнотизёра – как бы ни из чего не вытекало. Если бы такой талант был – были бы и профессия, и высокооплачиваемая работа. В особенности при его полной беспринципности. Вариант гипноза с помощью винта – на сей раз отпадал. Я много выяснил про винт, и то, как Ленка разговаривала, как выражала свои мысли, отвергало вероятность того, что разговор вёлся на дозе. Что угодно, когда угодно, но этот разговор – нет.

Второй вариант подразумевал, что Ленка уже привыкла к обстановке лжи, трусости и подлости и теперь сама в полной мере такая. Во многом – на то было похоже. Но отдельные фразы, отдельные реплики – не давали принять эту гипотезу в безусловном порядке. Почему-то больше всего против этой гипотезы работали несколько фраз, вырвавшихся случайно. Из которых следовало, что Ленка чуть ли не ежедневно просматривает в Интернете все мои новые фотографии. Не просто смотрит. Запоминает. Вот даже тогда, с Никой, – за секунду опознать через дверной глазок по единственной карточке двухмесячной давности, с другой причёской… Так ведь и не просто смотрит и запоминает. Внимательно читает все комментарии, которые написали к карточкам самые разные люди. И ведь тоже запоминает… Да на самом деле и то, что Ленка ни в письме, ни в разговоре слова против новеллы не высказала, только оправдания, – тоже ведь показательно. По большому счёту новелла ведь была изрядным свинством с моей стороны в её адрес. Ни убрать не попросила, ни вырезать не попросила ни одного эпизода… Наоборот – сказала, что перечитывала раза четыре и ещё собирается.

* * *

В общем – спустя неделю после разговора я решил своё обещание нарушить и одно-единственное письмо всё же написать. Большое. Имея в виду второй вариант, но допуская пути отхода. Расписал этот второй вариант. Не стесняясь в выражениях. На протяжении целой страницы, фигурально выражаясь, мешал Ленку с навозом. Подвёл к логичному выводу, что раз уж она всякий раз, соприкоснувшись хоть со мной, хоть с воспоминаниями, немедленно предаёт и продаёт очередной кусок той памяти, – сейчас если чего и осталось, то уже мало, а если после этого письма продаст ещё кусок, не останется и вовсе ничего. Отсюда – вердикт. Если Ленка сорвётся, не дожидаясь, пока улягутся и устаканятся последние события, – помогать буду в полном объёме и с радостью. А если дождётся, на что я давал месяц, и сорвётся только потом – дальнейшая помощь будет чисто номинальной: только по прямой просьбе, только вещественная и конкретная, только в рамках, безо всякой собственной инициативы. Более того – каждое Ленкино слово будет изучаться под микроскопом. И при наличии подозрения на малейшую ложь, на малейшую недомолвку – помощь будет прекращена полностью. Ещё более того. В этом случае я не приму сам её звонка или визита, а увижу где на улице – перейду на другую сторону. У нас есть общий друг Лёша. Я ему доверяю. Пусть к нему и обращается. Простейшие вещи и пути для оказания Ленке помощи, вплоть до той конной базы, я отдам ему. Если этого будет достаточно – предпочту, чтобы он меня и в известность не ставил. Если нет – пусть он обратится ко мне и объяснит, почему, на его взгляд, необходимо моё прямое участие. Гм. Это здесь оно всё так кратко, а на самом деле писулька получилась страницы на три. В целом сводящаяся к тому, что оставляется одна лазейка, и та узкая-узкая. Причём только для вещественного. А что до восстановления уважения или доверия, так оно теоретически-то также возможно, но требует гораздо больших сил и гораздо большего времени, и это уже совсем иная тема, про которую, пока не на свободе, речь не может идти в принципе.

Я уже готов был отправлять письмо, перечитал его трижды, дал прочитать Нике, по её совету ослабил ядовитость пары фраз, залез в Интернет, открыл почту, и… И там лежала записка от Ленки. Что она собралась-таки сходить на выставку, завтра там будет, что она хочет туда отвезти свою единственную близкую подругу, которая из Питера, но сейчас у неё в гостях… И хочет попросить, чтобы меня там не было.

Хорошо. Раз так – с письмом подождём. Если она собирается подруге показать – ещё лучше. Есть шанс, что она с подругой, не ограничившись показом, ещё и поговорит и даже посоветуется… Хотя – откуда у неё питерские подруги, да ещё лучшие? Сроду не было. Да и в Питер за последние немало лет она только пару раз с Мишей к его родственникам ездила. Значит – из его круга? Или? Да и вообще питерский народ – странный. Как и сам город. Город, в котором что ни улица, то проспект, а что ни подъезд, то парадное. Не люблю Питер. Ладно, увидим. Сейчас же – надо отменять обе запланированные на выставке сегодняшние встречи.

Оказавшись на выставке через пару дней я, конечно, не удержался от того, чтобы опросить бабушек-хранительниц, одна из которых всегда находится в зале. Бабушки – народ наблюдательный. А меня очень интересовало, была ли Ленка, на что была похожа, долго ли бродила, с подружкой ли – был ли у них трёп или молчали, пошли ли они потом на выход или же в кафе, продолжать разговор… Ленку бабушки не заметили, хотя обе, когда я им фотографии, на стенках висящие, показал, начали клясться, что заметили бы обязательно. Гм. Обдумывая, что бы это значило, я механически полез пролистать гостевую книгу за последние дни. Ленкина запись там оказалась. Как ни странно. Вот уж не ожидал. Хм. Книгу – отложил. Начал расспрашивать бабушек тщательнее. Заметил систему. Похоже, что они обращали внимание на одиночных посетителей только если те вели себя очень уж неадекватно или выделялись особо экзотической внешностью. А вот тех, кто вдвоём, замечали всех. А если двое разговаривали – то и в мельчайших деталях. Понятно. Значит, подружки не было, подружка предлогом была. Взял книгу опять. Бабушки продолжали свой рассказ. Вдруг в их описаниях проскочило нечто знакомое. Ну-ка, ну-ка, а вот такие жесты были? Были. Ясно. Сашка со своим новым кавалером. Вот сюрприз так сюрприз! Так, а это что такое? Абсолютно бессмысленная запись с основательно поносной руганью… Неужели? А вот такого-то – не было часом? Был… Перед самым закрытием, собственно – последний посетитель в тот день. Минут через пятнадцать после предпоследнего. Один был. Быстро пробежался, а потом черкнул что-то в книге, мы пока не прочли.

Придя домой, первое, что я сделал, – достал то неотправленное Ленке письмо. Мало-мало даже дописал, теперь оно было намного крепче, ехиднее и даже злее. Объяснил, что хотел отправить вот это вот, далее нетронутый полный текст, а теперь вижу, что мало, и вот тебе ещё и постскриптум. В постскриптуме же – выдал ещё одну страницу самой поганой ругани, на которую был способен. Нет, без матюгов, на матюги никто не обижается, – самая поганая руготня, она без единого крепкого слова бывает. Добавил, что раз у неё столь мощный комплекс вины, что он её там и держит, – так пусть хоть не подличает, а разозлится как следует. Лучше всего – до ненависти. Не может на себя, не может на этого ублюдка – так пусть хоть на меня. Пусть это письмо предлогом будет. С удовольствием. Но вот то, что эта мразь притащилась ко мне на выставку на её хвосте, воспользовавшись полученной у неё информацией, что меня там нет, – та самая последняя капля. Тот самый последний проданный кусок всего, что было. Хватит. А ещё – если Миша вдругорядь начнёт гадить в мой адрес, словит очень крепко. И отправил.

Через два дня та запись в гостевой на выставке исчезла. Кто-то вырвал страницу, да так ловко, что бабушки-хранительницы умудрились этого не заметить.

Позвонил Лёше. Рассказал, что к чему, передал бразды управления ситуацией. Попросил, тем не менее, Ленке периодически звонить, а возможно, и приглашать куда-либо в поездки. Мне рассказывать только то, что сам считает необходимым, не более. По-моему, он на этом подумал, что у меня совсем колпак поехал.

* * *

А всё равно, несмотря ни на что, поверить в то, что Ленка превратилась именно в это, я не мог. Что-то было двойственное во всех разговорах с ней. Что-то было двойственное и во всех её действиях. Дальнее отслеживание ситуации необходимо было продолжать, но единственное, что можно было делать, – это, если вдруг замечу существенные признаки изменения, звонить Лёше и просить ускорить очередной его звонок Ленке.

А он – звонил. Раз в пару недель. Приглашая в очередную вылазку в катакомбы. Каждый раз Ленка отвечала, что в этот раз не может, но просила обязательно продолжать приглашать. Больше ничего особого не происходило. Даже её Миша практически никак и нигде не обозначался. Его всё же взяло на работу какое-то микроскопическое новостное агентство, снабжающее совсем уж бульварную прессу позавчерашними новостями и «эксклюзивными» комментариями на непонятные темы никому не известных политиков и учёных, с гонораром в один доллар за один эксклюзив. Так – тянулось до апреля.

* * *

А вот в апреле – произошло многое. Во-первых, гражданин Миша опять решил обнаглеть. За одну неделю вдруг четверо моих друзей, совсем разные люди, разных профессий, разного образа жизни, плюс один сотрудник в моём институте – вдруг чуть ли не хором рассказали о прилипшем к ним для интервью неординарного идиотизма журналисте, умудрившемся во всём, что напечатал, перепутать всё на свете: названия и подчинённость институтов, катализатор с кристаллизатором, шапку с шахтой, всякие там пассажи о протонных лучах в батарейках и вроде того – перлы пёрли один за другим. Словом, в точности уровень и стилистика того самого марктвеновского редактора сельскохозяйственного журнала. Как они ржали и как краснели перед друзьями. Почему, собственно, и начали рассказывать всем подряд, не дожидаясь ехидных вопросов. Разумеется, за всем этим нарисовался Миша. Забавно – но он умудрился выяснить мой круг общения, но при этом умудрился не выяснить, где я сам работаю. Ух с каким восторгом тот, который сотрудник, рассказывал, как журналист вдруг обратил внимание на то, что весь коридор завешен моими фотографиями, и тут же, сославшись на срочное дело, бросился бежать, а для завершения интервью позвонил через пять минут с соседнего таксофона!

Пока я размышлял, как на сей демарш правильно отреагировать, – реагировать-то безусловно надо было, но абсолютно неясно, каким манером, – появился шестой. Шестым был знакомый врач со «скорой». Знакомый ещё по спасательному отряду, который я когда-то очень давно возглавлял в течение пяти лет подряд. Шестой – вдруг за кружкой пива начал жаловаться, что совсем-де пресса опустилась и разложилась, про «скорую» вот, которая худо-бедно выжила и работает, несмотря на проблемы с финансированием и прочим, начала писать мерзейшие и гнуснейшие пасквили, называя персонал «скорой» врачами-убийцами, поливая их такими помоями, что дальше некуда… И главное – хотели ведь найти журналиста, табло начистить, так нет, никто в том агентстве не знает, кто он таков. Даже то, кто статью в печать пропустил, осталось неизвестным

Врачей «скорой» я уважаю. Не раз их вызывал – и себе, и друзьям, и родным, не раз с ними сотрудничал… Есть, конечно, отдельные и алкаши, и неучи, но – ну очень отдельные. А так – скорее подвижники. В общем – выслушать оказалось мало, пошли смотреть в Интернете, о чём речь. Да. Гадость феноменальная. То, что под копией этой статьи на сайте «скорой» сотни возмущённых откликов, вполне закономерно. Имя-фамилия журналиста – поиск даёт ещё три сходных пасквиля на другие темы и фиг что больше. А там, где первоисточник – нет ли пространства для комментариев? Что там пишут? Поискали первоисточник. Не знаю уж зачем, по привычке, наверное, – но в Гугле я кликнул не переход на саму страницу, а просмотр страницы, сохранённой в гугловском кэше. И – надо же! Под текстом стоят совсем другие имя-фамилия. Ленкиного Миши! И всё это – в том агентстве, где Миша работает, причём работает аж редактором отдела науки. А кто вам там в агентстве сказал, что неизвестно, откуда статья? Такой-то… Ну так он сам её и написал, а уже разместив в ленте, понял, что огребёт. И заменил свою фамилию на псевдоним. Ребята его сразу поймать не смогли – из агентства его уже взашей выгнали. За другое. Впрочем, в ту дискуссию на сайте «скорой» я пару намёков кинул – если кому интересно станет, найдут. Стало. Нашли. Написали там же в открытую. Когда-нибудь – аукнется.

