Руткевич Владимир Григорьевич, 1920 года рождения, поступил в МГРИ в 1938 г., окончил в 1949 г. В июне 1941 г. на практике в руднике Хапчеранга вступил в ряды Советской Армии, и с октября 1942 г. до конца войны участвовал в боях на Волховском, Ленинградском и Прибалтийском фронтах командиром взвода и роты в отдельном саперном батальоне. Награжден орденами Отечественной войны I и II степени, Красной Звезды и медалями. С 1949 по 1965 гг. работал геологом, начальником геолого-съемочных и разведочных партий и экспедиций в Горной Шории, а затем на Украине в поисково-разведочной урановой экспедиции. Кандидат геолого-минералогических наук.

В.Г. Руткевич

ГЕОЛОГИЧЕСКАЯ СЪЕМКА В ГОРНОЙ ШОРИИ

Шестнадцать лет в Сибири жил,
Ходил в маршруты, делал карты,
А мать писала: "Все таланты
Ты в той тайге похоронил".

Изучение местности велось маршрутами из лагеря в округе радиусом 10-15 км, учитывая холостой выход к месту работ и возвращение. В состав отряда входили две маршрутные группы по 3-4 человека каждая, две пары на металлометрическом опробовании, подсобные рабочие 2-4 человека, возчик - проводник с вьючными лошадьми, гидрохимическое опробование 2-4 человека. Всего 15-20 человек. Горные работы велись отдельным отрядом во главе с прорабом.
Из-за очень сжатого времени полевого сезона я установил, разумеется, с согласия начальника экспедиции и профкома, полувоенную форму службы: лагерная жизнь по режиму, свободный уход из лагеря не разрешался, выходные дни отменялись до осени, запрещались спиртные напитки. Все были предупреждены, что в лагере не допускались ни какие ухаживания, любовь откладывалась до окончания полевых работ. Нарушивший правила отправлялся из отряда, как непригодный для работ. Должен признаться, что нарушений почти не было. Разве что однажды при проводах студенток-практиканток из Минска и Новочеркасска я разрешил на прощальный обед виноградное вино.
Для поступления в отряд обязательны были прививки от энцефалитного клеща. С гордостью отмечу, что случаев заболевания энцефалитом в отряде не было. Уколы против укусов клеща очень болезненны и некоторые просто боятся их. А в экспедиции были случаи заболевания, в том числе с тяжелыми последствиями. Одевались в противоэнцефалитные костюмы из плотной ткани с глухими закрытыми рукавами на трех резинках, с капюшоном плотно застегнутым под подбородком. Брюки с напуском на сапоги и с завязками. Случалось, что какая-то мошка оставалась под одеждой и доводила человека до исступления. Приходилось останавливаться, разводить костер и в его дыму переодеваться. В жаркие дни температура доходила до +31 градуса по Цельсию, а в каменистых сухих узких распадках до +43 градусов. При возвращении в лагерь после рабочего дня проводили внимательный осмотр всего тела до самых укромных мест, куда обычно забираются клещи. Клещ впивается безболезненно и чувствуется только тогда, когда набухнет и увеличится в объеме в 10-12 раз. Необъяснимо, как при наших предосторожностях клещи попадали на тело, но снимали их десятками, а в отдельных случаях больше сотни штук. Выходили на маршрут в 9 часов. Раньше выходить по холодку не могли. Обильная ледяная роса проникала во все поры, лишая возможности работать. Мы пробовали работать в прорезиненных костюмах, но не получилось. Утренний туалет требовал сноровки: нападали полчищами комары. На полотенцах оставались красные полоски и пятна от раздавленных комаров. Питались мы хорошо. На еду денег не жалели и заказывали все продукты, которые можно было доставить. Место стоянки меняли обычно через две недели. Выбирали поляну на берегу реки или ручья, 5-6 четырехместных палаток ставили в 2-3 метрах друг от друга входами внутрь "двора". Ставили на кольях большой жердевой стол под брезентовой крышей, рассчитанный на все случаи жизни, главным образом для еды. Внутри палаток настилали лапник (мелкие хвойные ветки) высотой не менее 0,5 метров и накрывали листами кошмы 2х2 метра каждый. Кошма предохраняла от сырости и змей. На берегу ровняли площадку для кузни, рыли яму для костра, налаживали подход к воде. Повариха жила в отдельной палатке, где хранились продукты и хозяйственная утварь. Личные вещи держали в палатках во вьючных ящиках и сумах. Весь лагерь для перевозки загружали на шесть вьючных лошадей.
На ночь в 10 часов палатки избавляли от комаров с помощью дымокуров. Лагерь замирал. Засыпали быстро и крепко. Могла бодрствовать некоторое время повариха. Иногда назначали дежурного. Дымокуром служили обычно высокие консервные банки с дырочками пробитыми гвоздем. На дно клали угольки из костра, а сверху сырой мох. При размахивании банки на веревке из дыр струился едкий дым.
