|
 Марченко Вячеслав Васильевич, заведующий лабораторией геосистем Международного института проблем управления, акад. РАЕН, лауреат Государственной премии. Родился 9 апреля 1930 г. После окончания Свердловского горного института занимался поисками, разведкой и разработкой рудных месторождений Урала, Казахстана, Германии, доктор г.-м. наук (1983 г.) - "Человеко-машинные методы геологического прогнозирования: теоретические и прикладные аспекты". На протяжении многих лет выполняет исследования по разработке человеко-машинных компьютерных систем и технологий геологического прогнозирования. Разработал метод преобразования карт геологического содержания в дискретный вид, при котором компьютерное "видение" карт приближается к их зрительному восприятию человеком, внес большой научный вклад в создание и практическое использование одной из первых человеко-машинных систем геологического прогнозирования (ГИС "РЕГИОН"), получившее широкое распространение и удостоено Государственной премии. В последние годы выполняет исследования по созданию интеллектуальных компьютерных систем многоцелевого назначения применительно к решению различных задач природопользования. Осуществляет также исследования по истории отечественной горно-геологической службы. Инициатор и соавтор монографии-справочника "Геологическая служба России (к 300-летию основания)", 1995 г, член Международной ассоциации по компьютерной обработке геоинформации. Автор нескольких рассказов и стихотворений.
Марченко B. B.
ЗАПИСКА СТАЛИНА
Рассказ первый
В 1983 году я занимался интересной работой: применением компьютеров в геологии, а конкретней - при прогнозе и поисках месторождений полезных ископаемых. Дело было новое, интересное, работал, как говорится, "от души". Были и трудности , но были и удачи. С помощью нового подхода были открыты несколько месторождений. Так, по различным геологическим картам, геофизическим съемкам, фотографиям из космоса в Якутии были спрогнозированы залежи олова, сурьмы и золота. А все вычисления были сделаны в Москве. Высланный для проверки на вертолете геолого-поисковый отряд подтвердил прогнозы и привез из шурфов образцы этих руд. Думаю, что мой дед, Федор Евгеньевич, старый уральский старатель, прошедший почти всю уральскую тайгу в поисках золота ни за что бы не поверил такому обстоятельству.
Вот эти-то успехи, видимо, вскружили мне голову, и надоумили меня начать писать докторскую диссертацию. Все бы ничего, да, видимо, я чересчур перетрудился и однажды почувствовал какое-то недомогание,; с каждым днем все усиливающееся. Потом боли в сердце стали так беспокоить, что я пошел в больницу. Сняли у меня кардиограмму, врач посмотрел и сказал: "Лежи спокойно, не шевелись, мы тебя сейчас переоденем и отвезем в палату - у тебя обширный инфаркт, еще несколько часов и ты бы вообще к нам не пришел".
Я в своей геологической жизни бывал во всяких передрягах, к этому заключению врача отнесся довольно спокойно: "Чему быть - того не миновать".
Отвезли меня в больничную палату, положили на кровать и велели не двигаться. Два дня я провел в одиночестве, а на третий привезли в комнату соседа по несчастью - довольно пожилого, худощавого человека. Звали его Николай Иванович и было ему лет 75, однако, выглядел он довольно неплохо. Был он весьма молчалив и в разговоры не вступал, видимо, чувствовал боли.
Постепенно мы разговорились; я рассказывал ему о своих геологических странствиях, а он большей частью все слушал.
Однажды, когда я делился своими впечатлениями о работе в послевоенной Германии, он оживился и спросил меня: "А где Вы там работали?". Я ответил: "На урановых рудниках в районе Ауэ-Шнееберг". Немного помолчав, он сказал: "А знаете как достались нам эти рудники?". Я знал, что еще в начале века Фредерик Жолио-Кюри и его жена Мария Склодовская в старых горных выработках в районе Северной Чехии у города Иоахимсталь, а также в Южной Саксонии у Иоганнгеогренштадта, Шнееберга и в других местах добывали из старых отвалов урановую руду и выделяли из нее радий. Древние горняки такую руду называли смоляной обманкой ввиду ее внешнего вида, похожего на матовую черную смолу, только весьма твердую и , за ненадобностью, бросали ее в отвалы. Руда-то была радиоактивная, только об этом никто ничего не знал. Правда, в самом городе Шнееберге со средних веков люди болели, так называемой, шнеебергской болезнью, по-теперешнему белокровием, из-за сильного радиоактивного облучения. Там некоторые дома стояли прямо на богатой урановой руде. Да еще был там широко известный курорт: "Нидершлема-Альберода", близ города Ауэ, с всемирно известной радоновой водой ("Источник Гинденбурга"). Вот, пожалуй, и все, что я знал об истории этих рудников.