Вот я сразу и отписал Ленке. Что предупреждал. Что это письмо – не угроза, не просьба, а информация для неё. Что на этот раз меры приму, а некоторые – уже принял. Что отвечать незачем, всё равно читать не буду. Добавил, что она мне в письме хвасталась, будто их уже пару лет как обещают взять в действительно интересную экспедицию, – так я подозреваю, куда. Слишком оно предсказуемо. Раскопки на Алтае или по соседству. Не советую. На тех раскопках всякий раз целая куча моих родственников болтаются, а некоторые так и в лицо её знают. Как в воду глядел, кстати. В следующий раз они поехали на раскопки в Туву. И к ним – подъезжали на машине двое моих родственников, ненадолго правда. Но тот, который её в лицо знает, – оставался в машине. А ещё стояли они на одной из раскопок – по соседству с деревушкой, где ещё одна моя знакомая живёт. Наверное, в отъезде была, иначе бы нагрянула. Потому как фанатка и археологии, и фотографии, и спелеологии – мигом бы общий язык с Ленкой нашла. А новеллу она читала, и вопросы – задавала.

* * *

Полгода спустя:

– Знаешь, Володь, статья была действительно очень гадкая. Нельзя было так писать. Я это Мише так и сказала. Но она была написана по реальным событиям, когда «скорую» действительно пришлось ждать очень долго и, не дождавшись, вызывать за большие деньги коммерческую.

– Извини, Лен, но статья вообще о другом. А какие пробки в Москве на дорогах – ты знаешь не хуже меня.

– Ну да, но одно дело – когда кто-то, а здесь с моей мамой было. У неё давление высокое, она вызвала медсестру из поликлиники, чтобы сделала укол, снижающий давление. А та всё перепутала – и наоборот, укол для повышения давления поставила. Мама сразу в обморок и свалилась.

– И что – медсестра, видя это, ушла? Не бывает. Кстати, ТАКОЙ путаницы – тоже не бывает. У тебя мама, как ты рассказывала, под постоянным наблюдением, тут не путают.

– Не знаю. Она мне позвонила, что ей плохо, я приехала – а она в обмороке лежит. Мне пришлось Мишу вызвать на помощь.

– Ничего не понимаю. Когда это было?

– В январе.

– Слушай, а это было не сразу же после того, как ты маме «всё» рассказала, она «раскаялась» и ты политического убежища попросила, но потом передумала?

– На следующий же день…

– Ты что, правда не понимаешь, что это была очередная симуляция, специально для того, чтобы вызвать Мишу, заставить вас вместе её обихаживать и на том тебя у него оставить?

– Мама – не симулянтка!

* * *

В том же апреле – Ленка вдруг приняла Лёшино приглашение ехать к нему на празднование в катакомбах совмещённого дня рождения – и его собственного, и Тани, его жены. Одна. Я спросил, на который из двух дней – специально, чтобы приехать самому на другой, не встретиться. Оказалось – на оба. Пришлось самому не ехать, а Лёше с Таней – оставаться без моих поздравлений.

– Володь, а ведь ты во многом, наверное, прав был, что попросил. У Ленки сейчас всё ОЧЕНЬ плохо.

– Чуть-чуть подробностей – можно?

– Да нету никаких подробностей. Манера вести разговор, манера держаться, куча разных мелочей, ни одна из которых ни о чём не говорит. Но если в сумме – всё очевидно с первого взгляда. Все эти мелочи показывают, что человеку очень плохо. И причина, скорее всего, не только в нём. Может быть – и не столько в нём. Но то, что Ленке сейчас нужна помощь, – точно. И помочь ей – очень хочется. Буду пробовать, хотя не знаю как.

– Обо мне – был разговор?

– Почти нет. Только за столом, в ходе общего разговора, спросила, часто ли я с тобой вижусь. Ответил, что да. Она начала опять открывать рот, но кто-то перебил, и к теме уже не вернулись.

– Как в целом, если кроме?

– Знаешь, выглядит вполне адекватно. Если наркота и была, то вряд ли тяжелее травы. Единственное – никому не сказав, посреди ночи вдруг убежала в пещеру вдвоём с моей моделью. А пещера новая, большая, запутанная, карт пока нету… Когда они через несколько часов не вернулись, мы поисково-спасательные работы даже устроили, но быстро нашли.

– Будешь продолжать?

– Конечно. К тому же Ленка сама под конец попросила, если куда будем выбираться, то приглашать её как можно чаще. Только вот мы на весь май уезжаем, а в июне она на всё лето уезжает, так что уж не знаю, как оно получится.

* * *

– Да нет, Володь, дёргаться я начала не в апреле, а гораздо раньше. Всё хотела выполнить обещание и к тебе приехать, или Лёшу попросить, чтобы вместе, но Миша всё никак не отпускал. В Толпинскую каменоломню второй раз съездила, теперь без Миши. Но к апрелю Миша на всё забил и сказал, что я могу делать всё, что мне угодно. Тогда я в первый раз поехала к тебе, но постояла около подъезда, так и не решилась войти, поехала назад. И вот только тогда – я поехала на Лёшин день рождения. Думала, что раз вы друзья, то я там тебя встречу. Но тебя не было. Я хотела тогда ещё Лёшу попросить, чтобы вместе к тебе приехать, даже говорить начала, но – перебили, а начинать второй раз было уже выше моих сил.

Значит – дурак. Самые разные варианты просчитал, а такого вот не смог. Возможность такую даже не мог предположить, иначе поехал бы куда-либо по соседству и звякнул бы на мобильник либо Лёше, либо ей. А тоже любопытно. Обычно я на расстоянии чувствую, если у Ленки что-то плохое происходит. Много раз проверял, много раз убеждался. Но вот ощущение, что она стоит где-то около подъезда, – у меня начало возникать позже. Дважды было. Один раз настолько мощное, что я, возвращаясь, даже заложил около дома круг, чтобы выйти с неожиданной стороны, увидеть пораньше и прикинуть, что делать – то ли подходить, то ли укапываться на запасной аэродром.

* * *

Наконец – последнее из апрельских событий было таким. Я совершенно случайно, сканируя Интернет, вдруг вылез на какой-то форум. Где кто-то, вероятно из моих знакомых или просто из начитавшихся новеллы, под очередной Мишиной слёзной просьбой взять его в очередную экспедицию с перечислением кучи несуществующих талантов и умений – отреагировал, что никому не советует, и даже воткнул ссылку на новеллу. Миша решил, что это я, и разразился кучей гневных воплей в мой адрес. Я, разумеется, отписал, что вот теперь это точно я и хватит ему врать… Этот идиот немедленно разразился там очередной серией воплей. Из которой следовало, что всё вру – я, что никаких тридцати мест работы у него сроду не было, во всей трудовой книжке, мол, ровно две записи. Что никакой кучи купленных дипломов нету, а есть ровно один и честный. Привёл якобы Ленкины слова, как она-де его тогда, в самом начале, умоляла «спасти от чар этого фотографа», и в этом роде. Слова Ленкиной матушки, если не ошибаюсь. Во всяком случае – в её стиле, у Ленки подобного стиля и подобной лексики сроду не бывало, не говоря уж о конкретных фразах. Я её, конечно, спросил.

Вот тогда-то я и сделал, наверное, самую свинскую вещь во всей истории. Ленка в конце предновогоднего письма – попросила его текст в новой версии новеллы если и задействовать, то чтобы не попало в Интернет. Иначе её немедленно из дому выгонят, а на тот момент ей этого не хочется. Сейчас – меня на том форуме прямо и недвусмысленно провоцировали пустить письмо в ход. Вот я ей и отписал, что пусть думает. Если найдёт способ удалить всё на том форуме или добиться у Миши принесения там извинений за враньё – пожалуйста. Если нет, но до сих пор категорически возражает против публикации кусков из того письма – пусть скажет ещё раз открыто. Будет неприятно. Но проглочу. Не произойдёт ни того, ни другого – сроку неделя, потом делаю. И – сделал. Вывалил в тот форум опровержение каждого написанного им слова – Ленкиными фразами. По пунктам. Больше он в том форуме не появлялся.

По идее Ленка должна была страшно обидеться. Я с открытыми глазами шёл на это. И всегда буду идти. Если есть горы лжи – оружием является только правда. Вне зависимости от того, что она может оказаться неприятна, и от того, кому она может оказаться неприятна.

* * *

В июне они никуда не уехали, Лёша пару раз Ленку куда-то приглашал, но она опять не смогла. Хотя по телефону – плакалась, что никуда не может съездить, с Мишей они всего пару раз куда-то выбрались и то на один из сплавов по коммерческому маршруту, и на этом – всё. Остальные поездки он обещает и отменяет, обещает и отменяет… Этого можно было ожидать. Я ведь в новелле не шутил, он теперь действительно будет всю жизнь трястись как тот заяц.

Просканировал Интернет. Гражданин теперь объявился в интернет-версии газеты «Правда». Преимущественно в качестве автора фоторепортажей плюс пары заметок. И то и другое – типовые заметки балдеющего и глуповатого экскурсанта в сопровождении не менее отстойных фотографий, чем он сыпал на фотосайт. Удивительно, как брали-то. В Москве же прорва приличных фоторепортёров! Или – задаром отдавал, а «Правда» совсем бедная газета? Нашлось и ещё кое-что забавное. Пожалуй, ржал от души. Это когда президент Путин отвечал по телефону всем желающим. Оказывается, в Интернете существует полная версия этой прямой линии, без купюр. Вот туда-то поисковик меня и завёл. Клиент умудрился отметиться дважды. Задать два вопроса с интервалом три минуты. Оба они остались без ответа и в «чистовую» версию прямой линии не попали. Но ответы там нафиг неинтересны. Интересны сами вопросы. В первом из которых клиент, подписавшись как частное лицо, спрашивает, почему до сих пор не поставили под запрет деятельность всех политических партий коммунистического толка? А во втором, подписавшись корреспондентом газеты «Правда», тут же спрашивает, а почему не соблюдается демократия, почему права некоторых партий, например коммунистического толка, в политическом процессе оказываются ущемлены? Ну не цирк ли?

А потом – они таки опять уехали на раскопки. В Туву.

* * *

Мы – тоже уехали. Наплевав на всё, сделав усилие над собой – я повёз Нику на Тиман. Практически в те же места. Даже хотели продублировать финальную часть маршрута, выйдя через Печорскую Пижму, но не удалось. Не тот мотор взяли, не микроскопический водомёт, а довольно мощную винтовую Хонду. Которая по ультранизкой воде цеплялась за камни. Так что шли на подъём медленно, резали тучи шпонок, уродовали винты… Но поездка получилась всё равно фантастической. Большое моторное надувное каноэ на двоих вместо пластиковой сопли на троих – отменная штука. Была и рыбалка, и не только хариус. Великолепно брала крупная сёмга, не тот искусственного разведения норвежский генно-инженерный гибрид, а настоящая. Вкусная. Та, с которой приходится бороться всерьёз, которую с места-то сдвинуть трудно, а вся река от её прыжков начинает на берега выплёскиваться. Вытащив которую – от переизбытка адреналина сидишь и полчаса откисаешь, пока руки перестанут трястись. Удалось сделать несколько преинтереснейших геологических наблюдений, пока что есть даже шансы на то, что нашли месторождение. Агатов опять же ведро набрали, некоторые даже красивые. Всерьёз опробовали новую аппаратуру. Надоело мне делать картинки, лимитированные в формате, к тому же не имея возможности управлять пластикой и геометрией изображаемого пространства, так что перед сезоном напряглись мы и купили многотысячедолларовый фотокомплект большого формата. Построенный в точности так же, как камеры столетней давности, но из современных материалов и с рассчитанной на компьютерах самой лучшей оптикой самых лучших производителей. Та самая выставка показала необходимость. Раз людям НАСТОЛЬКО нравится – нельзя продолжать идти той же дорогой. Надо менять стиль и резко улучшать качество. Этим любитель и отличается от профессионала. Удачное – не становится кормушкой, не превращается в поток одинакового, а, наоборот, становится вершиной, с которой надо спуститься и лезть на следующую, заставляет переучиваться, менять подходы… И разведывать пути дальше. В неведомое.