В маршруты со мной долгое время ходили техник-геолог Николай Азев и радиометрист Михаил Никитин. Азев прибыл их техникума и горел желанием работать. Он любил и понимал камень, не боялся никакой работы и не тяготился неудобствами быта. Мы с ним проработали "в одной связке" несколько лет. Он был принят в нашей семье как свой. Никитин в маршруте имел больше, чем геологи, свободного времени и, не ленясь, освоил приемы работы техника-геолога. Среди самых молодых в отряде были два Володи - Яшин и Абузов. Яшин вырос в интернате, из близких родственников у него осталась лишь одна сестра. Он окончил Семипалатинский техникум и в 17 лет прибыл на первую работу. Смышленый, схватывал все на лету, но физически был слабоват, никак не мог выспаться. Утром с трудом его поднимали. Даже разок вынесли его прямо в спальном мешке к воде. Помогло. Вставать научили. Быстро окреп. Абузов того же возраста и так же прямо из техникума прибыл к нам. Такими же неоперившимися прибыли к нам техники Шадринцев и Беляев.
В группу, где под руководством моей жены Ирины обрабатывали керн, в этом же 1954 году поступили техники Рита Южанина, Маша Назарова, Галя Кулик. Более опытные техники работали на первоначальном описании керна на буровых вышках и на описании пород вскрытых шурфами: Иван Харитонов, Саша Гончаренко, Нина Верхотурова, Иван Василишин.
К нам в геолого-съемочный отряд стали прибывать инженеры-геологи, в том числе Арапов, Петченко, Валеев, Шоев, Зазноба, на небольшие сроки приходили и другие.
Лагерный быт был суров, но люди крепли на съемке, как в хорошей воинской части. Болезней никаких не было. Вот происшествий хватало. Неоднократно блуждали в тайге. При перебазировке лагеря хотя бы один маршрут производился со старой стоянки, и его участники возвращались вечером уже на новую стоянку, ориентируясь по карте. В одном из таких межлагерных маршрутов мы с Азевым задержались, чтобы закончить задание. Неожиданно небо нахмурилось, пошел дождь, резко потемнело, и мы с большим грузом образцов двинулись в новый лагерь без какой-либо тропки прямо по компасу. Я шел вереди и сверял направление через каждые 100 метров. При остановке слышалось, как равномерно шелестел явно затяжной дождь. Компас освещали "жучком" - фонариком с механическим приводом: пока нажимается рычажок, горит лампочка. Быстро идти в такой обстановке было невозможно. Небесный душ промочил нас водой, что называется до костей. Намокли и стали пудовыми кирзовые сапоги. На ладонях появились морщинки как при большой стирке. Мы не останавливались на отдых, боялись потерять темп и напряжение, с которым мы двигались к цели. На каждом полукилометре мы сверяли счет шагов, усредняя расстояние, а после километра начинали счет сначала. Большой удачей было то, что мы шли по межгорной равнине, то есть без заметных подъемов и спусков. Непрестанно приходилось раздвигать ветви и беречься от сучков. На третьем километре я наткнулся на округлый каменный выступ, обросший мхом. В этой совершенно закрытой местности такая находка - это подарок судьбы геологу. Мы попытались отбить образец, но молоток скользил по мокрому заялозенному камню. Сильно ударить в темноте не удавалось. Время текло. С большим трудом удалось отбить несколько осколков, нашаривая их вокруг выступа. На пятом километре пихтач раздвинулся, и мы вышли к ручью. Лежа под пихтой, где было совершенно сухо, мы определили по карте, где примерно находимся, и двинулись вниз по течению. Через 20 минут увидели огонь костра. Поддерживали огонь под навесом повариха Вера Рехтина и Миша Никитин, который уже приготовил две сигнальные ракеты. Мы были такие усталые, что не могли раздеться, не могли есть. Через полчаса пришли в себя с чувством глубокого удовлетворения. Таких случаев блуждания по тайге было несколько, но без тяжелых последствий. Одно очень не простое происшествие произошло при окончании летних работ 1956 года. В Шории во второй половине сентября пролетает первый снежок. Он быстро тает, но повсюду становится сыро, влажно и холодает. Это сигнал к прекращению маршрутных поисков. Так было и на этот раз. Отряд быстро свертывался, лишь Миша Никитин отправился проверить несколько обнажений, оставшихся без замеров из-за неисправности прибора. В спутники ему напросился рабочий Гоша, парнишка лет семнадцати, недавно попавший в отряд. Помню, что за него просили родители: пусть, дескать, несколько попривыкнет к труду. Гоша был ленив, не блистал умом, но злых умыслов не проявлял.