Николай Иванович немного помолчал, а затем рассказал мне свою историю знакомства с этими рудниками.
"В начале 1945 года я служил в армейской разведке. Мы наступали; севернее нас Жуков штурмовал Берлин, а нам была поставлена задача, как можно быстрее захватить Саксонию и Тюрингию. По ялтинским соглашениям, как я узнал позже, мы должны были встретиться с союзными войсками у разграничительной линии в районе Эрфурт-Гота. Однако, в связи с упорными боями за Берлин, нашей группе войск дали приказ повернуть на север и выйти западнее Берлина. А американцы стремились как можно больше продвинуться на восток, к Эльбе и Дрездену. Они и Дрезден ведь разбомбили до основания, хотя в нем и военных объектов не было, лишь потому, что он, в соответствии с ялтинскими соглашениями, отходил в советскую зону оккупации. Город был буквально стерт с лица земли. Более 1000 американских бомбардировщиков Б-29, так называемых летающих крепостей, бомбили Дрезден, его дворцы, соборы, картинные галереи. По своей мощи эти бомбежки можно было сравнить с атомной бомбардировкой Хиросимы.
В середине апреля мы встретились с американцами на Эльбе, в районе Торгау. Надо сказать, что многие города в этом районе носят славянские корни. Торгау - это древний Торгов, или Торжок, Цвиккау - Цвенков, Кемниц - Каменец. Ну, встретились, выпили, обменялись сувенирами. А вскоре - радостная весть: Победа! Счастье-то какое! Столько воевали, рисковали и вот - живы остались. В войсках начали заниматься обустройством, основали военные комендатуры, стали вникать в нужды населения, восстанавливать мирную жизнь. Вроде бы все хорошо, вот только американцы никак не хотят отдавать нам Саксонию и Тюрингию, всю .территорию к западу от Эльбы.
Через некоторое время начальник разведки нашей армии провел совещание, на котором и я присутствовал. Оказалось, что на территории Рудных Гор (а это часть Саксонии), работает особая группа американской разведки - ОЛСОС, в состав которой входят геологи и они усиленно проверяют, есть ли урановые залежи в этом районе.
Нам была поставлена задача узнать подробности их закрытой деятельности. Надо сказать, я до сих пор не могу понять, как такое могло случиться. Американские геологи тщательно опрашивали население, буквально прочесали все старые копи и штольни, рудники и отвалы и дали, наконец, свое заключение:
"Промышленного урана здесь нет; все что было - мелочь, не заслуживающая серьезного внимания". Руководствуясь этими выводами американское руководство решило, что эти территории Саксонии и Тюрингии можно отдать русским. И в июле-августе 1945 года их войска отошли на 300 километров к западу.
Насколько мне стало известно позже, именно здесь нашими геологами были открыты самые крупные месторождения урана, которые разрабатывались совместно Советским Союзом и Германской Демократической Республикой более сорока лет. Неужели наши геологи еще до войны (или во время войны) знали об этом и Сталин на ялтинской конференции с учетом этого и настоял на именно таком разграничении зон послевоенной оккупации Германии".
Николай Иванович замолчал. Видимо, этот разговор нелегко дался ему. Молчал и я. Мне и в голову не приходило, какая тайная дипломатия предшествовала нашей работе в саксонских Рудных Горах.
Рассказ второй
Прошло несколько дней, мы чувствовали себя получше; спокойная обстановка, заботы врачей, теплое, солнечное лето делали свое дело. Мы стали больше разговаривать, Николай Иванович стал выглядеть как-то бодрее, да и я уже стал вставать с больничной кровати. Почти все время мы были вдвоем - выходить на прогулки нам еще не разрешали. Наши беседы продолжались; мне было интересно узнать о том, как воевал Николай Иванович, как он оценивает теперешнюю обстановку. ;
"Полная безответственность руководства! - подытожил он.-Вверху мало думают о нашей державе, а внизу - о простых людях. Все кругом по блату, по телефонным звонкам. Авторитета у нынешних правителей мало. Дал слово - держи, а не можешь держать - не обещай. Надо же, коммунизм обещали построить к 80-му году. Все как артисты, во что-то играют, а не правят великой страной!"
