Городницкий Александр Моисеевич√ физик, доктор геолого-минералогических наук (1982), профессор (1991), заведующий Лабораторией геомагнитных исследований океана (1985), академик Российской Академии естественных наук (1992), член бюро Секции наук о Земле РАЕН (1993), председатель Рабочей группы по геомагнитным и электромагнитным исследованиям океана в Совете по Мировому океану при Президиуме РАН, член Ученого Совета Института океанологии, член Ученого совета Международного университета в Дубне, член геофизического совета РАЕН, член Рабочей группы по геотермии при Президиуме РАН.

А.М. Городницкий

ПЕСНЯ СТРОИТЕЛЕЙ РУССКОГО ФЛОТА
(к кинофильму о Петре I)

Мы народ артельный,
Дружим с топором,
В роще корабельной
Сосны подберем.
Православный глянь-ка
С берега народ,
Погляди, как Ванька
По морю плывет.

Осенюсь с зарею
Знаменьем Христа,
Высмолю смолою
Крепкие борта.
Православный глянь-ка
С берега народ,
Погляди, как Ванька
По морю плывет.

Девку с голой грудью
Я изображу,
Медную орудью
Туго заряжу.
Ты, мортира, грянь-ка
Над пучиной вод,
Расскажи, как Ванька
По морю плывет.

Тешилась над нами
Барская лоза,
Били нас кнутами,
Брали в железа.
Ты, боярин, глянь-ка
От своих ворот,
Как холоп твой Ванька
По морю плывет.

Море √ наша сила,
Море √ наша жисть.
Веселись, Россия,
Швеция, держись!
Иноземный глянь-ка
С берега народ, -
Мимо русский Ванька
По морю плывет.
1972

* * *

На корабле учебном в летний день
Читаю геофизику студентам;
Июньский полдень, чайки на воде,
Предгорье Крыма дымкою одето.

Вот девочка и мальчик. В тесноте
Лабораторной, еле помещаясь,
Сидят они, тревожась и смущаясь,
От близости своих горячих тел.

То пальцами касаясь, то плечами,
Они застыли, слушая прибой.
Упорно ничего не замечая,
Я что-то им толкую про прибор.

Со мною рядом, от меня вдали,
Они сидят, колеблемы волною,
Что им до тайн строения Земли, -
Их тайна сотворения волнует.

Так сцена продолжается немая,
Торжественное длится бытиё.
Мне юноша рассеянно внимает
И осторожно смотрит на нее.

Она в окно глядит без выраженья,
Где солнечная рвется полоса,
И светится, как солнца продолженье,
Ее раскрепощенная коса.
1972

ПАСЫНКИ РОССИИ

Глаз разрез восточный узкий,
Тонкий локон на виске.
Хан Темир, посланник русский,
Переводит Монтескье.
От полей вдали ледовых
Обласкал его Людовик,
Но, читая Монтескье,
Он вздыхает о Москве.

Громко всхрапывают кони.
Дым костра, и звон оков.
Жизнь и честь свою полковник
Отдает за мужиков.
Что ему до их лишений?
На его немецкой шее,
Любопытных веселя,
Пляшет узкая петля.

Зодчий Карл Иваныч Росси,
И художник Левитан,
Как ответить, если спросят,
Кто вы были меж славян?
Кто вы, пасынки России,
Неродные имена,
Что и кровь свою, и силы
Отдавали ей сполна?
Тюрки, немцы или греки?
Из каких вы родом стран?
Имена теряют реки,
Образуя океан.
1977

УТКИ ЛЕТЯТ С ИТУРУПА

Черт окаянный загнал нас сюда.
Небо краями задела вода.
Пляшут как пьяные в бухте суда,
Однообразно и тупо.
Пляшет пространство за круглым окном,
В рубке бесстрастно стучит метроном.
Южною трассой, звено за звеном,
Утки летят с Итурупа.

Миг однократен, как тени в углу.
Кратер на кратер, скалу на скалу,
Камень истратив себе в похвалу,
Бог понаставил не скупо.
Видишь? √ Циклона растет полоса.
Осень со склона стирает леса.
Что предрекло нам два этих часа?
Утки летят с Итурупа.