Нет, это не была единственная наша поездка. Мы ездили много. И далеко. А в некоторые поездки и сына брали, так что он теперь боевое крещение по полной прошёл. И в пороге третьей категории за бортом побывал в год и два месяца, и через Онежское озеро в шторм на утлой лодке ходил, даже купался в его ледяных водах в начале июня, и отсиживался от дождя по три дня, не вылезая из палатки… А в прошлом году, когда ему полгода было, и на Реке бывал, сырых хариусов ел, лесной малиной заедал, и даже ко входу в пещеру подносили… Просто это другая история, не в кассу она здесь.

* * *

По приезде опять просканировал Интернет. Гражданин Миша завалил весь правдинский сайт своими карточками. Трусость – лезла из всех щелей. Там, где в кадр попадала Ленка, – она объявлялась то случайной прохожей, то сотрудницей Санкт-Петербургской кунсткамеры… Там, где он использовал её кадры, он уже не объявлял их своими, но всякий раз придумывал ей какие-то идиотские псевдонимы… В общем, всё закономерно и ничего интересного.

А вот в середине сентября интересное произошло. Хотя – скорее непонятное, чем интересное.

– Володь, это Лёша. Мы тут на Севере были, только что вернулись. Мне там Ленка на мобильник названивала, срочное дело, говорит, было. По роумингу объяснять не стала, обещала со мной связаться, как только вернусь. Не связалась. И телефоны у неё не отвечают, ни мобильный, ни домашний. Причём на домашнем теперь нет определителя, а всегда был.

Явно что-то назревало. Ленка потеряла контактность почти совсем, и Лёше, который у неё таки был лучшим из друзей мужского пола, – она за три года всего один раз звонила по собственной инициативе. Да и то не просто так, а мою новеллу дать прочитать. Не говоря о том, что она прекрасно понимала, что Лёша – преимущественно есть канал связи со мной на аварийный случай. Да и о том, что у меня дважды возникало то самое ощущение, что она вокруг подъезда крутится. И видел я её разок в метро неделю назад. С изменившимся стилем одежды и походкой, даже напоминавшей настоящую. Если нет архисерьёзных оснований к обратному – я слово держу. Умудрился с дистанции метра на встречных курсах, как только узнал, сманеврировать так, чтобы не заметила. Так что случай был, похоже, что и вправду экстренный.

Больше месяца я Ленку искал. Мёртво. Совсем было собрался подключать «тяжёлую артиллерию». Допуская небольшую, но всё же вероятность того, что она опять с ним на Юг на раскопки уехала, – ждал ноября, когда все полевые работы прекращаются. В самом конце октября она объявилась в Москве. Таки действительно опять на раскопках была. Ну что за дура, прости Господи? Готовить просьбу о помощи при срыве – и тут же ехать опять? Кошмар.

* * *

Примерно в это же время я напечатал, оправил и повесил на стенку первые фотографии с новой аппаратуры. На чём впал в депрессию. Поняв, что всё, что снимал до этого, – полная ерунда. Метровые снимки можно было рассматривать в лупу, но это – такие мелочи… Пластика картинки – вот это да. Ну почему объективы, самые лучшие, самые дорогие, для малого и среднего формата – ну да, картинку рисуют… Но повесить рядом снимок, сделанный большим форматом с оптикой дешевле втрое, – и каждая деталь ближнего плана на нём настолько объёмна, что хоть бери её руками и снимай с картинки? Даже при одинаковом формате отпечатка. Даже при одинаковой плёнке, одинаковом свете, одинаковом масштабе увеличения? А невиданная ранее свобода в коррекции перспективы, в том, как можно разбросать, какие из объектов будут в резкости, а какие – размыты. И насколько… Когда можно одновременно ввести в резкость росинку на переднем плане, человека на среднем и дерево вдали? Когда можно снимать снизу высокое дерево, а оно на картинке не выйдет падающим? Словом – шок. Я вдруг понял, что я не просто не умею снимать сам. Оказывается, я вообще ни разу в жизни не видел живьём ни одной действительно хорошей фотографии. Только репродукции с них, а это – совсем не тот коленкор. Половина жизни, однако. С ха-а-а-арошим гаком. А тут ещё и Лёша, и не он один, посмотрев репродукции этих картинок в Интернете, начали изумляться, с чего бы это я начал такую ерунду выставлять, что по карточке даже непонятно, зачем она снималась?

Позвонил Лёше с Таней, пусть в гости приезжают. Смотреть и убеждаться, что картинка в Интернете и картинка на стенке могут быть очень разными сущностями. А заодно и меня утешать, во скорби и расстройстве пребывающего. Наварил еды, запасся выпивкой…

Телефон:

– Володь, мы от подъезда, напомни код, плиз. Кстати, ничего, что мы втроём?..

– Конечно, ничего. Ко мне и вдесятером можно и должно.

Звонок в дверь.

– Заходите, рад видеть. Привет, Лёш, привет, Тань. Лена?.. Ты?..

* * *

В квартиру её пришлось заводить под руки и помогать раздеваться. То же самое странное, почти судорожное напряжение всех мышц. Вероятно, она опять не замечала происходящего вокруг. Во всяком случае – до невозможности переигранный спектакль Ники, из которой слегка сыпались искры и которая минут пять подряд с сумасшедшей скоростью носилась вокруг, всячески демонстрируя, что не знает, кого это привели, и заставляя Лёшу выискивать на стенах Ленкины карточки и приносить в прихожую для демонстрации, остался неоценённым. Лёша объяснял, как он таки дозвонился до Ленки, и она тут же заставила его привести её сюда, причём обязательно без предупреждения, так как опять хотела остановиться перед подъездом и ещё раз подумать. Как ему неудобно, но он всё же окольными путями – пытался дать понять… Но я же ему предоставил свободу действий… Нафиг извинения. Всё правильно. Я уже давно знал, что примерно так и получится, и даже знал, примерно когда. Вот чего я решительно не знал – так это как себя вести и о чём говорить. И чего ждать – просьбы о помощи или вовсе даже наоборот. Всё же – мои последние демарши были вполне свинскими, и Ленка вполне могла появиться и для поругаться, попросить, скажем, в покое её оставить… Тем более, Лёша успел сказать, что, по его впечатлению, опять косвенному, – разговор намечается отнюдь не мирный и дружелюбный, а вовсе даже наоборот.

Пошли на кухню, в курилку. Для разгона зарядиться пивом и подумать. Не знали, что делать, – все присутствующие. Все, в каком-то нервически-приподнятом состоянии, со страшной скоростью, перебивая друг друга, вываливали самые смешные эпизоды последних экспедиций. Идиотизм? А предложите что-нибудь ещё… Кроме Ленки. Ленка сидела на полу в обнимку с бутылкой, меланхолично посматривая то туда, то сюда. Почти все сидели на полу. У меня на кухне нет лишнего места, и потому нет ни стола, ни стульев. Только Таньке досталось сидеть на заячьей конуре, да ещё Ника, до сих пор не понявшая, как себя вести, всячески мостилась у меня на коленках. Мимо пробежал кролик. Ника, поймав его за шкирку, не преминула продемонстрировать его Ленке, пояснив, что это – наш ответ её крысам.

Когда всеобщий первичный словесный понос пошёл на убыль – заговорила Ленка. Тихо сказав, что про совпадения и приколы – так у неё они тоже пошли плотным косяком. И примерчик сразу привела про то, как две недели назад, в Адыгее, она пошла в одну пещеру. И там – был фотограф. Мой большой друг, раньше живший и работавший на Пинеге. Уехавший оттуда пару лет назад и затерявшийся на просторах. Как на следующий день там же – она пошла в другую пещеру. С местным парнем, большим фанатом спелеологии. И как в пещере он начал хвастаться, что перечитал всю спелеологическую литературу, а одну книгу чуть ли не под подушкой держит и по сотому разу перечитывает. Мою книгу. Как она, услышав это, пошла одна по пещере куда глаза глядят и основательно заблудилась.

Пошли смотреть фотографии и новую технику. Ленка ходила отдельно, в сопровождении Ники. Смотрела молча. Ника её ехидно спрашивала, а где её большой чемодан, почему она без него пришла? А зачем тогда пришла? По конкретному делу? Нет. Просто так? Опять нет. А зачем? Молчание…

Поужинали. Опять в курилку. Повёл Ленку показать на компьютере ненапечатанные фотографии из последнего. Немного показал. Ленка выглядела настолько странно, да и разговор всё не заводила, так что ушёл и попросил Нику меня подменить. Вдруг разговорит? Ника ей попоказывала немного. На разговор всё равно не тянулось. Улыбка до ушей и прострация. Вдруг до Ленки дошло, что Ника ей свои карточки показывает.

– А где Володины?

– А ищи их сама.

И Ника, закрыв на экране все окна, тоже отбыла в курилку, оставив Ленку перед пустым монитором. Объяснив мне, что странный у Ленки голос. Без эмоций вообще. Неприятно. Обычно она, услышав у дамы подобный голос, старается с ней больше не общаться.

Пожалуй, окольные пути исчерпаны. Надо в лоб.

– Лена, а вот теперь честно – зачем пришла? Говоришь, что без дела, но не просто так. И как эти два утверждения сочетаются?

– Да, без конкретного дела… И не просто так.

– Ругаться никак?

– Да ты что? Я – никогда в жизни не собиралась с тобой ругаться. И никогда не буду. Что бы ни произошло.

– А тогда – зачем?

– Ну ты же сам прекрасно всё понимаешь. Я – в глубокой жопе. Я с самого начала была в этой жопе. Я понимала это с первой минуты. Я сотни раз пыталась вырваться, но так и не смогла. И с каждым разом это становится труднее и труднее. Вот я и пришла.

– Но ты понимаешь, что одно слово лжи – и я тебя выгоню, причём насовсем?

– Если бы я собиралась врать, не было бы мне смысла сюда приходить. Я тогда ещё, сразу после твоего жёсткого письма, – дала себе зарок остановиться. Не врать больше никогда и никому. Ни в одной мелочи. Я даже Мише перестала врать. Он даже знает, что я здесь.

Ленку несло. Мне помаленьку становилось жутко. Она рассказывала страшные вещи. Как мало-помалу разрушалось всё то, чем она жила. Терялись любые надежды. Как Миша с самого начала врал ей всегда и во всём, по поводу и без повода. Как он предавал её на каждом шагу. Что она его никогда не любила и не любит, а любила только меня. И всё это – с улыбкой до ушей и, действительно, абсолютно ровным и абсолютно лишённым эмоций голосом. Мне становилось откровенно не по себе. Под воздействием спиртного она обычно совсем другая. А наркотики – я опять готов прозакладывать голову, что сейчас их нет. Когда угодно, но в данный момент чисто. Но ведь такого – не может быть!

– Лена, но как? Почему?

– Просто я всегда была гораздо слабее, чем ты обо мне думал. Я просто сдалась.

– А помощи попросить?

– Я не могла сюда прийти после случившегося. И ещё – я не могла войти в этот дом, пока волосы хоть сколько-то не отрастут.

– Приходить – не обязательно. Одно письмо, один звонок – и я бы через час тебя куда угодно отвёз и обустроил бы там.

– Знаю. Я предала тебя. Я не могла предать ещё и его.

– Почему? Он же испоганил тебе всю жизнь? Он же – мразь самая последняя?

– Да. Знаю. Он именно такой человек. Но каждый раз, когда я совсем собиралась уйти, – он как-то добивался, что мне его становилось очень жалко.

– Наркотики?

– О наркотиках – разговор отдельный и долгий. Не сейчас. Нет. Он не наркоман.

– Но у него же все его вирши пропитаны темой наркотиков и очевидно написаны под дурью?

– Да. Стихи совершенно бессмысленные. Да, тема наркотиков там есть. Но это – абстрактно. Он сам их не употребляет и даже боится. Я сама ему траву предлагала, но он курить не стал.