Надо сказать, что, действительно, наш генсек в то время Брежнев, выглядел, мягко сказать, не лучшим образом. Я помнил, что, когда работал в ГДР, как-то присутствовал на собрании в нашем посольстве в Берлине, где выступал Брежнев. Тогда почему-то осложнились наши отношения с Албанией. И на вопрос из зала: "А что делается в Албании и какова наша позиция"? Он с серьезным лицом ответил: "А разве есть такая страна?"
"Нет, - сказал Николай Иванович, - мне приходилось встречаться со Сталиным. Стиль его руководства был иной".
"Неужели, Вы, Николай Иванович, встречались с Иосифом Виссарионовичем?" - спросил я.
Да, было дело. Вскоре после войны меня перевели на работу в одно ведомство, которое было, пожалуй, самым главным, в нашей борьбе с американцами. Это в смысле создания самого мощного оружия. Я занимался вопросами и обеспечения безопасности наших объектов, на которых производилось вооружение. Однажды раздался звонок и мой начальник, генерал, сообщил, что завтра, во второй половине дня, меня вызовут, ; а куда - не сказал. На другой день , действительно, часа в 4 раздался звонок: "Николай Иванович?" "Слушаю", - ответил я. "Товарищ полковник, за Вами выехала машина, через 45 минут Вас ждет товарищ Сталин". Я привел в порядок материалы о моей службе, объектах, средствах охраны, контрразведке и т.п. Конечно, волновался, мало ли что. Вскоре за мной приехал молодой офицер, я сел в машину и поехал в Кремль.
В приемной у Сталина был Поскребышев, его секретарь. Он поздоровался и предложил присесть. Минут через пять он зашел в кабинет Сталина , вскоре вышел и пригласил заходить. Я вошел, доложил о себе.
"Здравствуйте, Николай Иванович, садитесь. Мне докладывали о Вашей работе, хотелось бы лично познакомиться". Он расспросил меня о том, где я воевал, где служил после войны, каково состояние охраны наших объектов, что нужно, чтобы обеспечить на них хорошую работу и полную безопасность. Я старался кратко, но емко, отвечать на его вопросы. Меня поразило детальное знание им всей организации работ на объектах и особенностей моей работы. Под конец беседы он сказал:
"У нас начинается строительство одного из важнейших комбинатов в Сибири", - и он показал место на карте в районе Енисея. - "Дело это весьма важное и срочное. Там есть директор, он хорошо знает производство, но ему нужна помощь в организационной работе, совершенной охране строительства от всяких неожиданностей. Мы решили назначить Вас его заместителем. Вы будете отвечать за безопасность, строгий порядок и нормальную работу коллектива. Приказ о Вашем назначении будет подписан сегодня. Есть ли у Вас какие-либо пожелания?"
Я поблагодарил за доверие и сказал, что сделаю все для нормальной работы на строительстве объекта.
"Ну вот и хорошо. Желаю Вам успеха. Да, вот еще что. Народ там разный, до Москвы далеко, я дам Вам записку".
Он взял со стола лист бумаги, синий карандаш и что-то написал и расписался.
"Возьмите, и в крайнем случае покажете, кому потребуется. До свиданья, Николай Иванович", - и он пожал мне руку.
Когда я приехал к себе на работу, развернул листок и прочитал:
"Всем партийным и советским органам. Товарищ Калинов выполняет важное государственное задание. Прошу оказывать всяческое содействие его работе.
И. Сталин".
Сосед замолчал. Видимо, этот рассказ и связанные с этим воспоминания несколько утомили его.
Молчал и я. Никогда уж не думал, что вот так буду рядом с человеком, которому Сталин давал лично важное поручение. Все-таки я не выдержал и спустя некоторое время спросил:
Николаи Иванович, а Вам доводилось кому-нибудь показывать эту записку?"
"Да, один раз".
"Расскажите, пожалуйста, как это было". "Хорошо, только вот немного отдохну". После обеда он продолжил свое повествование.
"Выехал я в Сибирь сразу же на другой день. По приезде на место представился директору. Это был опытный инженер, немного моложе меня. Принял, по-деловому, обрисовал круг моих обязанностей, хотя я уже знал их. Чувствовалось, что он считает себя абсолютным хозяином в этом далеком таежном краю. Кстати, его дом и резиденция располагались в классном железнодорожном вагоне. Жил он здесь один, без семьи.
Объект представлял собой громадную строительную площадку. Где-то рыли котлованы, где-то прокладывали железнодорожную ветку, где-то строили здания, а где-то уже монтировали оборудование. Рабочие жили, в основном, в бараках и землянках.
Я провел совещание, усилил режим охраны объекта, изучал настроение людей. Вскоре заметил неладное. Продукты часто были некачественные, в столовых - грязно, кормили неважно, не был налажен отдых, баня строилась недопустимо долго. Зато везде было изобилие водки, которая продавалась почти повсюду. Часты были пьяные драки.