Горные кручи и облака мех.
Полон горючим, как танкер, стармех.
С помощью ручек уйти от помех
Пробует радиогруппа.
Иней морозный. Вершины в снегу.
Враг неопознанный на берегу.
Поздно - тебя удержать не могу.
Утки летят с Итурупа.

Прянула стая и скрылась во мгле.
Капли, не тая, дрожат на стекле.
Тесно нам станет теперь на Земле.
Выпьем, надеяться глупо.
Вряд ли надеждой тебя удивлю.
Якорь не держит √ беда кораблю.
Голосом тем же не скажешь: ╚Люблю╩.
Утки летят с Итурупа.

Молодость наша летит над тобой,
Крыльями машет над бездной рябой.
Траурным маршем гремит нам отбой
Ветра неистовый рупор.
Празднуем тризну - уходит тепло.
Губы капризной улыбкой свело.
Кончено - время мое истекло -
Утки летят с Итурупа
1977

ВЕНЕВИТИНОВ

Рожденный посреди созвездий
С талантом редким и умом,
Был Веневитинов с письмом
В столице схвачен по приезде.
Как ведал жизнь! Как жил он мало!
Когда, бестрепетно легка,
Его на гибель обрекла
Любимой женщины рука.
Недолго длилось заключенье √
Дней пять от силы или шесть,
Но, видимо, причина есть
Тому, что впрок не шло леченье,
Что умер он от странной боли,
Которой и названья нет┘
Поэт не может жить в неволе,
А кто живет, тот не поэт.
1978

ГВАРДЕЙСКИЙ ВАЛЬСОК
(Песня)

Задушили Петра,
Задушили √ по делу.
Не с того ли с утра
Так листва поредела?
Всюду крики ╚Ура╩,
И опущен шлагбаум.
Пыль уносят ветра
На Ораниенбаум.

От Фелицы, увы,
Мало нам перепало.
Воспитайте же вы
Цесаревича Павла.
Сколько все это раз
Пересказано за ночь!
Вся надежда на Вас,
Граф Никита Иваным!

Произволу - конец,
Мост опустит охрана.
Мы войдем во дворец
И прикончим тирана.
Пусть, бедою грозя,
Нам вещает Кассандра:
╚За свободу, друзья,
За царя Александра!╩

Лейб-гусар удалой,
Испытаем судьбину,
Николая долой,
И виват Константину!
На булыжниках кровь,
Алый туз на одежде,
На наследников вновь
Пребываем в надежде.
1980

ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО

Погиб поэт. Так умирает Гамлет,
Опробованный ядом и клинком.
Погиб поэт, а мы вот живы, - нам ли
Осмеивать его обиняком?
Его словами мелкими не троньте,
Что ваши сплетни суетные все!
Судьба поэта √ умирать на фронте,
Вздыхая о нейтральной полосе.
Где нынче вы, его единоверцы,
Любимые и верные друзья?
Погиб поэт, не выдержало сердце,
Ему и было выдержать нельзя.
Толкуют громко плуты и невежды
Над лопнувшей гитарною струной.
Погиб поэт, и нет уже надежды,
Что это просто слух очередной.
Теперь от популярности дурацкой
Ушел он за другие рубежи:
Тревожным сном он спит в могиле братской,
Где русская поэзия лежит.
Своей былинной не растратив силы,
Умолк певец, набравши в рот воды,
И голос потерявшая Россия
Не замечает собственной беды.
А на дворе √ осенние капели
И наших судеб тлеющая нить.
Но сколько песен все бы мы ни пели,
Его нам одного не заменить.
1980