– Но ведь я же сам видел очевидную картину винта у тебя и у него, да и Аня унюхала?

– Всё можно понять не так, всё можно перепутать.

– Бр-р-р-р-р-р-р. А ты не допускаешь, что он тебе подливал? Вспомни, как он тогда визжал, что я тебя опоил? Кто громче всех орёт «держи вора», не сам ли вор?

– Нет, не допускаю.

– И всё же. При том что ты сейчас рассказала – ты должна его лютой ненавистью ненавидеть?

– Володь, я не умею ненавидеть. Беда это моя. Я только любить умею и жалеть.

– Так ты что – его всё же любишь?

– Ты лучше меня знаешь, что нет. Не было этого, нет и не будет. Только жалость.

Блок стоял на трёх темах – матушка, наркотики, а также кто и зачем Мишу подсунул. На сознательную ложь не похоже. Опять смахивает то ли на гипнотический, то ли на самогипнотический блок с искренней верой в то, что говорит. Проверял на мелочах, даже скользких, – ни разу на лжи не поймал. Кроме одного момента.

– Лен, а вот ты говоришь, что Миша и с братом, и с матерью почти перестал контактировать. Ни на одной работе он не выдерживает испытательного срока, выгоняют. Это я знаю и без тебя. То, что у тебя учеников осталось мало, а новых ты не ищешь, – я тоже знаю. Прости, но на что вы сейчас живёте-то?

– Да так. Но Миша сейчас работает, нашёл новую работу. Я там была, спрашивала его начальство. Кажется, они им довольны.

– Врёшь ведь?

Молчание.

Ладно, одну ложь – можно сделать вид, что не заметил. Остальное – намного честнее ожиданий. Поднял тему моих впечатлений о гипнозе и о памяти – получалось, что Ленка то одно помнит блестяще, а другого не помнит, то строго наоборот… Может быть, стоит психиатру показаться? Я могу хороших найти.

– Да знаю я, что с психикой у меня швах. Посмотрим. Вот если вырвусь, вот тогда и продолжим эту тему, а сейчас не время ещё.

Про отчима рассказала. Что он, по её мнению, – хороший человек, только глуповатый и слишком эмоциональный, она с ним иногда даже водку пьёт. Что Миша ему мозги запудрил, да и лицо моё ему не понравилось, вот он в это и полез тогда.

– Лен, а ты ему рассказала, в каком дерьме он участвовал-то?

– Неа, я маме рассказала, хватит. Может быть, она ему передала, может быть – нет…

– Лен, но ведь если человек сделал говно – одно из двух ведь нужно, либо наказать, либо рассказать, и предоставить возможность исправить, разве нет? Если он, как ты говоришь, человек хороший – то ему ведь обязательно надо рассказать?

– Не знаю, это уж пусть мама…

Ленка – расплывалась от счастья, что наконец попала в эту квартиру. Улыбка вообще не сходила с её губ, глаза сияли тем самым старым светом. И всё же… Наконец, понял, чт? именно всё же. Я лез из кожи вон, пытаясь то на одном интересном остановить её внимание, то на другом… Фотография, музыка, путешествия… Опять же, кроме единственного момента – у неё ни разу не дрогнуло ничего. Ни губы, ни глаз, ни голос. Выслушала, сказала, что у неё ничего уже не получается, поэтому она и говорить не хочет, – и смена темы. А вот тот единственный момент…

– Лен, а мы вот на Пинегу собрались.

– Я тоже хочу…

– Поговорю с Никой. Я, будучи уверен в твоём скором приходе, – спрашивал её, что делать, если ты на Пинегу запросишься. Она сказала, что уверена, что не запросишься ни в коем случае, и дальше обсуждать не стала.

– Знаешь, а я ведь у Лёши ещё в апреле попросилась на Пинегу.

– Это как? Я же им только в сентябре предложил…

– Они в апреле ещё начали планировать, это потом они свой план на твой поменяли.

– Не боишься? Мы же – на Железные Ворота пойдём!

– Это где у вас странные вещи происходили? Так я, ещё когда мы вместе были, просила тебя, чтобы ты меня туда отвёз…

Спросил, не надо ли её прямо сейчас эвакуировать. Нет, она должна уйти сама. Когда? В пределах месяца. Сначала нужно работу найти, себя и маму содержать. С работой – нужна помощь? Нет, уже начала искать работу гувернантки. Давай всё же помогу чем могу? Нет, нет, нет, всё сама, всё сама…

– А куда пойдёшь?

– К маме, здесь вариантов нету…

– Лен, не верю я ей, давай найду хотя бы на пару месяцев на нейтральной территории убежище...

– Нет, не надо. Я должна всё сделать сама, иначе ты меня уважать не сможешь. И – только к маме, это даже не обсуждается.

Ребята ушли, Ника присоединилась к нам. Попробовали ударно по музыке прокатиться – час подряд ставили диски с лучшими моими находками, любимых Ленкиных групп. Ни разу уши не навострила. Сказала, что сама сейчас только «Кинг Кримсон» слушает. Ужас. А на концерт их – ходила? Нет, Миша её только на Джетро Талла один раз сводил. Ещё хотела на Сузи Кватро пойти, но денег не было.

Всё-таки ушла. К последнему поезду метро. Когда перед дверью опять упомянулась Пинега, Ленка стеснительно спросила, а сколько надо будет денег на экспедицию, – искры из Ники посыпались уже всерьёз. Уже на меня. А какова была реакция, когда спросил разрешения Ленку до метро проводить… Пришлось отказаться от этой мысли. Жаль. Ничего такого вовсе не имелось в виду, но Нику понять тоже можно. Так искрами сыпала напоследок, что даже Ленка хоть раз, да огрызнулась встречь.

* * *

Назавтра позвонил. Ленка была весела и почти счастлива. Сказала, что уже точно решила. Спросила, нельзя ли с подругой питерской, которая через несколько дней приезжает, в гости зайти, картинки показать? Конечно, можно. Похвасталась, что проходит медкомиссию для работы, редкость это, не любит врачей, но пошла. Была у невропатолога. И тот сказал, что у неё чудовищным образом задрана эмоциональность и по самое не могу задраны все рефлексы, так что даже при классическом по коленочке молоточком она его чуть ногой в лоб не съездила. Эх, если бы я прямо тогда слазил в справочники и посмотрел бы, что это значит в свете того, что я уже знал…

– Да, Володь. Я долго думала про то, что ты насчёт гипноза сказал. Так и не поняла, что, на чём и почему я забываю. Зато вот знаешь, где и гипноз, и всё остальное на полную катушку?

– Где?

– Помнишь вторую Лену? Я её долго-долго не видела. А сегодня вдруг решила к ней съездить. Вот она – точно как будто под гипнозом. Вся другая, вся не такая. Совершенно неадекватная. Как будто во сне разговаривает. И знаешь – у меня сложилось впечатление, что это связано с Сашей, сыном твоего друга Георга.

– Тоже наркотики?

– Нет.

Георгу я позвонил немедленно, спросил прямо. Про наркотики – знает. Но ничего не может сделать. Про вторую Лену – нет, не знает. Спросил, если так вопрос встанет, Ленка может ему позвонить? Долго мялся, но потом согласился.

Вообще всё становилось всё более и более странно. Перетрясал в памяти тот разговор у меня дома. Раз, десять, двадцать… Крепло ощущение, что с психикой – совсем беда. Чуть ли не полностью отсутствует малейшее критическое восприятие действительности. Не усомнилась ни в одном моём слове. Не видит, и ведь правда не видит, ничего из ряда вон выходящего в абсолютно нечеловеческих вещах. Пожалуй, про маму в качестве убежища для отстоя она права… Без критического восприятия нельзя ей на нейтральную территорию, пропадёт она там. Придётся и вправду к маме, какой бы гадиной та не была. И – к психиатру. Обязательно.

А ещё – ну очень странно выглядели попытки Ленки быть честной. Три-четыре темы были на предмет правды довольно прочно блокированы, ещё несколько тем пробивались с большим трудом. Ленка действительно старалась не врать, действительно старалась быть честной. Но – господи боже мой, чего это ей подчас стоило. Например, на реплике о Мише, что да, мол, это именно такой человек, как ты думаешь, – её минуты три корёжило и ломало. Физически корёжило и ломало. Гримасы, как будто у неё в горле кость застряла. Реальная кость. Физически застряла, без аллегорий. Она её проталкивала всеми методами. Изо всех сил. Это было видно по мимике лица… По моторике шеи… По резко расширяющимся, как от сильной боли, глазам… И только протолкнув, проглотив – сказала. Жутковатое зрелище. То же самое возникало ещё на нескольких вопросах. А на самых тяжёлых, как, например, когда я её припирал к стенке про роль её матушки, – так и не смогла правду сказать. Пыталась. Опять её крутило и корёжило, опять была «кость в горле», опять были усилия… Но в некоторый момент вдруг успокаивалась – и произносила… ложь. Я не стал тогда ловить её на лжи, немного её было, этой лжи, да и усилия сказать правду – титанические, кстати, усилия – были налицо и на лице. Зря, наверное. Хотя, с другой стороны, попробуй я быть жёстче и дай понять, что каждую ложь увидел, наверное, развернулась бы и ушла, оставив непонятным и непонятым очень многое.

* * *

Назавтра – опять позвонил Ленке. Сказал про разговор с Георгом, про то, что там – тоже наркотики присутствуют. Тему не поддержала. Спросил, уверена ли, что гувернанткой хочет, тупиковая же работа-то? Сказала, что на неполную загрузку. Что это – первое, что пришло в голову. Но и другие варианты также рассматриваются. Найти легко. Опять спросил, если её там держит только поиск работы – то, может, помогу? Нет, поиск не держит, она может и потом найти, пять учеников есть, на первое время хватит. Про психиатра? Да, понимает. Нужно. Как только, так сразу. Слушай, может быть, Миша тебя не отпускает потому, что боится того, как родственникам объяснять будет? Может быть, самим им объяснить? Нет, не те отношения, он им вообще ничего теперь не объясняет. А если соберёшься, а Миша опять тебя уболтает до жалости? Нет, всё сказано, и на этот раз уйду так. Объяснений – не будет.

Чем ближе к вечеру – тем контрастнее прорисовывался центральный вопрос. Если держит не поиск работы – то ПОЧЕМУ ОНА ДО СИХ ПОР ТАМ? Вопрос не находил ответа. Он становился всё острее и острее. И параллельно начало крепнуть впечатление, что в последнем телефонном разговоре – опять была фальшь.

В прошлый раз ситуацию как-то пробило жёсткое письмо. Надо опять. Иначе – снова всё развалится. Рано утром написал письмо, кинув параллельно сэмээску, чтобы почту прочитала.

* * *

Извини, что письменно...

Но, по моему представлению, оно категорически не телефонное, а откладывать – не хочу. Не восприми за ультиматум, условий я никаких не ставлю. Так, ряд вопросов, на которые ты ответь сама себе. Но вопросов важных и срочных.

В среду я поверил, что ты действительно всерьёз попробовала во всём разобраться, что в тебе проснулось достаточное количество воли, чтобы выдраться, что, если тебе чего-то не хватит, ты обратишься за помощью. В четверг при созвоне у меня даже возникло ощущение, что решение ты уже приняла, но исполнение откладываешь, дабы решить ряд проблем (непонимание схемы объяснения, необходимость сначала найти новую работу, дабы матушку подкармливать, и так далее). Оно малопонятно, малоприятно, но свои резоны имеет.

Вчерашний же разговор – оказался иным. Я его неоднократно и дословно прокрутил в памяти, прежде чем написать это. Во-первых, в нём уже не чувствовалось той уверенности и той решимости. Во-вторых, то, как ты его прервала, начав объяснять, почему прерываешь, но повесила трубку, даже не закончив фразу, – означает, что он начал открывать дверь, а ты слишком сильно не хотела, чтобы ему стал известен даже сам факт звонка. Настолько сильно, что даже не успела проститься. Знаешь ли, это опять пахнет двойной игрой. А ведь договаривались, что не будет этого. Если не прав – с радостью извинюсь.

В-третьих. Основное. Идею, что все объяснения уже даны, прочие причины сняты и единственное, что тебя там держит – жалость, я таки не воспринимаю. Либо в этом опять есть фальшь и недомолвки, либо – а почему ты до сих пор там?