Своевременно, засветло отряд подготовился к маршу. Оставалось только положить вьюки на лошадей. Но Никитин задерживался. Наконец он появился, и все засуетились.
- А где же Гоша? - спрашиваю.
- Сейчас появится, - отвечает Никитин. - Тут недалеко от лагеря он убежал от меня вперед и, видимо, свернул на развилке на соседнюю тропку.
Однако Гоша не появлялся. Кричали. Потом Никитин побежал до злополучной развилки тропинок. Гоши нигде не было. Все тщетно. Несколько раз выстрелили. Безответно. Быстро стемнело. Пришлось снимать вьюки и ставить палатки. Дождя не было, и лапник, что был настелен в палатках, остался сухим. Внешне все было благополучно, но чувствовалось раздражение. Все в мыслях были уже дома, а тут ... Всю ночь мы периодически стреляли, израсходовали небольшой запас ракет, хором кричали. Гоша в каком-то километре от лагеря исчез. С рассветом я направил на базу конца с сообщением о ЧП. Затем отправил туда же большую часть отряда с вьючным обозом. Оставил одну палатку и две поисковые пары, которые начали прочесывать местность, где мог находиться Гоша. Я вспомнил, что километрах в шести от нас стоял лагерь геофизиков и решил проверить, нет ли у них сведений о нашей пропаже. В паре с Володей Яшиным мы пришли в лагерь, когда геофизики уже вышли на рабочие объекты. Нас встретила женщина - повариха. Глядя на ее спокойное приветливое лицо, я без всякой надежды спросил:
- Нет ли у вас кого-нибудь постороннего?
- Ну, какой же посторонний может быть у нас? - улыбнулась женщина. - Ой, что это я. К нам тут парнишка Гоша зашел. Я сейчас.
Она нырнула в палатку, и через минуту за ней вылез, сонно ухмыляясь, Гоша. Он пришел утром, его накормили, и он улегся отдыхать. Невозможно выразить с каким трудом я сдержал желание отшлифовать нагловатую, благодушную рожу виновника ЧП. По его рассказу он потерял тропу и начал ее искать. Когда стемнело, он забрался в сушь под пихтой и там дремал. Сигналы он слышал, но боялся (чего боялся?) откликнуться. Утром набрел на тропу и вышел к геофизикам. О том, какую тревогу вызвал, он и в мыслях не имел. А ведь сообщение о пропавшем человеке дошло до Министерства геологии.
Иногда нам удавалось делать более поздние осенние маршруты. В погожие октябрьские дни мы с Николаем Азевым маршрутили верхами. В это время падают травы, четко видна тропа, выступают ранее скрытые обнажения.
Через два года напряженной работы, полной энтузиазма появилась основная конфигурация геологической карты. Нужно было дорабатывать ее и рекомендовать места поисков, в первую очередь, железных руд. Решались вопросы уточнения геологических границ и установления их характера. Велись дополнительные поиски ископаемой фауны и флоры. Определялись участки горных работ (канав, шурфов). Решались специальные геологические задачи. В некоторых случаях нужно было свободно, не торопясь, повозиться на отдельных объектах. В таких случаях я брал с собой в маршрут лишь кого-нибудь из рабочих. Одно время со мной в паре ходила Ира Жуланова, местная девушка, настоящая таежница. Ее дед работал у нас в экспедиции кузнецом. Она меня выручала от множества житейских мелочей. У нее в рюкзаке находились: мерная лента, средство от гнуса, аптечка, мешочки для экспонатов, а также продукты, ножи, ложки, спички и другие нужные в походе предметы. Она выбирала место привала, разводила костер. Словом, я горя не знал, полностью углубляясь в свою задачу.
В жаркий августовский день мы с Жулановой рано закончили маршруты и решили на обратном пути сделать небольшой крюк, чтобы посмотреть заимку на берегу реки Большой Унзас, построенную дедом Ирины и его братом. Неожиданно подул ветер, через несколько минут превратившийся в ураган. Здешние жители называют такой вихрь бураном. Мы спускались по долине мелкого ручья, шириной метров пятьдесят. Прямо перед нами с обрывистого берега со страшным гулом свалился могучий кедр высотой метров двадцать, обнажив камень, который он обнимал своими конями. Кедры стали падать с обоих берегов, перекрывая долину. Ветер сносил нас к одному склону, и мы не могли быстро перебегать. Угроза попасть под падающие деревья и под сорвавшиеся камни возрастала. Ручей превратился в бешеный мчащийся поток. Броском мы вырвались к берегу Большого Унзаса и увидели, теперь очень желанную, заимку - избушку запертую колом, проткнутым в скобу. Даже первый беглый взгляд отметил прочность строения. Стены рублены из толстых бревен и поставлены на мох. Достаточно большое окно с подветренной стороны было не сплошным, а из отдельных мелких стекол, вставленных в общую решетчатую раму. Небольшая печь, нары, стол. Надежная дверь, распахивающаяся на две половины. Крепление на мощных завесах.