Директор почти не выходил из своего вагона, там у него был свой повар, а продукты ему носила лично директор ОРС, смазливая разбитная бабенка. Да часто и возвращалась от него только утром. И это было у всех на виду. Утаить в строго охраняемом объекте что-либо от людей было невозможно. Так прошло несколько недель.
Однажды после оперативной планерки я решил поговорить с директором начистоту. После нескольких моих слов, видели бы Вы, как он взорвался.
"Кто ты такой, чтобы меня учить! Да я тебя в порошок сотру! Убирайся и чтобы я тебя больше не видел тут. Когда надо будет - позову!"
Рот его скривило, лицо побагровело, и даже руки тряслись от злости.
Ну что ж. Я и в не таких переделках бывал. Стал наводить порядок. Первым делом я распорядился всюду полностью запретить продажу водки. Что тут началось! Через день меня вызвал директор, обвинил в самодурстве и отослал в областной город в обком партии.
Приехал я туда, продержали полдня в приемной первого секретаря. Наконец, он принял меня.
"Кто Вам разрешил такое самоуправство? Вы, что, здесь советская власть? Вам поручено охранять стройку, ну и занимайтесь своим делом, не лезьте куда не надо! Тоже мне, нашелся хозяин. Водку запретил продавать - решил, что он и есть советская власть! А за самоуправство - выкладывай свой партбилет!"
Я пытался ему что-нибудь ответить, но он только больше распалялся.
"Хватит! Давай партбилет и иди отсюда. Завтра рассмотрим твое поведение на бюро, вылетишь как пробка!"
Ну, тут и меня проняло. "Хорошо", - сказал я. "Посмотрим кто тут занимается самоуправством", - и стал расстегивать нагрудный карман гимнастерки. Достал партбилет, а в нем у меня лежала записка Сталина. Я развернул лист и подал его первому секретарю обкома.
"Что еще у тебя там?" Взял листок и глянул в него лицо, его изменилось, он даже вздрогнул, как от удара током. Замолк, видимо, собирался мыслями. Потом произнес:
"Ну, брат, ты бы сразу сказал, что тебе надо порядок наводить, а то скрываешь, все сам да сам. Ты вот, что: напиши-ка мне, подробную докладную, как обстоят дела на объекте, а мы поможем. Ну, зла не держи: общее дело делаем".
"Вот так мне и пришлось показать записку Сталина единственный раз".
"А как встретили Вас на объекте?" - не удержался я от вопроса.
Николай Иванович, немного помолчав, продолжил:
"Ну, значит, приехал я обратно, никто ничего не знает, полагают, что скоро меня тут не будет. Директор меня не замечает. Тогда уж и я решил идти до конца. Пришел к нему и порекомендовал ему изменить свой образ "семейной жизни". А начал с того, что написал рапорт министру внутренних дел Круглову о непорядочном поведении директора комбината, порочащего звание коммуниста и руководителя и О необходимости его замены, т.к. его образ жизни деморализует коллектив.
Как раз во время нашего разговора зазвонил телефон. Видимо, звонили из обкома. Директор сжался, обмяк и после телефонного разговора почти умолял меня не отправлять рапорт в Москву. Обещал немедленно вызвать свою семью; согласился с запретом продажи водки и прочими замечаниями и рекомендациями.
"Хорошо", - сказал я, - "смотрите, я рву этот рапорт, но при первом нарушении Вашего слова, без всякого предупреждения, я отошлю такого рода рапорт в Москву".
Так мы расстались. По нашему уставу я был обязан обо всем докладывать своему руководству в Москве. Поэтому копию моего рапорта я все-таки отослал в министерство, но в сопроводительном письме подробно описал наш разговор и просил пока не давать ходу моему рапорту.
С тех пор отношения наши с директором заметно улучшились, все мои рекомендации детально обсуждались и почти всегда находили поддержку, дисциплина на стройке заметно укрепилась и строительство комбината было завершено в срок.
Рассказ третий
Прошло еще недели две. Самочувствие наше улучшалось. Нам разрешили прогулки по больничному парку. Мы наслаждались августовским солнцем, синим небом, зеленой листвой подмосковных берез. Подолгу сидели на скамейках. Николай Иванович уже не выглядел таким хмурым, каким я увидел его в первый раз. Он как-то подобрел, морщины на его лице разгладились, в глазах была видна радость восприятия жизни.
На этот раз он сам предложил мне одну историю, ."веселую", как он выразился.