РЕМБРАНДТ

В доме холодно, пусто и сыро.
Дождь и ветер стучат о порог.
Возвращение Блудного Сына
Пишет Рембрандт, кончается срок.
Сын стоит на коленях, калека,
Изможденных не чувствуя ног,
Голова, как у бритого ╚зека╩.
Ты откуда вернулся, сынок?
Затерялись дороги во мраке.
За спиною не видно ни зги.
Что оставил ты сзади √ бараки?
Непролазные дебри тайги?
Кто глаза твои сделал пустыми,
Развратители или война?
Или зной Галлилейской пустыни
Все лицо твое сжег дочерна?
Не слышны приглушенные звуки.
На холсте и в округе темно,
Лишь отца освещенные руки,
Да лица световое пятно.
Не вернуться. Живем по-другому.
Не округла, как прежде, Земля.
Разрушение отчего дома √
Как сожжение корабля.
Запустение, тьма, паутина,
Шорох капель и заячий крик,
И предсмертную пишет картину
Одинокий и скорбный старик.
1982

УЛИСС

Скажи, Улисс, о чем поют сирены,
Чем песня их пьянящая манит,
Когда штормит, и струи белой пены
Секут волну, как кварц сечет гранит,
Когда над мачтой, наклоненной низко,
Несется тучи сумеречный дым,
И снова Понт становится Эвесинский,
И негостеприимным, и седым?
В чем этих песен тягостная мука?
Когда гремит норд-ост, начав с низов,
Мне слышен их неодолимый зов,
Подобный колебаньям инфразвука.
Не потому ль мы покидаем быт свой,
В желаниях и чувствах не вольны,
И гонит нас слепое любопытство
Навстречу пенью утренней волны?
Не от того ли, озарив окрестность,
В неведомую веру обратив,
Морочит душу этот неизвестный,
В тысячелетья канувший мотив?
Так, изогнувшись хищно и горбато,
Фарфор атоллов, акварель лагун,
Крушит волна, рожденная когда-то
На противоположном берегу.
Глухая ночь. Предельный угол крена.
Куда плывем √ погоде вопреки?
Скажи, Улисс, о чем поют сирены? √
Хотя бы смысл, хотя бы часть строки!
1984

НА ДАЧЕ

Н.Эйдельману
Мы снова на даче. Шиповник растет по опушке,
Где прячутся в травах грибы, что зовутся свинушки.
Прогулки вечерние, и разговор перед сном
О первенстве мира по шахматам или погоде,
Опилки в канаве, кудрявый салат в огороде,
И шум электрички за настежь раскрытым окном.

Сосед мой √ историк. Прижав свое чуткое ухо
К минувшей эпохе, он пишет бесстрастно и сухо
Про быт декабристов и вольную в прошлом печать.
Дрожание рельса о поезде дальнем расскажет,
И может его предсказать наперед, но нельзя же,
Под поезд попав, эту раннюю дрожь изучать!

Сосед не согласен, он в прошлом находит ошибки,
Читает весь день и ночами стучит на машинке,
И переместившись на пару столетий назад,
Он пишет о сложности левых влияний и правых,
О князе Щербатове, гневно бичующем нравы,
О Павле, которого свой же убил аппарат.

Уставший от фондов и дружеских частых застолий.
Из русской истории сотню он знает историй,
Не только печальных, но даже порою смешных.
Кончается лето. Идет самолет на посадку.
Хозяйка кладет огурцы в деревянную кадку.
Сигнал пионерский за дальнею рощей затих.

Историк упорен. Он скрытые ищет истоки
Деяний царей и народных смятений жестоких.
Мы позднею ночью сидим за бутылкой вина.
Над домом и садом вращается звездная сфера,
И встав из-за леса, мерцает в тумане Венера,
Как орденский знак на портрете у Карамзина.
1985

* * *

Из Ленинграда трудно видеть мир
Устроенным не так же, а иначе,
За Гатчиной, за Комендантской Дачей,
Вне улиц этих серых и квартир.
Когда на Мойку смотришь из окна
И видишь шпиль, мерцающий над крышей,
И грохот пушки полудневный слышишь,
Тебе другая местность не нужна.
Когда сырые ветры в феврале
Парадное распахивают настежь,
Покажется, что и на всей Земле
Такие же простуда и ненастье.
Из Ленинграда трудно видеть мир,
Живущий в примирениях и ссорах,
Смятениях и войнах, о которых
Кричит с утра навязчивый эфир.
Здесь нереален жизни быт иной
В Днепропетровске или Антарктиде.
Так человек из комнаты не видит
Того, что происходит за стеной.
Из Ленинграда трудно видеть мир -
Он ограничен ближних станций кругом.
За Сестрорецком, Вырецей и Лугой
Кривые превращаются в пунктир.
Но все же хуже, что ни говори,
Реальности жестокой вопреки нам
Жить вдалеке, давно его покинув,
А видеть мир, как будто изнутри.
1985