Через час буран стих так же быстро, как и налетел. Перед нами открылась картина разрушения: там и сям долину перекрывали сброшенные с берегов кедры, ручей разбился на несколько струй, которые обтекали древокаменные завалы. На берегах те же упавшие деревья, корни которых образовали вывороты и глубокие ямы под ними. От тропки не осталось и следа. С трудом пробираясь через хаос разрушения мы добрались до лагеря. Удачно поставленные вдали от опасных деревьев, прикрытые огромной скалой палатки не пострадали от свирепого ветра. Ночью я плохо спал. Выбрался из палатки и замер перед поразительным зрелищем: в глубине темно-синего неба где-то за горами упирались в горизонт гигантские световые полосы - розовые, белые, зеленые. Это были сполохи - настоящее северное сияние, чрезвычайно редкое для здешней широты. Свечение длилось минут пятнадцать, затем поблекло и растаяло.
Трудно преодолимую преграду в тайге представляет собой горельник - лес после пожара. Пытаясь сократить холостой ход, я однажды решил пройти через горельник. Думал, что обгоревшие деревья легко ломаются. В действительности закаленные огнем ветви очень крепкие с острыми концами. С моей спутницей, рабочей Шестаковской, мы продирались через этот черный мертвый лес половину дня (один километр). Все на нас было изодрано, даже сапоги. На теле царапины. Возвращались в лагерь, уже обходя горельник.
Главным бедствием в Шории были дожди. Мы даже говорили не Горная Шория, а Мокрая Шория. В некоторые годы осадки достигали 1800 мм. Таким оказался 1956 год. В июле месяце дождь шел беспрерывно 18 дней. В лагере соблюдали распорядок, мы работали: корректировали дневники, делали предварительные выводы. Систематически велись занятия, благо в нашем багаже был вьючный ящик, называемый "канцелярией" с книгами: инструкциями, методиками, справочниками. Приводили в порядок инструмент, одежду, обувь. Под вечер пели песни, устраивали концерты самодеятельности, шахматные турниры. Наш проводник Коля Рехтин неизменно привозил нам почту, и мы до дыр зачитывали газеты и журналы, разгадывали кроссворды. Спорили до хрипоты по самым различным вопросам. Работал наш переносной радиоприемник на батарейках. А дождь лил. Равномерно, размеренно шумела тайга. Через десять дней, отчаявшись увидеть хотя бы "окно" в беспросветной небесной мгле, я отправил часть отряда на базу партии, оставив "спасателей" для маршрута, если появится просвет. В этом году у нас было всего 65 полевых рабочих дней.
Через четыре года подобное дождливое лето повторилось. На дальнем выходе находился гидрохимический отряд под руководством гидрогеолога Сергея Кузьмича Шумакова, которого несмотря на его молодость (он не достиг и тридцати лет) называли просто Кузьмичем. С ним мы хорошо сработались и составили ряд карт: от классической гидрогеологической до серии гидрохимических карт на основе как водных проб, так и проб донных осадков. Кузьмич был исполнителен и покоен. В лагере у него был милый моему сердцу полувоенный порядок. Палатки были разбиты на берегу ручья Черный Мигаш, протекающего в удивительном месте - в реликтовой липовой роще. Нет нигде в Сибири липы, а здесь растет липа на одиннадцати тысячах гектаров. Ведет свою родословную здешняя липа с третичного времени, то есть насчитывает худо-бедно 40 млн. лет. Подступают к липовому заказнику пихты и кедры, осины и березы и одолеть липу не могут. Стоят модные, более чем в обхват, липовые стволы нерушимо. Какой чудесный аромат царит в роще, когда липы цветут! Какой необыкновенный мед берут здесь пасечники!
В таком месте мы пережидали дождь. Мы - это я, Шумаков и завхоз Иван Иванович Петров. Остальных отправили в поселок после пяти дождливых дней. Иван Иванович закутался в огромный брезентовый плащ, взгромоздился на лошадь и подался по тропке за 11 км на станцию Кузедеево. Мы с Шумаковым стали готовить ужин. Костер развели вдали от лип между двумя огромными кедрами. Под ними сухо. Развели костер и варили любимое блюдо макароны. Молча слушали, как сквозь монотонное шуршание дождя прорезался тонкий перестук капель по липовым листам: с листка на листок, как легкие удары по клавишам. В музыку дождя вплетался тихий плеск ручья, временами звеневшего на камешках.
Возвратившийся уже в полной темноте Петров привез хлеб, картошку и несколько бутылок вина марки "Анапа". Застолье у костра, если так можно выразиться, тянулось далеко за полночь. А дождь звучал. И шел он десять дней.