Извини, опять буду жёстким. Одна из первых отправных точек для чего угодно в мире совместима с моим пониманием этики – это такая вот вводная, что ЗАКОНЧЕННЫЕ ПОДОНКИ ДОСТОЙНЫ ЖАЛОСТИ В ТОМ И ТОЛЬКО В ТОМ СЛУЧАЕ, ЕСЛИ ОНИ ПУХНУТ С ГОЛОДУ. И что максимальный размер проявления этой жалости – тарелка супа и булка хлеба одноразово. Извини, я всё же не Христос. Жалость к человеку, сначала соблазнившему тебя ПОДЛОСТЬЮ И ТАЙНО ПОДЛИВАЕМЫМИ НАРКОТИКАМИ, а потом повторно захватившему тебя ПОДЛОСТЬЮ, ТРУСОСТЬЮ, ЛОЖЬЮ И ЧУЖОЙ СИЛОЙ, испоганившему немалый кусок твоей жизни и моей жизни, испоганившему вещи и места, которые я показывал ТЕБЕ, а ты отдала их ЕМУ НА ОСКВЕРНЕНИЕ, сломавшему тебе психику, – это полное отсутствие самоуважения, а заодно и личная пощёчина мне. В угоду этой ошибке природы – ты неоднократно и меня и себя по-крупному предавала. Я видел за этим дополнительные внешние причины, служащие тебе частичным оправданием, и – прощал. Но уже год назад их, судя по твоим словам, уже не было, как нет и сейчас. Год назад хотя бы существовал некий элемент внезапности, на это тоже что-то можно было списать. Сейчас же – ты полгода готовилась. И тем не менее – висишь в выборе. Выбираешь между жалостью и совестью. Если верить твоим собственным словам – освободившись от всех дополнительных влияющих соображений.

Опять извини, но если этот выбор требует более одной минуты, то это опять игры с совестью, которых я не понимаю и никогда не пойму. В общем, чувствую, что на подходе очередное предательство, а сидеть спокойно в ожидании не хочу. Надоело как бы. В этих терминах и категориях душеспасительных бесед больше не будет. Либо имеет место быть лживый выблядок, ни единому слову которого веры нет и никогда не будет, и любой спектакль, им устроенный, воспринимается именно как спектакль, исполняемый из соображений выгоды и только выгоды, – и который раз и навсегда перемещается на помойку, где ему и место. Либо – это таки твой любимый муж. Середины здесь нет. А с женщинами, любимые мужья которых – настолько рафинированная мразь, вести душещипательные и душеспасительные беседы как бы бессмысленно и как бы незачем. Вне зависимости от. Знаешь, я и в выборе друзей всегда руководствуюсь примерно этим принципом как одним из ведущих. Людям, даже хорошим и приятным, но водящим компанию с дерьмом, – в мою компанию ходу нет. На то и старинная русская пословица – скажи мне, кто твой друг, а я скажу тебе, кто ты.

Теперь следующая мысль, преследующая меня после этого разговора. Уже насчёт Пинеги. Сложилось устойчивое предчувствие, что ты собираешься со срывом тянуть до поездки, скорее всего – собираешься использовать поездку как непосредственный инструмент, он же предлог, срыва. Опять же если не прав, то извинюсь. Но если я вдруг прав, то этого не будет. Эта поездка особая. Использовать её для достижения мелких целей – никак нельзя.

Последняя мысль, непосредственно с этим разговором не особо связанная. По сумме всего. Кажется, ты не совсем правильно поняла ещё одну вводную. Решения должна принимать ты. Это верно. Исполнять их должна тоже ты. Это тоже верно. Но если я в этом участвую – то не в том режиме, как ты, кажется, полагаешь. Схема, при которой я долго сотрясаю воздух или колочу по кнопкам, а затем ты, вся такая самая умная и всезнающая, ещё месяцами и годами думаешь да перетасовываешь, а потом ставишь меня о принятом и даже исполненном решении в известность, не проходит. Это много раз было, и ничего, кроме очередного дерьма, из этого не выходило. Предвижу и сейчас, что получится, если допустить ту маловероятную возможность, что та программа, которую ты мне изложила, увенчается успехом. Примерно так. Вот ты, предположим, высказываешь ему ещё одну порцию претензий, мало отличающуюся от прежде высказывавшихся порций, собираешь манатки и перемещаешься к матери. Далее – он начинает тебя ежедневно караулить у подъезда, ныть и устраивать спектакли. Ты к нему возвращаешься, потом опять уходишь, опять возвращаешься... И так пятнадцать раз подряд. Параллельно – твоя матушка со всей присущей ей энергией в свою очередь начинает устраивать твою (а точнее, свою собственную) судьбу. Используя то же самое нытье, ту же самую ложь, ту же самую подлость, такие же спектакли. Впрочем – поэффективнее, так как в её арсенале есть ещё и виртуозная симуляция и хорошее умение спекулировать на святых чувствах. Дальнейшее проэкстраполируй сама. Как ты думаешь, мне очень хочется за всем этим наблюдать, периодически похлопывая тебя по головке и приговаривая – ай, маладца, опять сбежала, продолжай в том же духе? Ай, слушай матушку, она только о твоём будущем думает? У меня своих проблем нет? У меня своих нервов нет? Нафиг мне оно такое?

А схема взаимодействия, которую я имел и имею в виду, несколько другая. Решения обсуждаются совместно. Принимаются в итоге тобой. Пока всё в точности так же. Но – немедленно. Это первая поправка. Параллельно с решением – прорабатываются дополнительные действия, гарантирующие его необратимость. Это вторая поправка. Исполняется решение также немедленно. Это третья поправка. Так как немедленное исполнение многих решений имеет свои сложности – в исполнении принимается разумно необходимая помощь. Типа четвёртая поправка. Обсуждаются возможные дурные последствия и предпринимаются меры для их обхода. Не хочу я жечь нервы и силы заведомо впустую. Есть, конечно, ситуации, когда я что-то делаю, не зная твердо, что именно я делаю и что из этого выйдет, но это ситуации разовые, а не годами тянущиеся. Я не играю в игры, когда я твёрдо и точно знаю, что вижу полное решение, а кто-то из этого решения выдёргивает, не посоветовавшись со мной, кусочек, приспосабливает его к делу совершенно неправильным образом, а потом начинает сокрушаться, что опять, мол, нифига не получилось. Всё же я уважаю свой и чужой труд. Либо применяется моё решение целиком, либо чьё-то также целиком.

Такие вот вопросы. Понимаю – жёсткие. Понимаю – неприятные. Понимаю – некомфортные. Но необходимые.

Ответь на них сама себе, пожалуйста. А дальше увидим. Возможно, я через несколько дней позвоню и спрошу, есть ли смысл продолжать контакты. Но возможно, что и не позвоню, буду твоего звонка ждать. Надеюсь, впрочем, что ты всяко сама раньше позвонишь.

* * *

Через полчаса – бипкает мобильник. Сэмээска о том, чтобы читал ответ…

Володя, остановись! Письмо прочитала быстро и весьма поверхностно. Хватило начала, чтобы засесть срочно строчить ответ. Ты наделал кучу неправильных выводов. Прошу далее верить мне! И не делать неправильные выводы там, где они совсем ни к чему. По порядку, хоть и мелочь, но всё-таки: вчера разговор был прерван только потому, что у меня элементарно подох телефон, ты должен был слышать звуки его разрядки, по крайней мере мне они были слышны, но я не думала, что он совсем разрядится. Я была не дома, зарядиться было до вечера негде. Никакой двойной игры нет!!!! Решение моё окончательно и принято давно, исполнение я не собираюсь дотягивать ни до Пинеги, ни до Нового года и пр. Объяснений моему мужу я на этот раз решила не давать, потому как всё время на этом срубаюсь и остаюсь. Объяснений не будет. На этой неделе я решила, что меня здесь не держит ничего. С работой разберусь – проблема эта не так велика, как кажется. ЕДИНСТВЕННАЯ причина задержки здесь на сегодняшний день весьма банальна и проста: я жду отчима с машиной, который может меня со всем барахлом, нотами и крысой перевезти отсюда. Так как намерений уходить с одной «дамской сумочкой» у меня нет. Как только он сможет это сделать, я отсюда уеду. Так как решение принято – сколько его ждать, не имеет значения, ничего не изменится, поэтому просто спокойно жду момента, хотя думаю, что на неделе что-то получится. Обращаться к тебе с этим вопросом я не стала, незачем. Надеюсь, понятно объяснила, и ты не будешь искать здесь каких-то скрытых причин. Нету их, не ищи. Дальше, ни о каких возвращениях сюда речи в дальнейшем быть не может! Поверь ты мне, блин!!!!!!!!! Понимаю, что после всего случившегося это очень трудно, но… Много чего ещё надо прояснить, но это при личной встрече. Я ж тебе сказала, что врать тебе не собираюсь, смысла тогда в общении с тобой нет. Прошу, не трать нервы там, где не надо, я не хочу, чтобы Ника меня ненавидела, привет ей от меня.

* * *

Предчувствие плохого росло. Очевидно было, что никакому отчиму Ленка не звонила. Максимум – матушке. А та, вестимо, наобещала за него, а сама помаленьку динамит, надеется, что Ленку опять уболтают остаться. Сволочь.

Позвонил Ленке. В метро ехала. Про отчима уже на попятный. Он уже вообще не может, нашла вот три варианта друзей с машинами, кто-нибудь из них да отвезёт. В крайнем случае – и такси можно взять, поместится.

– А если через час машину подогнать?

– Нет, сегодня никак, гости из Питера со вчерашнего дома сидят, только поздно в ночь уедут. Завтра.

– А опять уболтает? Мы же не знаем, как он это делает? Опять наркоты подольёт?

– Нет. Уже всё. Вчера уже сказала, что ухожу. Он сказал – хорошо, уходи.

– И не попробовал остановить?

– У него не было возможности, при гостях был разговор.

Связь прервалась. Поезд в туннель въехал. Чорт побери. Ведь опять беда будет. И ведь фиг что сделаешь. Опять упёрлась как последняя дура, опять суёт голову в петлю… Ну почему, зачем, какого – лучшие женщины так часто похожи на противоестественный гибрид страуса с адмиралом Нельсоном? В смысле чуть что – суют голову в песок, а вытащив её оттуда, приставляют подзорную трубу к выбитому глазу, поднимают на мачте флаг «ясно вижу» и, врубив самый полный, несутся в случайном направлении…

* * *

День завтрашний. Звонок по телефону.

– Володь, ты дома?

– Дома.

– Можно я прямо сейчас приеду?

– Конечно.

– Только разговор будет неприятный.

– Приезжай, увидим.

* * *

В квартиру – её опять приходится заводить и помогать раздеваться. Опять жутковатое напряжение всех мышц. И – мой бог, что с глазами! Глаза – горят. Нет, не сверкают. Горят постоянно и ровно. Совсем незнакомым мне огнём. Страшным огнём.

Провожу на кухню, наливаю чай.

– Тебя сразу убивать или погодить?

– Чашку чаю выпей сперва, а там я отгадать попробую. Выпила? Наливай вторую… Итак. Ты вдруг опять обнаружила, что беременна? Тебя или твою мать шантажируют? Он опять тебя уболтал, и ты опять сдалась?

– Так. Во-первых, сразу предупрежу, что фиг вы меня отсюда выгоните. Пока всё не объясню. Не первое. Почти третье.

– М-да?

– Пойми. То, что было в письмах и разговорах, было правдой. До вчерашнего вечера. А вчера Миша стал другим человеком. Он теперь никогда не будет лжецом, никогда не будет трусом, никогда не будет подлецом. Я поняла, что не только я в дерьме. Он – тоже в дерьме. И я должна его оттуда вытащить.

– Он тебя наркотой накачал?

– Нет. Я последние дни ничего не ем, только чай пью. Завариваю сама.

– Ты что, не понимаешь, что он при гостях не стал ничего делать, ждал, пока уедут, а потом – сделал что-то с тобой?

– Нет, не понимаю. Он теперь другой человек, он в дерьме, я должна его вытащить.