"Вот, значит, после того, как закончили стройку в Сибири, направили меня в другое место: на Урал, поблизости от города Челябинска. Там тоже был наш объект, тоже один из важнейших. Охранялся он так строго, как нигде более. Несколько рядов заграждений, строжайший пропускной режим и прочее. Работами там руководил Игорь Васильевич Курчатов. Жил он в отдельном коттедже. Рядом еще было несколько таких же. В одном была гостиница для высоких гостей, в других проживали семьи руководства. Игорь Васильевич был очень энергичный человек, буквально "горел" на работе и другим спуску не давал. Часто к нему приезжали ученые, конструкторы, инженеры. Они проводили совещания, спорили, эксперименти-ровали, что-то разрабатывали. Дело-то было новое и проторенного пути никто тогда не знал.
Однажды по его просьбе приехала группа ученых во главе с президентом Академии наук СССР академиком Александровым Анатолием Петровичем, был в этой группе и академик Сахаров. Поселили их всех в коттедже-гостинице. Работали они много, часто почти до ночи. Надо сказать, что дело было в июле, погода стояла очень жаркая, все на ночь открывали окна.
Однажды рано утром, когда я еще спал, внезапно зазвонил прямой московский телефон. Поднимаю трубку, слышу злой голос министра внутренних дел Круглова: "Спишь еще? А у тебя ЧП! Александрова обокрали! Ты что же у себя на объекте воров выращиваешь? Да ты знаешь, что президент Академии без костюма остался! Когда разберешься - вылетай ко мне, не можешь тут справиться - в другом месте будешь работать!" Ну и так далее, еще вперемежку с крепкими выражениями. Мне и слова не дал сказать, бросил трубку.
Ну, конечно, меня проняло, как же так, кто это мог сделать? Быстро оделся и в гостиницу-коттедж к нашим гостям.
Встретил меня Александров в пижаме. "Извините, Николай Иванович, что так вышло. Я, в общем-то не хотел поднимать шум. С вечера повесил костюм на стул у окна, утром я встаю рано, часов в 5, смотрю, а костюма нет. Да, Бог с ним, с костюмом, у меня в нем была записная книжка, а там кое-какие наброски мыслей, вот ее жалко. Смотрю телефон, хотел Вам позвонить, поднял трубку, а это телефон-то, оказывается, прямой московский. Не успел и слова сказать, а из Москвы уже спрашивают, что случилось. Я и поведал о пропаже. А они тут же Вас подняли. Вы уж извините меня".
"Ничего, - говорю, - Александр Петрович, случай, действительно из ряда вон выходящий. Я сейчас разберусь и Вам сообщу".
Пошел к себе в кабинет. Я знал, что у нас работали и бывшие заключенные и среди них были и "асы" своего дела. Вызвал самого главного "авторитета", спросил, как такое могло случиться. Он ответил, что пока не знает и даже возмутился, как такого человека обокрасть можно было. Заверил меня, что через час все вещи будут на месте. Я же ему сказал, пусть лучше принесут сверток. Действительно, не прошло и часа, он пришел и принес сверток. "Да", - говорит, -"это салага один сделал. Тоже мне вольный охотник". Я поблагодарил его и, взяв сверток, пошел в коттедж к Александрову. У меня был шанс снять гнев министра и я решил им воспользоваться.
Захожу в комнату к Анатолию Петровичу - он еще в пижаме. Я отдал ему костюм и попросил проверить карманы. Анатолий Петрович достал записную книжку, очень ей обрадовался, вынул также из кармана бумажник с деньгами, авторучку и даже расческу.
"Ну, Николай Иванович, не знаю, как Вас благодарить".
"Так, Анатолий Петрович, Вы позвоните по этому прямому телефону в Москву Круглову и скажите, что все в порядке".
"А ведь верно", - отвечает он. Поднял трубку, попросил министра и произносит: "Владимир Васильевич, Вы знаете, у меня здесь уже все в порядке, в целости и сохранности. Если бы меня в Москве обокрали, так , наверное и за год бы ничего не нашли, а тут - буквально за час все принесли прямо на дом. Я даже еще и побриться не успел. Это Николай Иванович постарался".
Вот так удачно закончился для меня этот случай. А ведь могли строго наказать. Так что кое-что пришлось и попереживать". Он замолчал, посмотрел вокруг, улыбнулся и сказал: "Сколько кругом всего интересного, вот чем старше становлюсь, тем больше поражаюсь, как в природе все разумно устроено: красота-то какая и день , и ночь, и лето, и зима".
|