Покрывая площадь геологической съемкой, мы приближались к более жилым местам. В 1960 году съемочная партия (бывший отряд) обосновалась в рудничном поселке Одра-Баш (что означает "Голова лошади"). Из поселка к железнодорожной станции Мундыбаш ведет дорога длиной 6 км. В поселке Мундыбаш находится аглофабрика, куда руда из Одра-Баша подается вагонетками по подвесной канатной дороге. Жилой поселок Одра-Баш разместился на плоской вершине отрога горной гряды, окаймленной крутыми склонами двух долин сливающихся ручьев. Глубина долин до 100 метров. База Казской экспедиции, в которую теперь входила наша съемочная партия, находилась в таком же рудничном поселке Темир-Тау. В летнее время связь партии с экспедицией осуществлялась прямой тропой - 12 км. Зимой нужно было ехать в объезд через Мундыбаш по единственной однопутной накатанной дороге 20 км. После снегопада дорогу приходилось расчищать с превеликим трудом. Часто организовывались авралы.
Зимним вечером добирались мы с Петровым из Темир-Тау в Одра-Баш. У нас было значительное преимущество перед другими ездоками: у нас лошади были запряжены гусем, то есть одна за другой. Такую упряжку в этих краях не знал никто, кроме Петрова. Воспитывался Иван Петров в доме отца - конюха в городе Омске. Не везло ему в жизни. Переболел оспой и остался сильно "рябой" - все лицо в ямках. Потерял глаз и стал кривым. Сохранил, привитую отцом любовь к лошадям, умело обращался с ними. По узкой зимней дороге среди снежных стен высотой в 2 метра не разгонишься. В паре лошади не пройдут, а гусем - пожалуйста. Трудность возникает при встрече. В таком случае встретившиеся общими усилиями роют в снежной стене углубление, служащее разъездом. Вводят туда одну упряжку, а вторую проводят мимо, затем общими усилиями выводят из "разъезда" первую упряжку.
До Мундыбаша ехали мы рысью, свободно. Далее дорога оказалась малонаезженной, и продвигаться стало трудней. Одеты мы были в теплое белье, ватные штаны и фуфайки, валенки с портянками и закутаны поверх всего в волчьи дохи. Конечно, меховые шапки с длинными "ушами", чтобы можно было обвернуть вокруг шеи. Меховые рукавицы на шнурке, чтобы не потерять. И все же холод добирался до нас. В это время (конец декабря) температура держится 45-47 градусов. Правда, ветра, как правило, нет. В тайге стоит мертвая тишина. Если лопнет от мороза ветка, то раздается звук, подобный пушечному выстрелу. Полозья саней что-то поют. Разговаривать невозможно. Время от времени Петров останавливает лошадь. Мы выходим из саней и, взявшись за их заднюю верхнюю кромку, бежим следом, сдерживая лошадей. Отставать от саней нельзя. Лошади уйдут и останешься в снежном плену. Согревшись, усаживаемся в сани и достаем запрятанную у каждого на груди прямо у тела бутылку со спиртом. Делаем несколько глотков. Так и едем. Вновь течет тропа-каньон среди снегов, по сторонам сплошной стеной стоят суровые, черные как монахи, пихты опушенные по краям искристо-белым снегом. Когда вышла луна, тайга заиграла ледяными звездочками.
Наконец, появляется светло-оранжевое пятно над тайгой. Это отблеск поселковых огней. Приехали. Лошадей - на выстойку под попоны, а мы - в дом Петровых. Хозяйка Мария - типичная украинка. Мы сразу говорим с ней по-украински. Стол мгновенно накрывается. Кроме всяких солений, имеющихся в доме, Мария подает самый простой салат: нарезанный кружочками лук с солью в постном масле. Это у нас с ней любимое блюдо, напоминающее нам Украину. Безусловно, главное угощение - это пельмени и неизменный спирт.