– Ты не знаешь, что в таком возрасте подонок не может стать нормальным человеком? Не понимаешь, что это – в точности такой же спектакль, как и во все предыдущие разы?

– Нет, это не спектакль.

– Ты правда не понимаешь, что ни в каком он не в дерьме, что это всё постановка?

– Я знаю, что он там. Он уже полтора месяца как там.

– Постой, полтора месяца назад вы с ним как раз нормально уехали в Адыгею отдыхать и на раскопки, а когда вернулись – и было это две недели назад – он радостно заваливал весь Интернет своими «репортажами», последний за день до твоего прошлого визита сюда? Когда у него хоть что-то не так, он этого не делает…

– Я лучше тебя знаю. У него всё плохо. У него ничего не получается, он со всеми поссорился, раз он решил стать другим – его надо жалеть и ему помогать.

– Что за чорт!

– Пойми! Да поверь ты мне! Блин! Я должна! Ты не понимаешь, что я! Сейчас! Ставлю! На! Себе! Крест!

Любая тема – немедленно возвращается сюда же. Одни и те же ответы – по первому кругу, по второму, по третьему… Ленка уже орёт. Я тоже. Ника ушла в комнату. Фонтаны слёз, мольбы, чтобы я понял, чтобы я поверил… По пятому кругу то же самое…

Пожалуй, всё. Пора прекращать. Не выдержу иначе. Вышел из кухни, обнаружил, что забыл там сигареты, попросил Нику принести. Оделся. И – ушёл. Прогуляться. Если честно – в тайной надежде, что Ника за это время Ленку выгонит. Или та уйдёт сама.

* * *

Фигушки. Когда я через час вернулся – они сидели уже в комнате. Залитая слезами Ленка молотила кулаками по полу и орала во весь голос. Ника, воплощённое спокойствие, по эн плюс первому разу пыталась хоть что-то понять, хоть что-то сделать.

– Лен, ты его любишь?

– Нет!

– У тебя с ним есть общие интересы, общие цели в жизни?

– Нет!

– И ты с ним жить дальше собираешься? Зачем?

– Я должна его из дерьма вытащить!

– Лен, это даже не смешно. Он – сам себя наказал, подлецы должны нести наказание.

– Подлецы – тоже люди! Им тоже надо помогать!

– И ты – ради этого с ним живёшь и жить будешь?

– Да!

– Но ты же его не любишь?

– Если справится – может быть, когда-нибудь и смогу полюбить!

– И детей ему рожать будешь?

– Нет, я хорошо предохраняюсь…

– А когда он опять врать начнёт?

– Он! Этого! Не! Сделает! Он! Знает! Что! Разрушит! Этим! Всю! Мою жизнь! Он меня любит! Любит! Любит!

– Ну а если?

– Я буду изучать под микроскопом каждое его слово. Одна маленькая ложь – и я уйду в ту же секунду.

– Лен, а у тебя самой-то – какая цель в жизни?

– У меня! Сейчас! Одна! Цель! В жизни! Отучить! Мишу! Лгать! И! Подличать!

Ленка, оказывается, вообще не заметила моего ухода. Продолжала разговаривать с Никой как будто со мной. Только уже когда переместились в комнату, да и то сильно не сразу, она заметила, что меня и здесь нет. Спросила Нику, та сказала, что я ушёл. Ноль реакции.

* * *

Наверное, самым жутким зрелищем – была та валяющаяся на полу туристическая сидушка пенковая. Ленкина. Забытая здесь три года назад. В течение разговора Ленка ТРИЖДЫ зацеплялась за неё взглядом, и каждый раз, покрутив её перед глазами, произносила ДОСЛОВНО одну и ту же фразу: «Странно. Похоже, что моя вещь. У меня была такая же. И цвет такой же. И швы – как будто я сама шила…»

На третий раз Ника не выдержала – принесла Ленкины болотные сапоги и рюкзак.

– Лен, заберёшь?

– А что это?

– Твои сапоги и рюкзак.

– Зачем? У меня есть…

– Затем, что они носят названия «Ленкины сапоги» и «Ленкин рюкзак». И никак больше не называются и не будут называться. А если к тебе нет уважения, этих названий в доме звучать не должно. Значит – уноси!

Молчание.

Пора было включаться мне. Успел немного обдумать. Логика не катит, мягкость не катит, придётся бить.

– Лена, значит, так. Я тебя поздравляю. Ты – хорошая ученица у хорошего учителя. Ты великолепно научилась лгать и подличать.

– Я не лгу и не лгала!

– Вот монитор. Вот моё письмо. Вот твоё письмо. Найди, где я оказался неправ. Найди, где ты написала хоть слово правды.

– Ещё вчера утром всё это было правдой.

– Правды «вчера» и правды «сегодня» – нет. Все твои слова, с первого до последнего, – ложь.

– Нет! Верь мне!

– Чорта с два. Ни единому слову больше верить не собираюсь.

– Ну! Поверь! Ты! Мне! Я! Пришла! К тебе! Как! К Богу!

– Врёшь.

– Нет! Я, наконец, поняла, зачем я пришла в прошлый раз. Я многократно пыталась смыться, не получалось. И я подумала, что если я дам слово тебе – это меня заставит.

– Дала. Нарушила. Опять предала и продала. Что дальше?

– Я не предавала!

– Разве? В каждой ведь мелочи… То письмо январское – ты много раз перечитывала?

– Да!

– Там было чёрным по белому написано, что сюда – только за ВЕЩЕСТВЕННОЙ помощью, но ни в коем случае не за моральной. Было?

– Наверное. Не обратила внимания.

– А было. То есть, ты сюда обманом попала, получается. Для того чтобы опять всех продать и предать.

– Я никогда тебя не предавала – и уж тем более не продавала!

– Лен, тысячу раз было.

– Да поверь ты мне! Ты для меня Бог, ты должен понять! Я всю ночь не спала, думала. Вот и придумала – приду, объясню, ты всё поймёшь. А потом я приведу Мишу, и вы станете друзьями!

Пипец, приехали. Не могу. Антракт. Не прошибается ничем и никак. Ленка в тотальной истерике, орёт опять, кулаками по полу молотит…

Ника пытается ей объяснить про комплекс вины… Про то, что если любишь – предавать нельзя… Про то, как она по всей стране ездила, искала себе мужчину, нашла меня и теперь фиг кому отдаст, так вот именно это, мол, и есть любовь. Про то, что в те места, которые наши с Ленкой, я её не повёз, как ни упрашивала, а то, что Ленка своего повезла, – уже предательство и продажа…

– Володь, ну что мне делать???

– Лен, повторяю. Вот телефон. Три звонка. Первый – матери, которой ты на этот раз объясняешь ВСЁ. Второй – отчиму. Он тоже обязан знать всё. В данный момент, после того что он сотворил, он, как говорят блатные, за пидара канает. Хочешь, чтобы его опять за человека считали – дай возможность исправить. Нет? Почему нет? Ты его пидаром сделала, ничего не объяснив, – тебе и исправлять… Третий звонок – Мише. Объясняешь, что он подонок и что ты не возвращаешься. Паспорт с собой? Остальное – беру на себя.

– Нет!

– Хорошо, буду звонить сам. Давай телефон отчима.

– Я его не знаю!

– Но ты же с ним договаривалась?

– Да, в этом я соврала. Но только в этом.

– Не беда, у мамы спросишь.

– Нет!!!

– Хорошо, спрошу сам.

– Нет!!!!!!! Не надо звонить!!!!!

Хлопает глазами, орёт, визжит, слёзы в три ручья, опять кулаками по полу молотит… Ничего не понимает и ничего не хочет понять. Полный и абсолютный переклин. Хорошо, прибавим…

– Лен, я ведь всё равно позвоню. Не сейчас, так потом.

– Не надо!!! Ну что мне делать?

– Так я ж сказал – вот трубка… Три звонка.

– Нет, я этого не сделаю!

– Как хочешь. Только если я это сделаю сам и потом – оно же хуже будет…

– Ты мне угрожаешь?

– Неа. Просто рассказываю, что я сделаю в любом случае и каковы будут последствия… Лен, последний раз: Миша – твой любимый муж?

– Нет у меня любимого мужа! И не будет!

– Извини, но тогда всё то, что ты делаешь, всё то, как он тебя с потрохами покупает на свои спектакли, да ещё и в придачу покупает всё то, что, по твоему утверждению, для тебя свято, – разве не обычная проституция?

– Володь! Считай! Меня! Кем! Угодно! Сволочью! Стервой! Лгуньей! Проституткой! Единственное прошу – не считай меня наркоманкой!

Опять пипец, опять приехали… Где там Ника-то? Ой, а она подружку, оказывается, вызвала, на кухне тусуются. Помощи теперь ждать неоткуда. Лечь на диван, закрыть глаза, перестать реагировать. Это – всё. Это – нельзя понять. Это – нельзя принять. Надо просто остаться в живых.

Минут через десять Ленка встаёт.

– Ну, я пошла?

– Прощай.

Одевается, уходит…

* * *

Иду на кухню. Меня шатает. Тут ещё и Ольга…

– Привет, Володь. А мне тут Ника сказала, что там Ленка была. Знаешь – три года вы с Никой, но три года, как ни зайду, каждый раз не могу отделаться от ощущения, что Ленка тоже здесь. А вот теперь – и живьём увидала. Из-за угла, правда.

– Уже не здесь, Оль. Уже конец. Всему конец.

* * *

Приятная дама Ольга. Очень мягкая, очень умная. Потрепались минут десять – и стали расплавленные мозги обратно кристаллизоваться. И вот здесь – как удар молнии. На этот раз я наконец понял всё. Кажется.

Правы были, стопроцентно правы были и отец, и Георг, и те психиатры… То, что мы видели сегодня, – много раз читано в книгах. Просто для того, чтобы вспомнить те книги, успокоиться надо было хотя бы чуть-чуть.

Маниакальный психоз. Бред сверхценной идеи. Крайняя степень острого приступа тяжёлой шизофрении… К сожалению, на этот раз ошибки быть не может. Все провалы в памяти – отсюда же… Все эти смены лексики, смены акцентировки и тембровки голоса – отсюда же… Вот такие, братцы, пироги с котятами. Больно. Очень больно.

Получается, что эта тварь Миша – сначала наркотиками, а теперь они уже не нужны, теперь слова достаточно – научился сознательно вызывать у Ленки подобные приступы? Бог ты мой, есть ли пределы подлости человеческой? Ведь это же… до такого и гитлеровские «врачи-экспериментаторы» в концлагерях не додумались!

И ведь на чём, сволочь, играет-то? У Ленки очень мощные материнские инстинкты… Как она тогда ребёнка хотела! Но двух подряд скинула, не смогла… Ведь эта мразь – провоцирует выброс нерастраченного материнского инстинкта на себя! Бьёт на жалость – а оно как чортик из табакерки и выскакивает. И все мозги набекрень.

А оно – прогрессирует. Со страшной скоростью прогрессирует. Ещё полгода-год-полтора – и может рухнуть Лена в психушку навечно. Если немедленно не выдрать её оттуда и не начать серьёзнейшие усилия по стабилизации состояния. А выдрать помимо её желания – никак. Законы на стороне этого мерзавца. Ни один психиатр не начнёт ни лечить, ни обследовать без согласия пациента или ближайших родственников. Ну или суда. А для суда – нужны куда как более веские основания, чем то, что у нас в руках… Тьфу, гадство какое!

* * *

Идиот! Ленка-то – до дому добралась? С ней же что угодно сейчас произойти может!

Мобильник – не отвечает. На сэмээски – нет реакции. Кто бы позвонил, проверил? Ага, Наталью попросить…

Ф-фух. Ленку к телефону позвали, ответила почти нормальным, хоть и очень усталым голосом. Отбой тревоги.

* * *

Так. Что можно сделать? Первое. Ленкина матушка. Сволочь такая. Без неё – никак. Ленку только к ней можно, так что нужна активнейшая матушкина помощь. Сама она наворотит чорт те чего. Только совместные усилия. Придётся налаживать диалог. Даже с подобной гадиной. Где телефон? Трубку, паскуда, не берёт – наверное, с тех пор ещё телефон в чёрном списке её определителя… С мобилки? Тоже не берёт. С Никиной мобилки? Ну, откуда же такие падлы берутся? Её собственная дочь на грани психушки, а ей собственные нервы, здоровые как стальные тросы, дороже… Ладно, отложим.