ШИНЕЛЬ

На выставке российского мундира,
Среди гусарских ментиков, кирас,
Мундиров конной гвардии, уланских
И егерских, и сюртуков Сената,
Утяжеленных золотым шитьем,
Среди накидок, киверов и касок,
Нагрудных знаков и других отличий
Полков и департаментов, и ведомств
Я заприметил странную шинель,
Которую уже однажды видел.
Тот шкаф стеклянный, где она висела,
Стоял почти у выхода, в торце,
У самой дальней стенки галереи.
Не вдоль нее, как все другие стенды,
А поперек. История России,
Которая кончалась этим стендом,
Неумолимо двигалась к нему.
И подойдя, увидел я вблизи
Огромную двубортную шинель
Начальника охранных отделений,
Как поясняла надпись на табличке,
И год под нею √ девятьсот десятый.
Была шинель внушительная та
Голубовато-серого оттенка,
С двумя рядами пуговиц блестящих,
Увенчанных орлами золотыми,
Немного расходящимися кверху,
И окаймлялась нежным алым цветом
На отворотах и на обшлагах.
А на плечах, из-под мерлушки серой
Спускаясь вниз к раскрыльям рукавов,
На ней погоны плоские блестели,
Как два полуопущенных крыла.
И тут я неожиданно узнал
Шинель доисторическую эту:
Ее я видел много раз в кино
И на журнальных ярких фотоснимках
Мальчишеских послевоенных лет,
Где мудрый вождь свой любящий народ
Приветствует с вершины Мавзолея.
И вспомнил я, как кто-то говорил,
Что сам генералиссимус тогда
Чертил эскиз своей роскошной формы -
Мундира, и шинели, и фуражки.
Возможно, подсознательно ему
Пришел на память облик той шинели
Начальника охранных отделений,
Который показался полубогом,
Наглядно воплотившим символ власти
Голодному тому семинаристу,
Мечтателю с нечистыми руками,
Тому осведомителю, который
Изобличен был в мелком воровстве.
Теперь, когда о нем я вспоминаю,
Мне видятся не черный френч и трубка
Тридцатых достопамятных годов, -
Воспетая поэтами одежда
Сурового партийного аскета,
Не мягкие кавказские сапожки,
А эти вот, надетые под старость,
Мерцающие тусклые погоны
И серая мышиная шинель.
1985

ПЕТР III
(Песня)

Шорох волн набегающих слышен
И далекое пенье трубы.
Над дворцовою острою крышей
Золоченые светят гербы.

Пол паркетный в покоях не скрипнет.
Бой часов раздается не вдруг.
Император играет на скрипке -
Государство уходит из рук.

Держит строй у ограды пехота -
Государева верная рать.
Надо срочно приказывать что-то -
Что-то можно еще предпринять.

Спять в пруду золоченые рыбки.
Режут в кухне петрушку и лук.
Император играет на скрипке -
Государство уходит из рук.

Приближенные в страшной тревоге.
Приближается пьеса к концу.
Приближаясь по пыльной дороге,
Кавалерия скачет к дворцу.

В голос скрипки, тревожный и зыбкий,
Посторонний вплетается звук.
Император играет на скрипке -
Государство уходит из рук.

Блеском сабель и пламенем алым,
Ненавистных пугая вельмож,
Он вернется огнем и металлом,
На себя самого непохож.