Шахтеры в маленьком Одра-Баше жили крепко, зажиточно. Многие имели дома с приусадебными участками. Остальные жили в двух-четырехквартирных коттеджах. Рабочие-подземщики выходят на пенсию в 50 лет. Как правило, это здоровые "справные мужики". По весне пенсионеры выбирают в тайге поляну площадью 1-2 га и распахивают ее. Рудник дает трактор или лошадей. Садят картошку, один раз за лето окучивают ее. Излишки сдают в заготовительные конторы. Некоторые держат пасеку, кое-кто только на лето, а осенью мед сдают, сами не торгуют. Осенью в рудничном хозяйстве производится выбраковка лошадей. Отбирают для работы 10-15 лошадей, а остальных продают своим рабочим. Обычно две семьи покупают неработавшую двух-трехлетнюю кобылу. Шкуру и копыта сдают, а остальное забирают. Мясо обходится по 10-11 копеек за килограмм. На свежатину (печень, почки, легкие) собирают гостей и заводят пир горой. У каждого собрано и сохраняется: кедровые орехи, малина, смородина и прочее. Заготавливают на зиму рыбу - тайменя и хариуса. С огородов берут огурцы, помидоры, капусту и другие овощи. У любителей имеется тепличное хозяйство. Весной покупают за гроши поросят, а перед 7 ноября забивают приличную свинью. Неплохо снабжается местный магазин, да и выехать в Новокузнецк не составляет труда. Работают клуб, кино, баня. На краю обрыва, прямо над слиянием двух ручьев стоит здание больницы брусовой кладки. Тепло, просторно. Тяжело больных увозят в города Осинники, Новокузнецк, а в местной больнице находятся простуженные, легко травмированные, а иногда просто перегулявшие. Главный врач, женщина солидного сложения, властная, но добрая характером, правит успешно. Больных знает досконально, принимает, кого надо, и вовремя изгоняет. Вечерами, когда медперсонал расходится по домам, больные собираются в столовой или в холле, сбрасывают и посылают няню за водкой. Так вот и живут. Одно время нашим соседом по коттеджу был вышедший на пенсию проходчик Марченко. В начале тридцатых годов его раскулачили и выслали из Украины сюда, в Горную Шорию. Освоил он горняцкое дело, и наладилась его жизнь. Стал жить с женой припеваючи. Дети выучились, устроились в городе. Спрашиваю его:
- Степан Егорович, тянет Вас на Украину?
- Нет, - отвечает, - в гости езжу, а жить буду только здесь на новой родине.
Не бедствовала и наша семья. Таких условий, как в Одра-Баше, мы не имели нигде. По воле случая поселились мы в большом сложенном из брусьев доме, рассчитанном на две трехкомнатные квартиры. В одной жил директор рудника Дресвянников, а вторую, из которой выехал главный инженер, он отдал нам. У дома большой двор, обширный сарай. На задворках струится ручеек. Имеется все, даже горячая вода. Большая застекленная веранда. Вблизи находятся контора, клуб, магазин, баня. Из Одра-Баша можно было выезжать на летние стоянки в ряд мест на автомашинах.
Ближайшим объектом изучений с нашей новой базы явился, находящийся в двух километрах к северу от Одра-Баша, отработанный рудник Тельбес. Тельбесское железорудное месторождение обнаружено еще в 18-м столетии и по степени изученности является классическим для Горной Шории и юга Западной Сибири в целом. Запасы руды в нем составили всего лишь 1,5 млн. тонн. Однако рудник действовал еще в период Великой Отечественной войны, давая Кузнецкому комбинату высококачественную природнолегированную руду. От поселка Тельбес остались лишь несколько домов. От Тельбеса до станции Кузедеево 23 км. В прошлом столетии руду вывозили для нужд Томского железоделательного завода гужевым транспортом. В геологическом отчете конца 19-го столетия я встретил такую запись: "А дорога от Тельбеса до Улуса Кузедеево такова, что по ней не следует без особой надобности ездить ни летом, ни зимой".
Мы с Ириной побывали в Тельбесском карьере, где местами сохранились остатки руды. Карьер затоплен водами богатых здесь ключей, и вода в нем ледяная. Я немного поплавал в этом озере и вылез с красными как у гуся ногами. Мы собрали образцы пород и руды. Нашли крупные кристаллы гранатов и сульфидов.
На рассвете июльского дня 1964 года поисковый отряд выехал из Одра-Баша к речке Осиновой на двух вездеходах ГАЗ-63. Около селения Подкатунь произошла первая задержка: весенний паводок снес мост. В болотистой пойме уже застряли чьи-то две машины, идущие на Бийск. Наша машина рывком преодолела речку и помогла выбраться бийским водителям. Вторая неприятность поджидала нас у станции Осман. При попытке форсировать реку Кондому у машины водителя Медведева волна залила мотор. Второй водитель Кирсанов попробовал помочь товарищу, но его машина бессильно разгребала песок. Оказалось, что машину Медведева заклинило тяжелое полузатонувшее бревно - плавник. Двое рабочих спустились в воду, но стремительное срединное течение сшибло их с ног. Взявшись за руки, они добрались до машины, захлестнули петлей троса бревно и отвели его. Опасность была преодолена.