– Пап, вопрос тяжёлый можно?

– Можно.

– Пап, ты был прав, с Ленкой – совсем беда. То-то вот и то-то…

– Сочувствую. Но ты же понимаешь, что ничего сделать нельзя?

– Понимаю. Но если Ленка опять появится… У тебя есть выход на очень хороших психиатров… Можно надеяться?

– Если сама согласится – то любой из самых лучших в стране. Время доступа – два часа. Но если её согласия нет – не примет.

– Спасибо, договорились.

После лечения как такового – самое трудное. Ленке – придётся рожать. От кого угодно. Подобрать по генетике такого, чтобы вероятность дальнейшей передачи шизы по наследству была минимальной. С ребёнком стабилизируется. До конца не вылечится, но и ухудшение будет маловероятно. Перестанет клинить на этом инстинкте. Если не родит – бесконечные повторы неизбежны, а очень скоро психушка типа интернат. Из которой не выходят. А знает ли матушка, каких денег сейчас стоит держать человека в дурке? Там ведь – рынок, там койки в цене, там от армии за деньги отмазывают.

Теперь – с самой Ленкой. Письмо. Звонок, чтобы прочитала. Утром, конечно. Если трубку не возьмёт – сэмээской.

* * *

Лена, прочти, пожалуйста. Это очень важно.

Кое в чем я был неправ, подробности не здесь.

Ты исключительно правильно сделала, приехав в тот раз, чтобы показать, чем он тебя опять удержал. Дала возможность увидеть некоторые особенности твоей психики, которых я раньше не предполагал. Понял – не сразу, а лишь на следующий день. Теперь я уже абсолютно точно и в самых мелких деталях знаю:

– что с тобой происходило и происходит;

– в чём я был прав, а в чём нет;

– чем он тебя всякий раз удерживает – кстати, в разные периоды это было разное;

– как тебя вытащить;

– чем для тебя чревато, если тебя не вытащить;

– что с тобой нужно делать после вытаскивания обязательно – что делать можно, а что нельзя;

– чем объясняются те твои провалы в памяти;

– чем объясняется то, что ты всякий раз сдаёшься;

– как преодолеть последнее;

– как жить дальше;

– и так далее.

Не веришь мне – спроси у Ники, она тоже увидела и поняла. В чём-то даже больше, чем я. И она тебе друг.

Главное:

Как ни странно, твоей вины нет. За жестокие слова извиняюсь, но назад их как бы не беру. То есть, они были не по делу в том твоём состоянии, в котором ты приезжала. Ты их как бы и не слышала. А в другом – их как бы и не потребовалось бы. Впрочем, не уверен, что ты хорошо помнишь то, что именно тут говорилось.

Сейчас – просто помни, что мосты не сожжены. Дверь для тебя остаётся открытой. Она тебе понадобится. И, так как теперь я понимаю всё, объяснений не потребуется.

Более подробно напишу через какое-то время. Сейчас всё равно вряд ли читать будешь. Увидишь необходимость раньше – звони, приезжай, пиши. Если я буду в это время в Питере – приезжай к Нике.

Пожалуйста, дай знать, что это прочитано. Просто пустым письмом ответь хотя бы. Мне это важно.

* * *

Спать. Спать? Это когда давление прыгает каждые десять минут между 80/50 и 180/130? Когда пульс 130? Когда мотор ноет, как пикирующий бомбардировщик ПЕ-2? Когда в каждую секунду может либо инфаркт шибануть, либо инсульт?

Когда у меня завтра ультраважное совещание, а я экспертное заключение хотел днём написать? Сейчас надо… Работа хоть чуть-чуть, да отвлечёт. Чорт возьми, как больно!

И рано утром – на совещание. Пять часов, пачка валидола.

Интересно, а почему я до сих пор живой? И даже не в больнице? Неправильно это…

Где там компьютер, где там почта?

* * *

Прочла, к телефону подходить не буду. Извини, но после того, что от тебя услышала и с какой непробиваемой уверенностью ты всё это говорил, – желание и, главное, смысл разговаривать с тобой потеряла.

Прочла и поняла, что даже сейчас ты опять ищешь причину в ком и чём угодно, но НЕ ВО МНЕ самой. Просто не можешь видеть меня такой, какой я на самом деле могу тебе явиться, если снять с меня все твои предположения. Просто не хочешь поверить, что целых три-четыре года так во мне ошибался. Да и я не хочу.

Ведь тогда получается, что ты любил во мне то, чего на самом деле нет. Хотя знаешь, я, как всё-таки более-менее здоровый человек, считать себя дерьмом и шлюхой – при любом раскладе не намерена.

Ты ясно сказал мне «прощай», я услышала. От своих слов и намерений всё равно не отказываюсь. От своих мыслей тем более, тем более – я НЕ МЕНЬШЕ, ЧЕМ ТЫ – В СВОЕЙ, УВЕРЕНА В МОЕЙ ПРАВОТЕ!!!!!!!! В МОЕЙ!!! А отказываться от своей уверенности в чём-то не собираюсь. Пока САМА ЛИЧНО не смогу убедиться в обратном. Пусть дура, пусть потом буду локти кусать, но по-другому не могу. Не зарывайся в этом дальше, оставь всё это. Хватит. Спасать меня больше не надо. НЕ от кого. От меня самой не спасёшь. Вытаскивать отсюда тоже. Я сама себя вытащу и его тоже. Да, и его! По-другому быть не может. Если остались там на тебе какие-то ещё обещания по отношению ко мне – СНИМАЮ ВСЕ. Сильно жалею, что к тебе приходила, так как понимаю, что натворила опять что-то страшное для тебя и Ники. Спасай её. Она в миллион раз лучше и достойней меня, и ты это прекрасно знаешь.

Ника (знаю, всё равно будешь читать), хватит спасать меня, подумай наконец о себе и о сыне! Не говорю уж о Володе (...скажешь: а ты, Ленка, сама подумала?). У вас что, может, своих проблем нет? Вы пытаетесь разобраться в моих отношениях, а сами что друг с другом делаете? Если всё у вас и правда так, как вы рассказываете, то... а вас самих случаем не надо спасать? Я готова. Но... вариант: Ленка, уйди от своего, спасёшь и себя, и нас, и хрен знает кого ещё – не канает.

Прощения у вас просить бессмысленно. Да и нафиг оно вам не надо от меня. Я не ожидала такой развязки во вторник. Да и не собиралась у тебя появляться, не было такой необходимости, только в понедельник вечером появилась. Пришёл за ночь в мою голову единственный бредовый выход, как сделать так, чтобы НИКОГО не предать. Для меня он казался таким простым, а оказался настолько нереальным, что на стену лезть хочется. Что, собственно, и делаю. Вариант провала при всей его возможности даже не рассматривала, не знаю, как могла на что-то надеяться, ну вот могла же… Ты для меня был богом, я верила в то, что ты всё поймёшь наконец верно, по-другому быть не может, но ты даже не попытался, так как просто ОСЛЕПЛЁН СВОЕЙ ПРАВОТОЙ.

Дальше, моя вина в этом всём БЫЛА, ЕСТЬ И БУДЕТ, и ТОЛЬКО МОЯ! И не пытайся меня ОПЯТЬ оправдать, незачем, не в чем. Так ненавидь меня, если тебе так легче. Презирай. У тебя должно получиться, уже получилось во вторник. Да я такая же, как он, если тебе так угодно. Но хоть ты лопни, не буду я его законченным дерьмом и «нечеловеком» считать, и бросать в беде тоже не буду, не могу.

А тебя ненавидеть не могла, не могу и никогда не буду. Хотя ненависть – очень нужное, как выясняется, качество, которое у меня, к сожалению, нафиг отсутствует. А заменено – сам знаешь чем.

Типа вывод: просто мы слишком по-разному видим выходы из одной ситуации. И слишком по-разному на неё смотрим. И оба тупо УВЕРЕНЫ, что только его выход правильный. А это тупик.

Ничего нового со вторником вроде не написала, но была уверена во вторник, что теперь действительно конец... что ж, оказывается, ты (как, впрочем, и я) не хочешь и не можешь поставить на этом крест... на мне крест.

Всё.

* * *

М-да. Ведь что самое паскудное-то? Ленка ведь – и остаётся очень хорошим человеком, несмотря на. Всякая ерунда – от доброты её гипертрофированной получается, когда разная погань этой добротой пользоваться начинает. А она нифига не видит, что ей пользуются. А то, что доброту хоть кто-то поглощает, – отшибает ей видение того, сколько при этом наносится зла и ей самой, и другим.

Ну, не могу я оставить её в такой беде, пока считаю хорошим человеком! Не могу!!! Ххххосподи, как больно.

Окей, попробуем чуть по-другому…

* * *

Знаешь, давай с конца начнём, и по пунктам.

«…просто мы слишком по-разному видим выходы из одной ситуации. И слишком по-разному на неё смотрим. И оба тупо УВЕРЕНЫ, что только его выход правильный. А это – тупик».

Не всё так просто. Как я уже написал, проанализировав вторничный разговор (сразу по ходу я был не в состоянии это сделать), я понял некоторые вещи, в которых был неправ, некоторые вещи, в которых отчасти была права ты (к сожалению, только отчасти), а также ряд новых. По сумме понял очень много. И тот выход, который я вижу сейчас, имеет ряд ключевых различий с предыдущей версией.

«Прочла и поняла, что даже сейчас ты опять ищешь причину в ком и чём угодно, но НЕ ВО МНЕ самой».

Абсолютно неправильно поняла. Основная причина именно что в тебе самой. И теперь (только теперь) я точно знаю, что это за причина, а точнее – причины, так как их не одна, а две. Я просто обошёл этот вопрос, как обойду и сейчас, он несколько преждевременный. Не время. Да и не место. Пока ты в очередной раз не упрёшься лбом в то же самое в тридцать какой-то раз.

Но причины – они, как водится, имеют следствия. И здесь одним из следствий является то, что некий индивидуум умеет сознательно и достаточно виртуозно ставить наличие этих причин себе на пользу. Теперь я знаю, на какие кнопки он жмёт и каким образом, знаю и механизм воздействия этих кнопок на тебя. И знаю, как этому механизму противодействовать. Во вторник – не знал, теперь знаю. Очень многое увидел и понял. Ещё раз скажу – то, что ты пришла во вторник, оказалось самым важным из всего, что за три года случилось. Многое пересмотрелось, и появилась полная ясность и полная прозрачность расклада.

«…от своих слов и намерений всё равно не отказываюсь. От своих мыслей тем более, тем более – я НЕ МЕНЬШЕ, ЧЕМ ТЫ – В СВОЕЙ, УВЕРЕНА В МОЕЙ ПРАВОТЕ!!!!!!!! В МОЕЙ!!! А отказываться от своей уверенности в чём-то не собираюсь».

Попробуй на досуге вспомнить, сколько раз за эти три года ты от них отказывалась? То в одну сторону, то в другую? А мои прогнозы дальнейшего хода событий – оказывались пусть и не совсем верны, но ведь близки к истине, как ты сама это признала?

«…пока САМА ЛИЧНО не смогу убедиться в обратном. Пусть дура, пусть потом буду локти кусать, но по-другому не могу».

Конечно, убедишься. Это вопрос времени. А ждать я умею. Главное – чтобы, когда убедишься, ты не встала опять в позу упрямства и прислушалась бы к советам. Ты пишешь: «ты для меня был богом». Лукавишь немного. Богам принято хоть чуть-чуть верить и даже иногда слушаться. А ты всегда ставила так, что все мои мысли и советы тебе по барабану, всё знаешь только ты сама, всё решишь только ты сама, всё сделаешь только ты сама, и так далее. Нельзя так. Либо я тебе никто и звать меня никак, либо должно быть хоть какое-то доверие. Тем более – получается, что это «ты сама» при внимательном рассмотрении оказывается тем, что за тебя решает кто-то ещё, а ты просто веришь и слушаешься. В среду ты смогла эту дурацкую гордость слегка обуздать, первый шаг сделала, признала, что во многом я БЫЛ прав. Но так и не признала, что могу и оставаться прав в чём-то сейчас, отказалась напрочь от всех моих идей и всей моей помощи. Когда будет следующий раз – пожалуйста, сделай второй шаг и пойми, что я и сейчас могу быть прав. Хотя бы отчасти.