А пока, одинокий и хлипкий,
Завершая свой жизненный круг,
Император играет на скрипке -
Государство уходит из рук.
1987

* * *

Боюсь запоздалой любви,
Беспомощной и бесполезной.
Так детских боятся болезней,
Сокрытых у взрослых в крови.
Боюсь запоздалой любви,
Щемящей ее ностальгии.
Уже мы не станем другие,
Как годы назад ни зови.
Был потом посолен мой хлеб.
И все же, уставший молиться,
Боюсь я теперь убедиться,
Что был я наивен и слеп.
Когда на пороге зима,
Высаживать поздно коренья.
Милее мне прежняя тьма,
Чем позднее это прозренье.
Боюсь непрочитанных книг,
Грозящих моим убежденьям,
Так кости боится старик
Сломать неудачным паденьем.
1987

* * *

В старинном соборе играет орган
Среди суеты Лиссабона.
Тяжелое солнце, садясь в океан,
Горит за оградой собора.
Романского стиля скупые черты,
Тепло уходящего лета.
О чем, чужеземец, задумался ты
В потоке вечернего света?
О чем загрустила недолгая плоть
Под каменной этой стеною,
О сыне, которого не дал Господь,
О жизни, что вся за спиною?
Скопление чаек кружит, как пурга,
Над берегом пестрою лентой.
В пустынном соборе играет орган
На самом краю континента,
Где нищий, в лиловой таящейся мгле,
Согнулся у входа убого.
Не вечно присутствие нас на Земле,
Но вечно присутствие Бога.
Звенит под ногами коричневый лист,
Зеленый и юный вчера лишь.
Я так сожалею, что я атеист -
Уже ничего не исправишь.
1987

* * *

Несчастливы те, кто упорно
Старается, роясь в пыли,
Чужие повыдергать зерна
Из горькой российской земли.
За что им, убогим, бороться?
Какую испытывать боль? √
Империя без инородцев,
Уже не империя √ ноль.
Из нынешней тьмы басурманской
Вернуться назад не проси
В век Киевской дохристианской
И незамутненной Руси.
Скрипели арбы и телеги
За сумрачным тем рубежом,
Где гнали в полон печенеги
Славянских медлительных жен.
Где в бога Перуна не веря,
Прикрывшая шкурами грудь,
Мешалась с древлянами жмеря,
И с чудью немытая жмудь.
Где хлеб пожирали пожары,
Где вновь, набегая, и вновь
Мешали с славянской хазары
Степную дремучую кровь.
Была к своим детям жестока
Земля, для любого √ ничья.
Здесь общего нету истока,
Единого нету ручья.
Здесь врозь разбегаются реки,
И замкнутый вычертив круг,
Морями варяги и греки
Отрезали север и юг.
1987

РУССКАЯ СЛОВЕСНОСТЬ

Святой Угодник Мирликийский
Со свитком в высохшей руке.
Исток словесности российской
В церковном древнем языке.
Духовный, греческо-славянский,
Ее надежа и оплот,
Неповоротливый и вязкий,
Как в сотах затвердевший мед.
Не куртуазные баллады,
Не серенады струнный звон,
А тусклый свет и едкий ладан,
И богу истовый поклон.
В нее вложила голос веский
Небес торжественная синь.
Язык церковный здесь и светский
Не разводила врозь латынь.
Из бывших риз ее знамена.
Есть в музыке ее речей
Суровость Ветхого канона
И жар оплавленных свечей.
Не легкость музы, что незримо
Определяет лад стихов,
А покаяние и схима,
И искупление грехов.
Не современные манеры,
Газетный шумный разнобой,
А правота жестокой веры,
Враждебность к ереси любой.
1988

ЦУСИМА

Цусимы погребальные дымы
Из памяти изгладились едва ли.
Почти что век все бередит умы
Легенда о бездарном адмирале,
Отдавшем наш Балтийский грозный флот
На истребленье азиату Того.
Что знали мы до этого? √ Немного.
Архив японский новый свет прольет
На давний полюбившийся нам миф
О глупости. Вводя эскадру в дело,
В кильватер флагман выстроил умело
Свои суда, врага опередив.
И правые борта окутал дым,
И грянули басы наводки дальней,
Но не было заметных попаданий -
Ответ не оказался роковым.
Напрасны обвинения молвы
В стрельбе неточной. Дело было вот как:
Без промаха сработала наводка,
Снаряды же не взорвались, увы.
Из побежденных, кто об этом знал,
Когда лишенный флота и охраны,
Рождественский, злосчастный адмирал,
Сдавался в плен? √ Хлестала кровь из раны.
Кто клевету бы после опроверг,
Припомнив запоздалый этот довод?
Империя, как взорванный дредноут,
Пошла крениться ржавым брюхом вверх.
И двинулся беды девятый вал,
Сметая государства и народы.
Рождественский, конфузный адмирал,
Не виновник нынешней свободы.
Не флагманы, разбитые поврозь,
И не раскосый желтолицый ворог -
Виной пироксилин √ бездымный порох,
И русское извечное ╚авось╩.
1988