У устья речки Большой Теш отвалилась часть глинистого берега, образовав непроходимое, засасывающее колеса вездеходов месиво. Люди копали выезд, засыпали камнями колею. Выбрались. Далее двигаемся лесной тропой: бесконечные рытвины, мелкие заболоченные речушки, валежник, густые нависающие ветви, все мешает нашему продвижению. Тропа преграждается тускло поблескивающим болотом. Разворачиваемся назад, ищем новый путь. Машины делают буквально цирковые повороты между стволами деревьев и пнями. Расчищаем завалы. В десятом часу вечера машины останавливаются. Хребет кончился, с трех сторон в глубокие долины уходят крутые, местами скалистые склоны. До выбранной стоянки совсем близко. Подъехавший верхом геолог Диас Валеев показывает возможный спуск: крутая тропка-вилюшка, по которой не проезжала ни одна машина. Леня Медведев с глухим бормотанием долго ползает вдоль предложенного спуска и кричит:
- Чего ждете? Копайте колею под левую сторону.
Медведев сосредоточен, нахмурен. Я сажусь рядом с ним в кабину и он благодарно смотрит на меня. Медленно, так медленно, что порой кажется что движения нет, машина спускается в долину. Вторая спускается уверенней. По сторонам идут люди. Еще два километра при свете фар, и вездеход останавливается на просторной ровной поляне у берега Осиновой речки. Расторопные горнячки Зоя Баранова и Мария Голощапова уже развели костер, кипит чай.
Подвиг водителей не остался незамеченным. После публикации в районной газете моей заметки "Рейс на Осиновую" Медведева и Кирсанова вызвали в ГАИ и дали им накрутку, чтобы не ездили, где нельзя.
Когда поспевает малина, то некоторые склоны долин буквально горят от изобилия красной спелой ягоды. В напряженной работе мы не удосуживались поживиться дарами природы, и только вечером повариха угощала нас малиной, черной и красной смородиной. Часто варили ведро варенья и ели его ложками, как борщ. Разнообразили нашу еду рябчики. В конце августа и в сентябре, возвращаясь из маршрута, мы без особого труда настреливали рябчиков по штуке на брата. Отрезав у птицы голову и лапки, и вынув внутренности, закатывали ее в глину и клали в золу костра. Высушенная глина легко снимается вместе с пером, открывая совершенно чистое, белое, аппетитное мясо. Куда там курятине! Лакомились и рыбой. За какие-нибудь полчаса налавливали чебаков, чистили их и в разрез брюшка засыпали соль. К утру имели селедку.
Много лет провел я в тесной дружбе с природой, но не пристрастился ни к охоте, ни к рыбалке, ни к сбору ягод и грибов. Но у меня всегда было неистребимое влечение наблюдать природу. Горная Шория - это медвежья страна. Бригада знакомых мне шорцев, охотников из Усть-Анзаса, что на Мрассу, застолбили с осени медвежьи берлоги и зимой за два дня подняли и убили сорок медведей. Медведи обычно уходят от человека, но бывают и опасные встречи. Первое время на лагерных стоянках ночами нас тревожил грозный рев, который мы принимали за медвежий. Оказалось, как объяснили местные охотники, что так страшно ревел горный козел. Видеть этого козла не привелось. Не могу не вспомнить еще раз о змеях, которых здесь превеликое множество. В одном из маршрутов наткнулся я в непролазной чащобе на скальный выход в виде стены длиной метров двадцать и высотой около двух метров. Каменные стены все покрыты мхом и я стал карабкаться наверх. Ухватившись за край скалы я подтянулся и замер: передо мной простиралась освещенная солнцем плоская ровная вершина скалы шириной в метр-полтора, сплошь занятая свернувшимися в кольца гадюками. Это была настоящая природная выставка гадюк. Очень крупные экземпляры в четких черно-белых ромбических узорах. К счастью, гадюки не проявили ко мне никакого интереса. Гораздо приятнее вспомнить более безопасные встречи. Мы возвращались в лагерь под вечер вдоль ручья, и я увидел, что на тропке копошится бурундук. Я остановил идущего сзади техника, и мы замерли. На тропке лежали небольшие горки кедровых орехов. Кто-то несший орехи останавливался здесь и рассыпал их. Юркий полосатый зверек тщательно набивал орехи за щеки, уносил их куда-то под пень и возвращался снова. Он был так прилежен, так заботлив, что наблюдать за ним было сплошным наслаждением. Наблюдал я бурундуков в период гона ранней весной. На расчищенной от снега площадке, где велась проходка шурфа, появилась дюжина бурундуков. Они резво бегали по площадке, то сбегались, то разбегались. Они не заметили нас (со мной был прораб Игнатюгин), сидящих на бревне. Подошли рабочие. От шума бурундуки опомнились и бросились наутек. Одного опоздавшего мы пытались поймать. Спасаясь, бурундук не нашел выхода, бросился в шурф и разбился, предпочитая смерть плену. На лагерной полянке мы с Володей Яшиным застали пару журавлей с журавленком. Малыш не мог летать, и родители его опекали. Хлопая крыльями, они бегали вокруг детеныша и кричали. Мы по краю поляны быстро обошли журавлиное семейство. Встречи с дикой природой остаются для меня незабываемыми.