«…сильно жалею, что к тебе приходила, так как понимаю, что натворила опять что-то страшное для тебя и Ники».

Зря жалеешь. То, что я провалялся пару дней в предынфарктном, – ерунда, не впервой, привык, последствий оно не имело. Ну да, разовый расход нервов был запредельным. Помнится, ты как раз нежелание просить меня о ерунде мотивировала нежеланием тратить наши с Никой нервы. Как видишь – результат был очевиден и предсказуем. Возможно, и ты теперь поймёшь. А с Никой как раз никаких проблем не возникло, скорее наоборот. И я вовсе не лукавлю, когда пишу, что теперь она тебе действительно друг.

«…но... вариант: Ленка, уйди от своего, спасёшь и себя, и нас, и хрен знает кого ещё – не канает».

Ты опять несколько не так всё понимаешь. Впрочем – опять же сейчас не время и не место. Для содержательного разговора берём тайм-аут до тех пор, пока опять лбом не упрёшься. Главное – когда упрёшься, то не бойся, не стесняйся и не стыдись позвонить и выйти на разговор. Кстати, он будет несколько иным, чем ты ожидаешь.

« Дальше, моя вина в этом всём БЫЛА, ЕСТЬ И БУДЕТ и ТОЛЬКО МОЯ! И не пытайся меня ОПЯТЬ оправдать, незачем, не в чем…»

А вот здесь – фигу. То, что причина преимущественно в тебе, и то, что вина в этом только твоя, – два совершенно не связанных между собой утверждения. Более того: одно из них верно, а другое нет.

Знаешь, в среду и во вторник – мы видели в твоей роли двух совершенно разных людей. Разные идеи, разные ценности, разные цели и устремления, разная логика, разная мимика, даже разная лексика. Один человек был довольно-таки цельным и настоящим, второй – изрядно искусственным и очень на зомби похожим. Но даже у этого второго человека... Я много раз перекручивал все сомнительные моменты разговора. Но так и не нашёл подтверждения тому, что в душе там есть хоть какая-то гниль. Дури много, блоков психологических много, всего много. Но если счистить шелуху, то все самые глубокие движущие силы таки ничего, кроме доброты, в себе не содержат. То, что из этого в итоге валится куча гадости и дерьма, – оно действительно мимо твоего желания, здесь ты права. Тобой просто пользуются. Это – проблема. Но не вина. Вот так.

Кстати. С чего бы вдруг этот второй человек использовал и лексику, и часть аргументов – в точности ту же, что и в январском телефонном разговоре, который некто советовал выбросить из рассмотрения как чистое вранье и отмазки?

Теперь о том, что я наговорил. За многое мне стыдно. Этого нельзя было говорить никогда и ни одной женщине. Просто пойми. Я это предвидел – и не смог предотвратить. Как показали события последнего года – жёсткость заставляла тебя думать. Пытался пробить. Думать ты отказывалась. Перешёл за грань жёсткости. На жестокость. Мимо. Дальше меня вообще понесло. Знаешь, жутковато оно: предсказать – и не только не суметь предотвратить, но видеть полное своё бессилие в том, чтобы хоть как-то достучаться до того человека, с которым говорил несколько предыдущих дней... Заблокировано намертво. Вот полное было впечатление, что единственное средство – укол аминазина, а на такие методы у меня полное неприятие... Ты обиделась и разозлилась, хоть до ненависти и не дошло? Я этого добивался. Было такое идиотское представление, что как крайнее средство оно сработает. Не сработало и не могло сработать. Совсем непробиваемые блоки.

Впрочем – ты, думаю, согласишься, что в отличие от тебя я на обоих твоих визитах был одним и тем же. В отличие от. И потому – сдерживаться было несколько выше сил человеческих.

«…что ж, оказывается, ты (как, впрочем, и я) не хочешь и не можешь поставить на этом крест... на мне крест…»

Вот-таки искал любого предлога, чтобы поставить. И таки не нашёл.

«…ненависть – очень нужное, как выясняется, качество, которое у меня, к сожалению, нафиг отсутствует. А заменено сам знаешь чем».

Таки не знаю. То есть – предполагаю, что ты имеешь в виду, но абсолютно не могу принять подобной интерпретации. Слишком противоречит моим закостенелым представлениям на эту тему.

«…к телефону подходить не буду…»

И не надо. Пока расклад опять не переменится.

«Удачи, Володя (и Ника тоже)…»

P.S. Если можно – Ника просит разъяснить, что ты имела в виду фразой «подумай наконец о себе и сыне...» Она не поняла, я тоже.

P.S.S. Если можно – не стирай это письмо. Загляни в него через месяц. Гарантирую – увидишь и поймёшь в нём больше, чем при прочтении сейчас.

* * *

Подтверждение, что прочитала, – пришло. Без единого слова.

С матушкой – никак не выходит. Четыре разных человека ей звонили, четырьмя разными способами пробовали… Никого не помнит, никого не знает, с незнакомыми не разговаривает, швыряет трубку. Ну, как можно такой сволочью-то быть? Ничего, найдём другие пути, другие способы… Это – нужно сделать. Например – как только будет написана часть романа, содержащая эту историю, – пойти на почту, положить черновик в конверт… И – дать взятку, чтобы доставили на дом и немедленно. Пусть только попробует не прочитать! Пусть только попробует, прочитав, опять начать трубкой швыряться!

* * *

Коротко. Смысла в объяснениях нет. Володя, просто очень сильно ПРОШУ не беспокоить мою маму. Знаю, звонишь не ты, но по твоей просьбе. Ника, тебя тоже прошу не звонить. Сейчас у нас снова проблемы с бабушкой, с её здоровьем, всем очень тяжело. Надеюсь, поймёте. Спасибо.

* * *

Нет, не поймём.

Я совершенно точно знаю, что и зачем я делаю. И точно знаю, что это НУЖНО и тебе, и ей. Если ты думаешь, что разговор с этой сволочью доставит мне эстетическое удовольствие, – ошибаешься. Просто этот разговор действительно необходим, и тем или иным путём – он будет. Будет кидать или не поднимать трубку – есть иные пути, с гарантированной надёжностью. Не сейчас – так через пару недель. Но иные пути дадут несколько больше рикошетов, так что думаю, что как раз тебе-то и стоило бы сейчас её уговорить выйти на этот разговор вместо такой вот просьбы. Хотя бы в компенсацию своего вранья, что всё ей рассказала и что она всё поняла и раскаялась. То, что ничего подобного, я уже как бы знаю. Рассказала ты очень маленькую часть, при этом заменяя все определения типа «очень подлый поступок» на определения типа «не очень красивое поведение», не говоря при этом ни слова о сути происшедшего. Так что ни фига она не поняла, ни о чём не сожалеет, ни в чём не раскаивается, а все твои попытки вернуться к ней – СОЗНАТЕЛЬНО БЛОКИРУЕТ, опять, как и тогда, самыми подлыми способами. Вот именно о последнем и должен быть разговор. Дабы гарантировать, что в следующий раз – она тебе поможет, а не продаст тебя ещё раз. К сожалению, без её помощи тебе обойтись не удастся. Более подробно, почему так – объясню позже, сейчас не время ещё.

* * *

Бр-р-р-р-р-р-р-р, всё-таки ещё раз попробую, хотя объяснять тебе что-то – это об стену головой биться, убедилась на своём глупом опыте. До конца читай. Володя, блин, ты просто ОСЛЕП от собственной правоты, которая не имеет ничего общего с реальностью. Это уже перебор – моя мать сволочь = я сволочь. Необходимости в разговоре нет, и её я в этой необходимости убеждать не буду; ещё раз тебе объясняю – в этот раз (как и во все, впрочем, предыдущие) мама всегда была ЗА меня, моему уходу никогда не препятствовала и всегда готова меня принять, о другом варианте и речи быть не может. Так что брать с неё гарантии, что она мне поможет, смысла нет – поможет, конечно. Если она не смогла мне помочь в этот раз с переездом – это не значит, что она это специально сделала, я ж сказала, машину я нашла и без неё. И переехала бы я к ней, куда ж ещё? И приняла бы она меня, и помогла. Уверена (в конце концов, это я проверяла на собственном опыте не один раз) – её влияния на мой уход нет, не было и не будет. Ещё раз тебе говорю: не из-за мамы я здесь осталась, а из-за мужа. А если что случится с мамой (по твоей вине) – ты станешь первым человеком, которого я буду ненавидеть, а я этого хочу меньше всего.

Всё. Если честно, меня подобная переписка достала. Думаю, тебя тоже.

* * *

Отправил последнее письмо. Большое. Не буду приводить его полностью, незачем. Нарушил все мыслимые и немыслимые правила и каноны. Впрямую написал почти всё. Про психоз. Про шизофрению. С доказательствами. Со ссылками на учебники. С предлагаемым планом лечения и реабилитации. С прогнозами…

Единственное, что опустил, – роль материнских инстинктов в картине. Если написать, а прочитает не в тот период – кошмар будет. Может попробовать даже родить ребёнка от этого мерзавца, а вот тогда – уж точно пипец. Без вариантов.

Не поверит, конечно. Но что ещё делать? А вдруг поверит? Первое правило спасателя – не прекращать реанимацию, пока не появятся неопровержимые признаки смерти…

А может быть, я тоже уже с ума сошёл? Умные люди – говорят, что шиза – заразительна не хуже триппера…

Та-а-ак. Где у меня телефон?

– Лёш, у меня есть к тебе один дурацкий вопрос.

– Попробуй задать – может быть, и отвечу.

– Лёш, мы тут выясняли, откуда у меня твоя визитка… Вроде бы – выяснили. А всё равно оно не объясняет, откуда мне твой фейс был настолько знаком.

– Не знаю. Мне твой – только по фотографиям в книжке.

– А вот вспомни. Самое начало двухтысячного года. Ты в то время не шастал ли по Сьянам?

– Как раз в то время – часто туда забрасывался, а что?

– А вокруг Рэя не крутился, который в гроте Шайтан тогда обитал?

– Это где часы на стене настоящие? Крутился…

– А не ты ли в числе прочих туда заглядывал, когда мы с Олегом впервые заглянули в гости к Рэю? Олег – поколоритнее меня, такой полный, седой, борода окладистая…

– Что-то вспоминается в этом роде…

Вот так вот. И здесь замкнулось.

А вот другие умные люди говорят, что шиза – штука наследственная…

Кому верить?

Ответа – нет.

В смысле – на письмо тоже нет.

Майн готт, как больно.

Мои электронные адреса – у Ленки в «чёрных списках» почтовой программы.

Что дальше?

А дальше – вот что.

Потом, очень быстро – она опять с ним поссорилась.

Опять помирилась.

Опять странное началось.

А потом…

Потом?

Потом – будет суп с котом.

Когда жратва вдруг кончится.

На Пинеге.

Тринадцатого марта.

В пещере Олимпийской.

Что на Железных Воротах.

И кто нас там встретит?

Que sera… Кто бы знал…

* * *

Вдруг исчезает музыка. Если бы не акустика – можно было бы подумать, что усилители вдруг вышибло. Пригасает рампа. Прожекторы высвечивают на заднике корявую надпись в стиле граффити «Уважаемые зрители, большая просьба не аплодировать. Но если вдруг кому нехорошо – в спинках сидений перед вами имеются гигиенические пакеты».

Актёры, вдруг замершие в тех позах, в которых были, и прервавшие партии на полуслове, молча, смотря только себе под ноги, в произвольном порядке по одному покидают сцену.

Занавес не закрывается.

Из оркестровой ямы на сцену, нелепо задирая ноги, вылезает дирижёр. Обводит зал отсутствующим взглядом, с видимым отвращением вытаскивает изо рта бычок, кидает на сцену, растирает ногой, смачно на него плюёт. Разворачивается и уходит целеустремлённой походкой, глядя прямо перед собой.

Занавес остаётся открытым.

К О Н Е Ц

Москва, январь – май 2007