* * *

Покуда солнце длит свой бег,
Распространяя отблеск меди,
С соседями из века в век
Враждуют ближние соседи.
Земли медлительный ковчег
Поскрипывает от нагрузки.
Эстонцы проклинают русских,
Словака презирает чех.
Не одолел двадцатый век
Людей звериную натуру:
Армяне ненавидят турок,
С киргизом ссорится узбек.
За все им предъявляют счет:
За облик, с собственным несхожий,
За цвет волос, и глаз, и кожи,
Да мало ли за что еще?
За ежегодный недород,
За жизнь, которая убога.
И каждый нож вострит и Бога
К себе в сообщники зовет.
И в доме собственном несмело
Я стороною прохожу,
Свое отверженное тело
Подставив этому ножу.
Я слышу чей-то выкрик злой,
Я вижу толп оскал крысиный,
И нестерпимо пахнет псиной
Над первобытною Землей.
1991

ПАМЯТИ ЛЕОНИДА АГЕЕВА

Снова провожаем мы друг друга,
Словно в институтские года,
В те края, где не стихает вьюга,
Реки несвободны ото льда.
В этот дом старинный на Покровке,
Помнится, в такой же вот мороз
Синий тортик вместо поллитровки
Кушнер по наивности принес.
За начало новых экспедиций
Стопку поминальную налей,
Трудновато будет возвратиться
Из далеких нынешних полей.
В том краю, где не бывает хлеба,
Как и встарь, без вилки и ножа,
Все мы соберемся возле Глеба,
Рюмки невесомые держа.
А пока что, молча, без улыбки,
Вспоминаем посреди зимы
Тот квартал болотистый и зыбкий,
Где живали некогда и мы.
Где, гордясь горняцкою фуражкой,
По асфальту шел я, молодой,
И мерцала медленная Пряжка
Черной непрозрачною водой.
1991

* * *

Сегодня песни не в чести:
Ни городские, ни блатные,
Ни грустные, ни озорные.
Эпоха юная, прости.
На кухне песен не поют,
И в электричке, и в застолье,
Где собирались мы в застое,
Нехитрый обретя уют.
Гитарным струнам вышел срок,
У времени свои законы,
Лишь кабаки и стадионы
Тяжелый сотрясает рок.
Сегодня люди не поют
Ни в трезвом виде, ни в подпитье.
Умолкли и Москва, и Питер,
Сибирь безмолвствует и юг.
В какую сторону ни глянь,
Ступай направо и налево,
Нигде ни смеха, ни запева,
Лишь ссоры грубые и брань.
И вьюга воет среди пней,
Через леса летя и веси.
Когда в стране не слышно песен,
Мне страшно делается в ней.
1992

ПРЕДСКАЗАНИЯ

Предсказания все же сбываются,
Но не сразу, а только потом.
Авиаторы в штопор срываются,
Пустоту ощутив под винтом.
И поэт, чья судьба уготована,
Отомстить не сумевший врагу,
От противника белоголового
Умирает на красном снегу.
Справедливы всегда предсказания.
Научитесь читать между строк,
Если знать захотите заранее
Ваших бед ожидаемый срок.
Неизменно за тайной вечерею
Наступает похмелье опять,
И змея выползает из черепа,
Но не скоро, а лет через пять.
От Кассандры и до Нострадамуса
Все предсказано в завтрашнем дне.
Лишь под старость, когда настрадаемся,
Понимаем мы это вполне.
1996