Несмотря на то, что геологическая съемка была определена как обязательный вид работ во всех геологических организациях Союза (кроме специализированных геологических экспедиций), эта служба практически считалась второстепенной. И не мудрено. На разведку затрачиваются огромные средства, а каждый законченный разведкой объект пополняет запасы полезных ископаемых и соответственно дает потенциальную прибыль государству. На съемку тратятся сравнительно малые средства, возни с ней много, а полученная карта еще не дает отдачи. Далее нужны детальные поиски, и лишь по их результатам возможна разведка. Но сколько-нибудь ответственный прогноз на поиски минерального сырья может быть дан наиболее полно геологической съемкой, картой. Из-за недооценки геологических данных в Горной Шории тормозилось обнаружение месторождений меди, полиметаллов, рудного золота.
Насколько шероховатыми были отношения съемщиков с официальным служебным руководством, настолько благоприятными были наши связи с наукой. Больше всего мы соприкасались с учеными Западной Сибири. Часто приезжал к нам профессор Томского политехнического института Константин Владимирович Радугин. Профессор был ненасытен в делах геологических и очень скромен в быту. В тайгу он любил ходить в одиночестве. В рабочей робе, с тощим рюкзаком за спиной, в котором главной кладью был чехол от спального мешка, с единственным оружием - геологическим молотком, он исчезал на несколько дней, иногда на неделю. Довольно холодным августовским утром я увидел профессора, стоящего у калитки нашего дома. Вид у него был предельно усталый.
- Что же Вы на заходите, Константин Владимирович? -спрашиваю.
- Да боялся побеспокоить, рано ведь еще.
С трудом уговорил его привести себя в порядок, позавтракать. Лечь отдохнуть он наотрез отказался, только попросил свежих газет. Он подолгу рассказывал нам о своих наблюдениях, о работах геологов прошлого. Консультировал нас по работе над картой. Горную Шорию он считал лучшим полигоном для начинающих геологов всех специализаций. Встреча с ним произошла у меня в Москве, куда он приехал на какое-то совещание. Увидел я его у книжного ларька в вестибюле Института рудных месторождений, где я проходил аспирантуру. Профессор стоял у груды накупленных книг в совершенно растерянном виде.
- Что случилось, Константин Владимирович? - подошел я к нему.
- Да вот, купил нужные книги, а как забрать их ума не приложу.
Не представляю себе сколько бы он так беспомощно стоял у прилавка, не решаясь ни к кому обратиться. Конечно, за несколько минут в мастерской института упаковали злополучные книги в удобный пакет.
Более близким знакомым геологам нашей группы и, в частности, к нам с Ириной был Геннадий Львович Поспелов - доктор геолого-минералогических наук из Сибирского отделения АН СССР. Поспелову еще не было пятидесяти лет. Чрезвычайно энергичный, он являлся не просто ведущим геологом, а новатором. Занимался вопросами размещения железорудных месторождений Юга Сибири, исследовал явления магматического замещения и движения рудоконтролирующих растворов и многое другое.
Нам с Ириной доводилось гостить у Поспеловых в Новосибирске, где в его четырехкомнатной квартире одна комната предназначалась гостям, которые не переводились. Жена Геннадия Львовича преподавала английский язык. В доме находилось множество книг как касающихся геологии, так и языков и, конечно же, богатая общелитературная библиотека. Из периодики, кроме советских изданий, приходили английские журналы. Геннадий Львович занимался общественной работой в Новосибирском горсовете. Писал статьи и рассказы, публиковался в "Сибирских огнях" и других толстых журналах. Пишу о Геннадии Львовиче в прошедшем времени, так как он рано ушел из жизни.
Все же самым главным, самым памятным явлением нашей жизни в Горной Шории останется коллектив молодых геологов-энтузиастов, окружавших нас. Это было удачное объединение активных способных романтиков. О неординарности людей этого коллектива свидетельствуют их дальнейшие судьбы: Николай Азев окончил Уральский политехнический институт и пошел по научной стезе; Александр Гончаренко окончил Томский политехнический институт, где прошел аспирантуру с получением степени кандидата наук, стал преподавателем; такая же судьба у Владимира Абузова, закончившего Иркутский политехнический институт, он стал кандидатом наук, преподавателем и научным работником; Владимир Яшин заочно закончил вуз и стал главным геологом экспедиции, охватывающей районы основных железорудных месторождений Горной Шории; Диас Валеев уехал в родную Казань, где расцвел его литературный талант, он стал лауреатом Государственных премий; его книги имеют постоянный успех; Александр Зазноба возвратился на родину, на Украину, где окончил еще один институт и перешел работать на транспорт; Леонид Горбачев стал одним из ведущих сотрудников Западно-Сибирского Геологического управления.